Это страшно, но попробуйте понять террориста. Русский терроризм американскими глазами

Мы часто забываем, что родина политического терроризма — Россия. Страна уже пережила в своё время взлёт насилия ради освобождения народа. Американский историк, специалист по этому периоду российской истории, профессор Филипп Помпер после взрыва башен в Нью-Йорке в 2001 году сопоставил российский терроризм и американский.

Теперь у нас очередной повод обратиться к таким сопоставлениям.

— Много лет вы изучали русских народников, в определённом смысле родоначальников политического терроризма. Не могли бы вы сравнить терроризм тогда и сегодня, хотя бы с терроризмом исламских фундаменталистов, взорвавших две огромные башни в центре Нью-Йорка. Есть ли между ними принципиальные отличия, или терроризм во все времена и у всех народов ― русских народников, немецких «красных бригад» 70-х годов веком позже, воинствующих экстремистов ислама — один и тот же в основных своих чертах?
— Принципиальная разница между русскими народниками ХIХ века и нынешними исламскими экстремистами, как мне кажется, в их направленности.

Народники были под сильным влиянием идеологии Просвещения. Как могли, как умели, как подсказывало им их чувство долга, они служили идее прогресса и отдавали свои жизни за светлое будущее своего народа. Направленность идеологии современного исламского фундаментализма противоположная: они жертвуют своими и чужими жизнями во имя светлого прошлого своего народа, они хотели бы изолировать свои народы от разрушительного, по их мнению, влияния западного мира, восстановить во всей полноте былую идеологическую и духовную власть над ними, противодействовать процессам глобализации, распространению западных идей, представлений, западного образа и стандартов жизни.

Процессы эти неостановимы, что показал опыт Ирана: стоило слегка ослабить идеологическое и политическое давление хранителей традиционного уклада, и жизнь начала меняться. Молодёжь потянулась к светскому образованию на западный образец, к играм и развлечениям западного типа, всё яснее выказывая приверженность западным, а не традиционным ценностям. Я полагаю, самое существенное тут — постепенное, но неуклонное высвобождение женщин из-под вековой зависимости от патриархального уклада традиционной восточной семьи; мне кажется, для восточных мужчин это оказалось болезненнее всего остального. Подчинённое положение восточной женщины — краеугольный камень всего традиционного образа жизни, оно гарантирует привилегированное положение мужчины совершенно независимо от его личных качеств и достоинств; с таким положением, да ещё в исторически короткий срок, человеку расстаться очень трудно.

— Вы действительно считаете, что к эмансипации женщин можно относиться с таким внутренним напряжением, порождающим крайние формы экстремизма?
— Да, конечно, я думаю, это одна из фундаментальных перемен, которую несёт с собой прогресс западного образца. Возможно, мы, живущие в современном мире, уже не в состоянии оценить это в полной мере. Разумеется, к этому не сводится весь их протест против «растленного влияния» Запада, но это существенная часть их претензий к миру новейшего времени. Я полагаю, многие фундаменталисты прекрасно понимают (или хотя бы чувствуют), что их время прошло, что на самом деле прошлого не вернуть. Его можно, наверное, удерживать некоторое время силой, диктатурой, террором. Потому я и говорю, что их террор — это террор отчаяния.

Но именно прогресс западного образца вдохновлял русских народников, в том числе и террористов. Тем не менее, их терроризм тоже содержит в себе элемент отчаяния, но другого рода: они в своё время отчаялись добиться своих политических целей (направленных, повторюсь, к прогрессу, к будущему, а не к прошлому) иными средствами. Идеи социализма казались им не просто правильными, справедливыми, пригодными для построения принципиально нового мира. Эти идеи, по их мнению, соответствовали интересам и надеждам народа, могли зажечь его, поднять, заставить работать на их воплощение. Но пропаганда социалистических идей в царской России была запрещена и преследовалась по закону; народ же был слишком тёмен, необразован и вместо того, чтобы сразу проникаться социализмом и доверием к его пропагандистам, сдавал их в полицейские участки. Нужна была долгая, кропотливая работа, которая, как мы уже говорили, была запрещена — короче говоря, порочный круг, порвать который часть народников решила таким вот экстремальным способом, запугав власти и заставив их пойти на либерализацию политической жизни в стране.

— Вы говорите о террористах, по крайней мере, о русских террористах ХIХ века, как мне кажется, с некоторой симпатией. Но всё-таки это были люди, готовые пойти на убийство других людей — не на войне, в мирное время. И они не могли не понимать, что посылают своих товарищей на верную смерть, что в каждом случае возможна гибель ни в чём не повинных обывателей, которые случайно окажутся рядом. Ничего себе — убивать представителей того самого народа, ради освобождения которого они и затевали всё это безумие…
— Террористы были очень разными людьми, и отношусь я к ним очень по-разному. Был Нечаев…

— Это мошенник и шантажист, тёмная личность. Кажется, ему нужна была только власть над другими людьми, власть во что бы то ни стало и любыми средствами. А на социалистические идеи ему было, по-моему, глубоко наплевать.
— Не скажите… Конечно, это был человек, мягко говоря, неприятный; конечно, он шёл на шантаж, создавал видимость организации, но я совсем не уверен, что всё это делалось из корыстных соображений, из чистого стремления к личной власти. Он не был чужд социалистических идей, он много читал, сохранились его заметки о трудах классиков научного социализма. Разумеется, неразборчивость в средствах сделала его фигурой вполне одиозной. Но, обратите внимание, русские народники высшего, так сказать, эшелона, с которыми он встречался за границей, прекрасно поняли его сущность, знали ему цену и всё же считали возможным и полезным использовать его во имя дела.

― Что, кстати говоря, совсем не красит и самих классиков.
― Да, но были и террористы совсем иного типа — классический тип террориста-народовольца совсем другой. Кстати, классический тип сложился уже после Нечаева. Это в основном дворяне, люди с высоким чувством долга, с чувством вины перед собственным народом, который, сам оставаясь в бедности и темноте, своим трудом оплатил их образование, саму их способность читать, думать, заниматься интеллектуальным трудом, дающим наслаждение. Они «платили по счетам».

— Своеобразный способ. А что, заповедь «не убий» была ими отменена в борьбе за светлое будущее народа?
— Попробуйте понять их психологию. Прежде чем решиться на это, человек должен был перешагнуть через два порога. Порог первый — жертва собой, своей собственной жизнью во имя высокой цели. Они входили в организацию, отказываясь от родителей, жены (если только она не становилась «товарищем по борьбе»), детей. Отказываясь от профессии, в которой они могли бы сделать прекрасную карьеру. От славы, к которой, возможно, они были близки. От простых удовольствий мирной жизни. И всё это — во имя организации, созданной для благого дела.

Это прекрасно описал Тургенев в одном из стихотворений в прозе. Оно так и называется: «Порог (Сон)». Если позволите, я вам его напомню:

«Я вижу громадное здание.

В передней стене узкая дверь раскрыта настежь; за дверью — угрюмая мгла. Перед высоким порогом стоит девушка… Русская девушка.

Морозом дышит та непроглядная мгла; и вместе с леденящей струёй выносится из глубины медлительный, глухой голос.

— О ты, что желаешь переступить этот порог, знаешь ли ты, что тебя ожидает?
— Знаю, — отвечает девушка.
— Холод, голод, ненависть, насмешки, презрение, обида, тюрьма, болезнь и самая смерть?
— Знаю.
― Отчуждение полное, одиночество?
— Знаю… Я готова. Я перенесу все страдания, все удары.
― Не только от врагов — но и от родных, от друзей?
— Да… и от них.
― Хорошо. Ты готова на жертву?
— Да.

— На безымянную жертву?

Ты погибнешь — и никто… никто не будет даже знать, чью память почтить!..
― Мне не нужно ни благодарности, ни сожаления. Мне не нужно имени.
― Готова ли ты на преступление?
Девушка потупила голову…
— И на преступление готова.
Голос не тотчас возобновил свои вопросы.
— Знаешь ли ты, — заговорил он наконец, — что ты можешь разувериться в том, чему веришь теперь, можешь понять, что обманулась и даром погубила свою молодую жизнь?
— Знаю и это. И всё-таки я хочу войти.
― Войди!
Девушка перешагнула порог — и тяжёлая завеса упала за нею.
— Дура! — проскрежетал кто-то сзади.
― Святая! — пронеслось откуда-то в ответ».

— Симпатии Тургенева явно на стороне девушки, как, по-моему, и ваши.
— Народников поддерживало общество, террористов ― тоже.

— Вы хотите сказать — образованное общество, в те времена меньшинство народа. А простые, не слишком образованные люди никогда их не поддерживали. Между прочим, исламских фундаменталистов их общество тоже поддерживает, причём как раз не столько образованное, сколько весь народ во главе с муллами, идеологами, политиками. Я видела по телевизору их реакцию на взрывы башен в Нью Йорке — ликующих женщин, ликующие толпы, поднимающие вверх два пальца в знак победы. Победы над кем? Над мирными служащими, не подозревающими о смерти через минуту? Над людьми, которые никогда ничего плохого им не сделали? Вот чем всё это закончилось, а начиналось, по вашим словам, так красиво. Кстати, примерно то же самое происходит на Северном Кавказе: как утверждают специалисты, самих боевиков примерно 500 человек, неуловимыми и непобедимыми их делает поддержка окружения, а не только нерасторопность наших спецслужб.
— Как в России времён террора было особое состояние общества, так и мусульманское общество тоже находится сегодня в особом состоянии. Вы исходите из того, что ценность человеческой жизни вообще — высшая ценность. Это альфа и омега вашей реакции, вашего отношения к терроризму. И моего тоже. Но следует понимать, что так было не всегда. И сегодня так далеко не везде. Мы — представители современной западной христианской культуры; даже в христианском мире совсем недавно эта ценность не была неоспоримо высшей. Я никого не осуждаю, никого не оправдываю, я пытаюсь понять. Всё-таки я историк, а не проповедник.

Я думаю, приходу каждого конкретного человека к террористам, как правило, предшествовала и какая-то личная психологическая драма. Сейчас я занимаюсь старшим братом Ленина, народником-террористом Александром Ульяновым. Он, кстати, воплощает именно классический тип народника-террориста. Для него такой драмой стала, по-моему, смерть отца — он очень любил отца. Он был немного странным человеком. По отношению к родным он порой вёл себя с необъяснимой жестокостью. Он, например, потребовал у матери свою золотую медаль, которой был награждён за прекрасную работу по зоологии на третьем курсе университета, чтобы продать её и купить какие-то необходимые ингредиенты для бомбы. И объявил ей, что свою гимназическую награду он тоже продал, по той же причине. Ну ладно, надо было — и продал; но зачем говорить об этом матери, которая, как он прекрасно знал, очень ценила его учебные успехи, гордилась этими медалями и скорее продала бы что-нибудь другое? Очевидно, он говорил ей этим: всё, что ты ценишь, теперь не имеет для меня никакого значения, и твои чувства по этому поводу тоже не имеют никакого значения…

А как он «подставил» свою старшую сестру Анну, когда в этом не было ровно никакой необходимости? Он передал через неё заговорщикам послание, хотя было много других способов, зачем он впутал в дело сестру, даже не предупредив её об этом?

Он всячески подчёркивал свою отчуждённость от семьи, даже, возможно, подсознательно: все свои письма, даже прощальное письмо перед казнью, он подписывал не именем, что было бы естественно, тем более, не каким-нибудь детским прозвищем, а полной фамилией: «А. Ульянов». Так не было принято даже при обыкновенных обстоятельствах в переписке с семьёй…

Он совершенно не защищался на процессе, когда другие боролись за себя довольно яростно и изощрённо — он же как будто сознательно шёл на самоубийство. Я думаю, так оно и было. И я полагаю, по крайней мере, у некоторых за словами о долге перед народом, за чувством вины перед ним стояло более глубинное психологическое чувство вины перед отцом или матерью: когда я был маленьким, я пожелал смерти отца; и за это должен быть наказан… Впрочем, никто никогда не смог бы доказать, было ли это с человеком на самом деле.

— Вы думаете, каждый из них был со своими странностями?
— Они были очень разные. И функционально разные. Были специалисты-технари, которые и вели себя как настоящие спецы и отлично знали, что ими организация рисковать не будет. Были теоретики, перешагнувшие первый, но так и не сумевшие перешагнуть второй порог…

— Какой второй?
— Готовность к убийству другого человека, может быть, даже совершенно невинного — мало ли как там сложится…

— Психологически это понятно, второе прямо вытекало из первого: раз я всё от себя отринул, раз сам я отказался от своей жизни и готов в любую минуту, если потребуется, принять смерть — значит я могу распоряжаться и чужими жизнями.
— Всё-таки психология устроена посложнее, чем логика. Так или иначе, многие не смогли этот второй порог переступить. Лавров так и писал: «Лично я не могу убивать, не способен к этому, но в организации есть люди, которые смогут это сделать в случае необходимости».

— Он не осуждал террор, он просто сам себя освобождал от необходимости этим заниматься?
— Конечно. Он и расценивал это как свою личную психологическую слабость. Но ведь и половина народников не переступила второго порога, образовав новую организацию «Чёрный передел», которая вообще отказалась от террора…

Классический тип народника-террориста был вытеснен из революционного движения после 1905 года. Специалисты утверждают, что именно тогда в революцию хлынуло много тёмных, подозрительных людей. Авантюристов с уголовными склонностями или прямых уголовников.

— Их тоже использовали в своих высоких целях, как в своё время Нечаева?
— Да, особенно большевики.

— Правильно, а теперь современные идеологи и теоретики террора в своих высоких целях используют женщин и детей, посылая их на смерть вместо себя. Это тоже такая психологическая странность?
— Да, есть вещи, которые я понять не могу, и это одна из них. С другой стороны, так устроена организация. Я не изучал современных исламских террористов, но, насколько я это представляю, чем более низкую ступень ты занимаешь в организации, тем больше рискуешь жизнью. Чем выше ты поднимаешься в иерархии, тем ценнее становишься для организации, тем реже приходится рисковать собой.

Возможно, среди террористов всех времён и народов существует один и тот же набор психологических типов, но в разные времена меняется их соотношение. Я уверен, что и среди исламских террористов есть образованные люди, которые, как классические народники, действуют из чувства долга перед своим народом и верности высоким идеям. Но сколько их — и сколько Нечаевых, сколько авантюристов с уголовными наклонностями? Я не знаю.

Я знаю только одно: совсем недавно правительство президента Буша приложило максимум усилий, чтобы ряды террористов росли и крепли. Реакция нашей страны на события 11 сентября 2001 года, по-моему, была просто безумна. Невозможно отвечать на терроризм полномасштабной войной, это заранее обречённая стратегия.

— Мы в Чечне занимались тем же самым.
— И тоже имели возможность убедиться в бесперспективности такой стратегии. У террориста всегда есть преимущество: он сам назначает время и место каждой акции, не оставляя противнику никакого выбора. Ни численность армии, ни техническое качество вооружений в такой ситуации не имеют особого значения. Имеет значение только готовность убивать мирных жителей, тем самым как бы терроризируя террористов. Кончается это тем, что террористов становится всё больше.