Я - Россия. Навсегда

На некоторые вещи Елена де Виллен по-прежнему не может смотреть без содрогания. "Я по сей день не выношу вид снега, - говорит она. - Для меня снег - это кровь. Думаю, у моего брата Кирилла то же самое". Она рассказывает о событиях, которые происходили более 90 лет назад, когда в Санкт-Петербурге, городе их детства, разразилась революция.

Апрельским днем 1917 года в Россию вернулся Ленин: это событие знаменовало собой начало конца старого режима. Теперь Кирилл и Елена - одни из последних людей, переживших это время и до сих пор подробно помнящих о нем. Благодаря тому, что их семья занимала высокое положение, за революцией они наблюдали с выгодной позиции. Прежде, чем бежать на Запад, они видели гуляющего по улицам Распутина, бои между большевиками и правительственными войсками и мятежи солдат против офицеров, пережили голод и угрозы расправы.

Я встретился с Кириллом Зиновьевым у него дома в Чизвике на западе Лондона. Ему 99 лет, и он совершенно слеп, однако выглядит и говорит как человек, который, как минимум, на двадцать лет моложе. Он обладает пышной седой шевелюрой и подчеркивает важные моменты энергичными жестами руками. В его голосе - теперь хрипловатом - слышатся интонации диктора Би-би-си 1920-х годов (в Англии он ходил в частную школу) и раскатистое славянское "р", что производит трогательное впечатление. Поскольку Зиновьев больше не может читать, он слушает аудиокниги на кассетах, пользуясь громоздким магнитофоном, которым управляет на ощупь. Хоть он и подшучивает над собой, его память сохранила картины детства в мельчайших подробностях.

Елена тоже становится физически немощной, однако обладает такой же ясностью ума. Когда я позвонил ей домой - а живет она в сельском районе Франции - она была счастлива дать пространное интервью на английском, ее третьем языке после русского и французского. "Я всегда думала, что выйду замуж за англичанина, - смеется она, когда я спрашиваю ее об этом. - Хотя [в Санкт-Петербурге] мы не говорили по-английски - мы говорили по-французски и по-русски. Но потом я вышла за француза и приехала во Францию".

Разговаривая с ними, прикасаешься к потерянной эпохе европейской культуры: это та же культурная и космополитичная российская элита, что произвела Толстого и Тургенева, а позже - Дягилева и Набокова. Сам Кирилл стал признанным переводчиком русской литературы на английский язык. В какой-то момент он сказал мне: "Если есть такая книга, которая охватывала бы собой весь мир нашего детства, то это "Анна Каренина". Но теперь это не имеет никакого значения. Все это ушло навсегда".

В 1917 году этот мир еще существовал, хотя и был на грани распада. Кириллу было всего семь лет, Елене - восемь, и они с братьями и сестрами росли в одной из самых влиятельных семей царской России. Их дед Александр Зиновьев был петербургским губернатором, а отец - "предводителем дворянства". "Дурацкая должность - примерно как председатель совета округа, - объясняет Кирилл, - с тем отличием, что "округа" обычно были размером с Францию или Германию". При таком происхождении их детство должно было стать счастливым и безоблачным, но после прихода большевиков к власти оно сделало их потенциальными врагами революции.

Уже ощущались признаки грядущих перемен. Однажды дети гуляли по центру города и увидели экипаж. "В нем были двое - у обоих были довольно длинные бороды и белоснежные зубы. И они вовсю хохотали, - вспоминает Кирилл. - Поэтому я, конечно, спросил няню: "Кто этот человек?" Он делает паузу. - "Это Распутин", - ответила она мне".

Гибель старого режима начиналась у них на глазах. Недалеко от Зимнего дворца, бывшей резиденции царя Николая, проходил военный парад. Кирилл и Елена наблюдали за ним из окна своей детской комнаты и помнят тот момент, когда солдаты неожиданно перестали маршировать. Потом из шеренги вышел офицер. Кирилл вспоминает, как он подглядывал за этой сценой, понимая, что что-то здесь не так. "Почему они не маршируют? Почему он с ними разговаривает? Что происходит?" А потом офицер неожиданно рухнул на землю. Девяносто три года спустя Кирилл изображает, как он раскинул руками, падая на снег. "Мы поняли, - говорит Елена, - что солдаты начали стрелять в своих офицеров".

Маленькие Зиновьевы с няней и матерью наблюдали за тем, как парад превратился сначала в мятеж, а потом в расправу. В какой-то момент няня по неразумию крикнула что-то солдатам, и ей в недвусмысленных выражениях посоветовали не высовываться. Для юного Кирилла это было не меньшим потрясением, чем само насилие. "Я подумал: боже мой, какие они смелые! Так говорить с моей няней! Все это было совершенно необычно. Просто поразительно. Я подумал, что настал конец света".

Елена вспоминает свои ощущения, когда в городе работала артиллерия. "Окна звенели и трескались, а они стреляли по Зимнему дворцу.

Мы видели это своими глазами! Мы видели кровь на снегу". В тот вечер все они впервые спали на матрасах на полу, чтобы уберечься от шальных пуль.

С каждым днем революции ухудшалось снабжение продовольствием, начинался голод. Поначалу богатые семьи - такие, как Зиновьевы - были в лучшем положении, чем большинство. Кирилл рассказывает, как к ним домой приходили крестьяне из их загородного поместья, нагруженные мешками с едой. "Они приходили пешком. Идти надо было порядка 40 миль. И всегда одно и то же - сушеные овощи. Понимаете, их легче всего нести". Потом и эта схема начала давать сбои, так как революционное правительство ужесточило контроль над частным предпринимательством. Крестьяне, которые когда-то им помогали, были арестованы: "Их всех расстреляли, бедолаг".

Наконец, от голода начали страдать даже дети Зиновьевых. Елена вспоминает, как поражен был доктор, позже осматривавший их в Англии. "Он сказал маме: "Вы никогда не сможете вернуть здоровье своим детям. Дети сильно пострадали от голода, и вы уже не сможете их спасти". Рассказывая эту историю сейчас, она делает паузу: "Но, как видите, Кириллу почти 100, а мне уже 100, так что..."

Помимо нехватки продовольствия, первые дни революции были отмечены разгулом насилия, который позже был назван Красным террором. Кирилл по сей день не перестает поражаться, рассказывая о том, что они пережили в этот период. "Убивали наших друзей - вот что мы видели. Кто-то мог войти в ваш дом и убить - убить! - всех. "Тебе незачем жить!" Бах-бах, и убивали".

Для Елены одним из сильнейших потрясений стало нападение на ее деда, высокопоставленного военного. Его схватила группа красногвардейцев, и от расстрела его спасло только то, что один из них узнал его и после избиения дал возможность притвориться мертвым. "Они бросили его на тротуаре. Физически он пострадал больше всех из нас".

Какое-то время спустя был анонимный телефонный звонок. Речь шла об их отце, Льве. "Они не представились и не попрощались, а просто сказали: "Лев в списке". Вот и все, - объясняет Елена. - Тогда мы поняли, что моего отца хотят расстрелять". В ту ночь семья решила бежать. Извозчик, матери которого в свое время помогли Зиновьевы, согласился тайком провезти их в Эстонию. Позже его казнили за помощь беженцам. Помогала им и толстая повариха, которая отправилась в изгнание вместе с ними. "Не беспокойтесь, - вспоминает ее слова Кирилл. - У меня такие большие груди, что вы можете спрятать под ними свои банкноты. Они их в жизни не поднимут".

Надо думать, для взрослых это путешествие было ужасным. Но дети реагировали по-разному. Кирилл помнит только свой восторг во время ночного броска к границе. Он разинув рот смотрел на коммунистические плакаты и лозунги, которыми она была уставлена. На одном из них красовались строки стихотворения, которые он по сей день воспроизводит слово в слово: "Мы на злобу всем буржуям мировой пожар раздуем!". Елена, будучи чуть старше, лучше понимала опасность. "Я очень хорошо помню все это. Нас разбудили посреди ночи и одели. У меня был какой-то приступ дрожи - как же меня трясло!"

Они сумели перебраться в Эстонию, но были одними из последних, кто бежал этим путем. На следующий день пограничный переход был закрыт. Какое-то время семья жила в своих эстонских поместьях, а потом переселилась в Лондон. Первые впечатления Кирилла после приезда в Британию были яркими: "Лондон навсегда запомнился мне городом-садом. Столько деревьев и парков, понимаете? И было так тепло. Апрель... В Петербурге в апреле нужно надевать на себя дюжину пальто. И вдруг эта теплота. Солнце все время... Что ж, зима, наконец, кончилась".

Им пришлось жить скромнее, чем они привыкли, но здесь было безопаснее. В Санкт-Петербурге у их семьи была собственная ложа в оперном театре, где в антрактах буфетчики накрывали на стол. В 1920-е годы в Лондоне Кирилл смотрел своих любимых русских балерин из галереи театра Сэдлерс Уэллс. "Конечно, тут ложи не было, поэтому все выглядело иначе. Да, иначе... - Он на секунду замолкает. - Но все же я получал огромное удовольствие, правда".

Он, Елена и другие белоэмигранты их поколения были достаточно молоды, чтобы начать на Западе новую жизнь. Кирилл женился на англичанке, взял британское гражданство и работал в Форин-офисе. Когда Гитлер, готовясь ко Второй мировой войне, вторгся в Чехословакию, он работал в дипломатическом представительстве Великобритании в Праге.

Елена выросла в Лондоне и, выйдя замуж, переехала во Францию. Я спрашиваю, ощущает ли она себя русской. Вопрос ставит ее в замешательство: "Нет, я француженка! Но... я русская, да я русская. Но и француженка. Но почему-то.. почему-то порой чувствуешь себя только русской".

А вот ответ Кирилла, почти всю жизнь прожившего в Великобритании: "Я британский подданный - это единственная страна, которой я когда-либо буду лоялен. Но! Я и есть Россия. Глядя на меня, вы видите Россию. Я буду помнить ее до своего последнего дня: я Россия. Навсегда".