Мельников: А была ли Великая Отечественная?

На модерации Отложенный

Среди большого числа наших соотечественников распространён упрощённый взгляд на нацистско-советскую войну 1941-1945 годов.

Широко культивируется мнение о том, что большинство подсоветских граждан с ненавистью относилось к немецким войскам и поддерживало Красную Армию. Чуть ли не весь «советский народ поднялся на борьбу с немецко-фашистскими оккупантами». Так ли это было на самом деле? Источники говорят о том, что историческая правда сложнее этого представления, возникшего в советскую эпоху. 
 
Узнавать истину часто не слишком приятное занятие. В силу того, что истина способна разрушить те стереотипы, которые усвоены с детства. Через фильмы, книги, семейное воспитание. Это процесс очень болезненный. Но, всё-таки, правда о страшной войне, закончившейся 65 лет назад, должна добываться из новых, открывающихся материалов. Никакие усвоенные с детства понятия не должны освобождать наших современников от самостоятельного критического отношения к истории. 
 
Ниже приводятся отрывки из немецких воспоминаний, изданных в последние годы в нашей стране. Конечно, этими мемуарными источниками надлежит пользоваться с осторожностью. Но, во всяком случае, они, возможно, подтолкнут некоторых читателей к размышлениям. А возможно, вызовут содержательную критику приведённых утверждений. Что также было бы замечательно. 
 
*** 
 
«В тот же вечер мы остановились в крупном колхозе. Значительную часть принадлежавшего колхозу скота перестреляли отступавшие советские войска. И здесь я впервые имел возможность поговорить с человеком немецкой национальности, проживавшим за пределами германского рейха. 
 
– Есть ли кто-нибудь из вас из Пфальца? – спросила молодая женщина, угощавшая нас молоком и мёдом. 
 
К сожалению, среди нас не оказалось никого из тех мест. По словам женщины, её предки переехали сюда из Рейнланд-Пфальца. 
 
Мы поинтересовались у женщины условиями её жизни. 
 
– Условия жизни? – переспросила она устало. – До 1928 года мы вполне сводили концы с концами... А потом? Моего отца расстреляли: он был против колхозов... Быть может, ему больше следовало думать о семье. Но он постоянно повторял: мы заплатили за наш участок земли деньгами и собственным потом, и потом никто не имеет права отнимать его у нас. Его расстреляли, как саботажника и контрреволюционера. Обоих моих братьев осудили на десять лет, и мы с тех пор ничего о них не знаем...

Правда, Георг, младшенький, написал однажды из Иркутска, но с тех пор – ни весточки. Мама с горя лишилась рассудка и повесилась. Моего мужа Ганса месяц назад мобилизовали на рытье окопов. Хотелось бы знать, увижу ли я его когда-нибудь снова...
Что-то не верится... И вот я осталась одна с тремя детьми. 
 
Трое маленьких ребятишек, две девочки и мальчик, робко держались за юбку матери. Мы в крайнем недоумении переглядывались. Нас сильнее всего поразил тот факт, что женщина говорила о своих бедах обыденным как о чём-то обыденном, само собой разумеющимся, будто рассказывала обычные деревенские новости. 
 
Потом заговорил старик украинец. Во время Первой мировой войны он попал в австрийский плен и немного говорил по-немецки. 
 
– Вы не должны думать, что страдали только фольксдойче, – сказал он на ломаном немецком языке. – Я был осуждён на пять лет тюремного заключения за то, что дважды опоздал на работу. У меня не было часов, и жил я далеко от колхоза. А моего брата расстреляли. 
 
Тон его был таким же обыденным, почти безучастным. 
 
– Но вы говорите об этом так, словно обсуждаете погоду или виды на урожай, – не удержался я. – Вы говорите об ужасных вещах, будто... 
 
– А вы знаете, что это такое – жить постоянно рядом со смертью? – горько улыбнулся старик. – Ничто не бывает таким страшным, как кажется на первый взгляд. 
 
Мы ничего не ответили. Беседа на этом закончилась». 
 
Эрих Керн, "Пляска смерти. Воспоминания унтерштурмфюрера СС. 1941-1945", Москва, "Центрполиграф", 2007, с.21-22 
 
«Мы разместились в селе, расположенном к северу от Николаева, или к западу от Буга.
Раненых было немного, и те, которые к нам поступали, получили ранения во время штурма крепости Очаков. Мы получили распоряжение, согласно которому вме расположенные в этом районе части должны оказывать помощь местному сельскому хозяйству. Наше село входило в состав колхоза, которому принадлежало около 15 тысяч акров земли. Первым делом нам пришлось с помощью лошадей убрать комбайны, брошенные вдоль реки в районе Николаева; затем мы убедили крестьян завершить уборку урожая, которая была прервана войной. 
 
Крестьяне вскоре обратились к нам с просьбой о выделении им запасов зерна на зиму. Крестьянское мышление отличается конкретикой. Они опасались, что в обстановке общей неразберихи об их нуждах просто забудут. При советской власти каждому члену крестьянской семьи полагалось по 7 пудов пшеницы – примерно 250 фунтов. В то время мы сами себя считали освободителями, и мы выделили по 15 пудов на человека. 
 
Следующей проблемой была соль, крестьяне куда-то уезжали в поисках её. Большинство из нас впервые слышали о том, что скот не может жить без соли. Но где мы могли её найти? 
 
Куда пропал Самбо? Самбо был оснащён громадной коллекцией разного рода пропусков и паролей. Если бы служба безопасности арестовала его за пределами расположения его части, и Самбо заявил бы, что он искал соль для крестьян, мы, вероятно, больше никогда бы его не увидели – но через несколько недель получили бы извещение, что он арестован за самовольную отлучку.
Через два дня он вернулся. Он обнаружил солеварню на побережье, и там этот драгоценный товар лежал целыми кучами. Это известие произвело сильное впечатление на крестьян, и они начали испытывать к нам чувство доверия. 
 
Регулярно, с интервалом несколько дней, мы проводили собрания на каменных ступенях церкви, во время которых крестьяне могли излагать свои просьбы или жалобы. Судебные тяжбы также представлялись на наше рассмотрение. Так, например, женщина вернулась в село, чтобы вновь вступить в права владения своим домом. Её муж был арестован НКВД и расстрелян без суда и приговора. Их дом был конфискован. Его купил другой крестьянин и заплатил за него 100 рублей. 
 
Первым делом мы объявили о том, что казни без суда и конфискации являются незаконными. Требование вдовы о возврате ей дома было признано обоснованным. Собравшийся народ встретил это решение одобрительным гулом. 
 
Но тот крестьянин, который купил дом, настаивал на том, что он приобрёл его на законных основаниях. Без сомнения, он был прав. Явный конфуз! Что нам было делать? 
 
Крестьяне выжидающе смотрели на меня. Я посмотрел на Германна и понял, что его осенила какая-то идея. Он засунул руку в карман, вынул из него банкнот в 100 марок, отдал его крестьянину и сказал: 
 
– Это компенсация из фондов нашей роты! 
 
Все засмеялись. Справедливость была восстановлена. 
 
Затем мы приступили к распределению коров среди крестьян. Впервые они стали их личной собственностью. Это уже было достижение. 
 
Перед моим взором предстала одна пожилая крестьянка. Благодаря солнцу и ветру кожа её лица приобрела коричневый оттенок, его избороздили тысячи морщинок. На меня смотрела пара ясных, проницательных и дружелюбных глаз. Наверняка ей было уже за семьдесят. На её юбке всё ещё можно было различить следы вышитых узоров, некогда характерных для национального костюма этой чудесной страны. Я слышал, что она знает так же много народных сказок, сколько морщинок можно было насчитать на её лице. 
 
Никогда, даже в царские времена, у неё не было большего богатства, чем одна коза. Мы дали её корову. Её лицо просияло. Она посмотрела на свою корову. Внимательно ощупала её вымя. Затем она благодарно кивнула и подозвала к себе маленького мальчика. Судя по виду, ему было не больше 4 лет, но, подобно взрослому крестьянину, он схватил корову за поводок и увёл её прочь. Это была настолько умилительная картина, что даже пожилые крестьяне с длинными бородами начали улыбаться и одобрительно бормотать. Довольная старуха разговорилась и сообщила мне, что она одна воспитывает троих внуков. Их отец был арестован, а их мать, которая отправилась на его поиски, бесследно исчезла. 
 
Вот она стоит передо мной, воплощение матери – России, согбенная под тяжестью годов и жизненных испытаний, но с горящим сердцем и непоколебимой верой в высшую справедливость. Она распрощалась с «господином» командиром с легким изяществом и в заключение сказала. 
 
– Благослови Господи ваше превосходительство! 
 
Крестьяне опять выразили своё одобрение. 
 
На следующий день мы похоронили младшего лейтенанта, которому всего было 17 лет.
Он получил ранение в грудь... 
 
Всё село принимало участие в похоронах. Женщины так оплакивали этого юношу, как будто это был их собственных сын...
Когда раздались залпы прощального салюта, среди крестьян началась паника – они были незнакомы с подобным обычаем, – но мы их успокоили. На могилу они положили охапки цветов, сорванных в их собственных садах, а затем торжественно пообещали нам, что всегда будут ухаживать за могилой. 
 
После завершения погребальной церемонии я рассказал полковнику о нашей политике в отношении местного населения.
Он скептически улыбнулся. Он знал многое из того, о чём я ещё не знал». 
 
Питер Бамм, "Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945", Москав, "Центрполиграф", 2006, с.46-49 
 
«На передовой линии в устье Ловати, к востоку от Старой Руссы, сибиряки окружили небольшую рыбацкую деревушку под названием Звад и находящийся там гарнизон.
Осаждённые превратили деревню в крепость, которая противостояла натиску красных. Кое-как удалось наладить снабжение по воздуху. Раньше Звад использовали в качестве форпоста, но затем руководство армии по радио передало командиру разрешение на попытку прорваться за озеро Ильмень... 
 
...Срок отступления приближался, как вдруг жители деревни почуяли неладное.
К командиру пришёл старик и заявил, что все жители, в том числе женщины и дети, хотят идти вместе с ними, несмотря на ледяную стужу и пургу, они не боялись. Перед красными комиссарами, убивающими всех на своём пути, они испытывали больший страх, чем перед белой смертью. Капитан отказался, он хотел оставить семьи в церкви, но люди упрашивали его, они бросились перед ним на колени и начали его умолять. Тут он сжалился над этими бедными людьми, несмотря на высокий риск для своего войска, и дал, наконец, согласие». 
 
Ханс Киллиан, "В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте.1941-1943", Москва, "Центрполиграф", 2005, с.180