Ольбрыхский взывает к Михалкову

Слово «бестактность» описывается в словарях подробно, и смысл его определяется примерно так. Бестактной бывает фраза, находящаяся за рамками приличий, в которой отсутствует, понимаете ли, забота о чуткости по отношению к другому человеку. Сродни нечутким фразам и поступки, создающие ситуацию нравственного дискомфорта. Короче, бестактные люди отравляют жизнь людям солидным, нарядным и порядочным, и вот вам свежий пример.

Известный польский актер Даниэль Ольбрыхский пытается дозвониться до прославленного нашего режиссера Никиты Михалкова – давнего своего коллеги и друга. Он хочет поговорить с ним о судьбе Олега Сенцова, осужденного в России к 20 годам строгого режима по обвинению в терроризме. Польский актер предполагает, что его далекий российский друг мог бы посодействовать освобождению режиссера-политзека. Однако дозвониться не может. Он беседует с женой Никиты Сергеевича, с его продюсерами и с ассистентом, который берет трубку прямого мобильного телефона, но сам прославленный абонент недоступен. Он не отзванивает.

И тогда Ольбрыхский обращается к Михалкову с открытым письмом. «Дорогой мой Никита!» – пишет он и далее рассказывает о своих телефонных обломах. А на 24 ноября назначено заседание апелляционного суда по делу Сенцова и Кольченко, надо спешить, поэтому обеспокоенный Даниэль сообщает, что попытается еще раз связаться с неуловимым Никитой. Он надеется, что коллега это письмо прочтет и сам возьмет трубку. «Наша почти пятидесятилетняя братская дружба дает мне такое право», – утверждает автор открытого письма и далее еще объясняет, почему досаждает другу своими звонками.

Дело в том, что Ольбрыхский считает Михалкова «не только одним из величайших режиссеров современного киноискусства», но еще и «замечательным, глубоким и мудрым человеком». Кроме того, он «не верит», что друг может «думать и чувствовать иначе, чем все те прекрасные режиссеры из разных стран мира, которые подписывали письма президенту Путину в защиту нашего украинского коллеги». Не верит, и всё. «Я призываю и умоляю тебя как твой польский брат сделать что-то. Из всех нас ты ближе всего и к твоему президенту, и к этому делу», – пишет Даниэль Ольбрыхский, а заключает письмо, как бы вовлекая адресата в заговор. «Ты отлично знаешь, что после нас останется на самом деле только то хорошее, что мы бескорыстно сделаем для других», – сообщает артист кинорежиссеру.

Налицо тройная бестактность.

Во-первых, вот эти звонки. Раз позвонил, два позвонил – и угомонись, и пойми, что Никита Сергеевич ужасно занят и просто не в силах разговаривать, хоть бы даже и с другом, которого знает полвека и снимал в своем «Сибирском цирюльнике». Любой по-настоящему деликатный и, не побоюсь этого слова, интеллигентный гражданин давно бы уже все понял и махнул рукой.

Увы, польский артист не чуток к своему ускользающему собеседнику, и это огорчает.

Во-вторых, открытое письмо. Такое, как бы сказать, неловкое, некорректное, неполитичное. А ведь всякий мало-мальски информированный человек, представляющий себе Никиту Михалкова, этого нашего Великого Режиссера, Просвещенного Консерватора, Командарма, Бесогона и Патриота, понимает, что призывать его деятельно вступиться за политзека – это занятие столь же бессмысленное, сколь и бесполезное. А уж надеяться на то, что он ради какого-то Сенцова всерьез потревожит гаранта или, не дай бог, подпишет письмо в защиту репрессированного... Надо быть не только бестактным, но и жестоким человеком, чтобы создавать Михалкову такого рода дискомфорт.

Притом, что однажды Никита Сергеевич попросил освободить Олега Сенцова, и это с его стороны был поступок героический. Дело происходило в конце июня прошлого года, на церемонии закрытия Московского международного кинофестиваля, где глава ММКФ «присоединился» к обращению украинского коллеги. Впрочем, в тот же день Михалков, беседуя с корреспондентом «Дождя», от всей души попросил оставить его в покое, и видно было, что он тяжело переживает с ним случившееся. Ну, а с тех пор произошло много событий, в том числе и суд с его чудовищными приговорами. Больше на заданную тему режиссер не высказывался, и ожидать от него новых подвигов нереалистично.

...В-третьих, вот эта фраза о том, «что от нас останется», совсем уж бестактная фраза. Неверная по определению, ведь после «них», прославленных, знаменитых, известных людей много чего остается – и доблести, и низости. И если размышлять о грядущей судьбе Никиты Сергеевича, то наследие его в этом смысле будет необыкновенно богатым. Тут тебе и божий дар, и яичница, и замечательная «Неоконченная пьеса», и жуткий великий фильм о великой войне, и ум, и слабоумие, и блистательные мастер-классы, и сервильность как священная семейная традиция. А если Даниэль Ольбрыхский повествовал о Страшном Суде, то это был прием запрещенный. Нехорошо, размышляя о судах земных, о правителях, следователях, прокурорах и судьях многогрешных, пугать людей искусства загробными непостижимыми приговорами. Тем более Михалкова.

Это нечутко. И ежели прославленный режиссер ничего не ответит своему давнему другу и к телефону не подойдет никогда, то мы его поймем. А если ответит, выразив недоумение и плохо скрывая досаду, то поймем тоже. Единственное, что останется непонятным, это как в России бороться с подлостью и несправедливостью в судах и других государственных учреждениях, когда до самых знаменитых наших соотечественников ни дозвониться, ни докричаться. Но это тоже вопрос бестактный и недостойный – как минимум по отношению к политзекам. И ответ имеется, вполне тактичный, деликатный, корректный, благонравный и что там еще в словаре синонимов. Значит, будем бороться сами, не утруждая бедного Никиту Сергеевича.