Русские люди только в горе едины?

Люди в метро держались подальше от платформы, ожидая поезд. В вагоне смотрели не перед собой, как обычно, а вдаль — ощупывая взглядом людей, сумки, лица. В глазах страх или солидарность

Поезд подъезжает к «Лубянке» и останавли­вается. Сразу бросается в глаза постамент и над ним красная доска: «На этом месте 29 марта произошел теракт…»

Люди стоят кольцом, прямо на полу свечи. Много цветов в цинковых ведрах. Всякий раз, когда кто-то хочет пройти положить цветы, все расступаются.

Девушка снимает газету с букета тюльпанов и медленно комкает, не решаясь подойти. Студенты кладут листочки со стихами, а сверху цветы. Паренек с длинным хвостом в косухе и шляпе растерянно ходит между кучами цветов, будто что-то выбирая, и наконец кладет свою розу. Все снимают на телефоны, фотограф ползет по мрамору.

Две студентки — одна другой:

— Как они могут фотографировать, здесь же могут быть близкие! — и обе начинают плакать.

У стены полная женщина, поставив сумку на землю, кричит в телефон:

— Где «Москва скорбит» реклама, там встречаемся!

Милиционер спрашивает студентку:

— Девушка, вы с цветами? Пойдемте, — и проводит ее через толпу.

На рельсах лежат гвоздики. В траурном кругу люди молчат и плачут, чуть поодаль разговаривают. Этот речевой шум — портрет времени, первого дня после трагедии.

— У нас девочка на «Парке культуры»… Ей налево надо было, а ноги направо понесли! И потом взрыв — и она побежала…

— Когда подходит состав, мне страшно, но из солидарности с погибшими я теперь захожу в первые вагоны…

— Зашел мужчина нерусской национальности с какой-то книгой и стал раскланиваться, я из вагона выбежала…

— Мы из 10−го «А», наша одноклассница Таня Акимова погибла. Мы не могли дозвониться, а потом нашли в списках ее имя и фамилию. Мы не верили, а потом МЧС ее дневник нашли. У мамы очень тяжелое состояние, она сказать ничего не может. Таня всегда улыбалась, очень любила жизнь, даже странно, что такое могло произойти с ней. Она хотела на психолога поступать. У нее прозвище было — Доктор Курпатов…

— У нас на курсе в основном армяне и несколько азербайджанцев, и абсолютно нормальное наше к ним отношение…

— Идешь по кафелю — и везде кровь…

— Это против абсолютно всех людей.

Беззащитных. Это — шок для всей Москвы, все ходят — и у всех каменные лица, у меня тоже была истерика, и девочки меня успокаивали…

— Цветы купить было очень сложно, тут на «Китай-городе» много киосков обошли, и дороже стали цветы. И таксисты эти тоже… Да если бы у нас были машины, мы бы примчались всех развозить!

Это — студенты и студентки. А вот женщины постарше:

— Даже если наше правительство встанет на уши, не в человеческих силах обезопасить метро. А то, что у людей падает бдительность, это — да. Пять лет назад эту шахидку бы побили, а так она молилась посреди платформы…

— Я бы два раза подумала, чем платок надевать сейчас. И муж-мусульманин бы тоже подумал. Ему лучше иметь живую жену без платка, а не побитую и в платке.

В переходе на «Парке культуры» парень методично разгребает тюльпаны, обрезает их и ставит в банки. Красно-синий столб с картой метро завален цветами; подходят люди, размашисто крестятся, кланяются столбу и карте метро на нем. Сильный запах гвоздик. Поезда долго стоят на станции в этой нереальной тишине, стоят, словно боятся пошевелиться и что-то нарушить.

— Русские люди только в горе едины, — вздыхает пожилая женщина.

***

На второй день все изменилось. На «Лубянке» суета, усталость и напряжение. Милиционеры, которые еще вчера бережно проводили людей за руки, теперь стали злее, разомкнули неподвижный круг на станции и выстроились сквозным коридором. Люди проходят быстро. Все время крики: «Дорогу! Не стоим на проходе! Молодые люди, можно вас попросить! Нашли где трещать, на улицу идите!»

Выходит, день траура может быть только один? А два — это уже слишком? А ведь было такое ощущение, что мы лучше увидели и услышали друг друга, прислушались к чужим страхам и осознали, что такое это абстрактное «мы».

Рядом такой же человек. И он тоже боится, верит, думает, чувствует, говорит. Пусть и не самое взвешенное, умное, уместное, не самое справедливое, а просто больное и горькое. Но просто услышать того, кто рядом, — это уже большой прогресс.

Мы — большая страна, мы многих теряем. Может быть, на самом деле нам нужна целая неделя траура? Неделя в этом жутком единении. Чтобы увидеть в метро не книгу или экран мобильника, а глаза другого человека. В тяжелые дни в этих глазах была поддержка.

А дальше будет как обычно. По-разному.