Как объяснить подростку лицемерие взрослого мира

Меня не так уж легко удивить: я много всего видела и, особенно, слышала. Но этой девочке, пожалуй, удалось.

Девочку звали Вера, лет ей было пятнадцать (она сказала: почти шестнадцать уже!), но выглядела она младше и больше всего была похожа на драного, нахохлившегося воробышка.

Села в кресло, скинула тапки (переобулась в коридоре в трогательные байковые шлепанцы). Ко мне все давно в бахилах ходят (внизу автомат стоит), думаю, у нее просто лишнего пятака не было. По всему видно, что семья не слишком обеспеченная, и она — в душе видит себя взрослой! — даже не сказала дома, наверное, что ко мне пошла. Поджала под себя узкие ступни, свернулась в кресле и еще больше стала похожа на маленькую серую птичку.

— Я хочу, чтобы вы мне объяснили. Если, конечно, сможете, — темные глаза поблескивают из-под растрепанной русой челки.

— Могу попытаться, — улыбнулась я.

— Хорошо. Но вы не думайте, что это я на вас наехать пытаюсь, просто я уже у трех… нет, у четырех взрослых спрашивала, и все они отмахнулись: чего ты ерунду какую-то придумала! Пойди лучше делом займись! — а на самом деле они просто не знают. А вы мне когда-то про павианов рассказывали, когда я в пятом классе с Лидкой на спор банку джин-тоника выпила, и меня мама к вам приводила. И вот, мне про павианов тогда понравилось, я и сейчас помню, поэтому к вам пришла.

— Спасибо на добром слове, — искренне поблагодарила я. — Но о чем все-таки речь?

— Хорошо, — Вера быстро кивнула. — Смотрите. Люди, все и всегда, говорят друг другу, что мы, мол, все за добро, мир, гуманизм, стабильность, спокойствие, любовь и все такое. Именно это всем нормальным людям по большому счету и нужно, и интересно. Именно к этому они все стремятся. Вот вообще все: бедные, богатые, умные, глупые, швейцарцы и папуасы, католики и атеисты, индуисты и староверы, бизнес-клерки, физики-теоретики и даже военные генералы. Все хотят, чтобы по крайней мере их собственная жизнь и жизнь их близких, их друзей, их народа была полна любви, мира и обязательно — уверенности в завтрашнем дне. Именно за это все всегда боролись, и в общем-то в этом направлении все и развивается. Так?

— Ну, развивается оно весьма нелинейно… — уточнила я.

— Да, конечно! — сразу же согласилась Вера. — Но я сейчас говорю не о том, как оно есть, а как все вроде бы хотят и вслух говорят: мир, любовь, покой, уверенность в завтрашнем дне. Так?

— Ну-у… да, — подтвердила я, не без любопытства гадая, где тут подвох, — во всяком случае, я сама как будто хотела именно этого: мир, любовь, стабильность для моей семьи, моих друзей и моего народа; впрочем, всем другим народам я желала того же.

Может быть, она теперь спросит, почему же тогда в мире все время идут войны? Я мысленно подогнала поближе свое дежурное стадо павианов, перелистала Конрада Лоренца, очередной раз признала свою совершеннейшую некомпетентность в науке экономике и вспомнила пару-тройку крылатых, хорошо ложащихся на подростковый менталитет выражений типа «война есть продолжение политики другими средствами».

— Но если это все так и если это все действительно то, что им всем надо, почему тогда лайки стоят там, где стоят? — спросила Вера.

— Что-о?! — перед моим внутренним взором мелькнула и тут же исчезла застывшая в предстартовом напряжении упряжка остроухих голубоглазых собак-хаски, запряженных в нарты. — Какие лайки?!

— Ну такие лайки, в интернете, — Вера усмехнулась, кажется, догадавшись о моей «собачьей» ошибке. — Которые типа «мне нравится». Неужели вы не знаете?

— А, знаю! — сообразила я. — А что с ними не так?

— Интернет — честная вещь. И люди там обозначают, что им действительно нравится, что им интересно, что их привлекает. Просмотрами и лайками. И вот только не надо про то, что это все специально, пропаганда (я поняла, что кто-то из уже опрошенных Верой взрослых придерживается «теории заговора»)! Там есть все: если хочешь смотреть умное, спокойное, красивое, про любовь — оно там тоже есть. И это все легко найти. А снаружи остается именно то, что всем нравится, на что больше кликают и лайкают. Естественный отбор, да? — усмехнулась девочка. — «Сын известной актрисы оказался наркоманом», «Отец тридцать лет держал свою дочь в подвале», «Депутат ударил депутата по голове графином».

— Может быть, людям утешительно знать, что все эти гадости произошли и происходят не с ними? — с ходу предположила я. — Номер построен на контрастах.

Как фильмы-ужастики: там страшный монстр под ледяным дождем, а я тут сижу — в тепле и безопасности.

— Черта с два! — темпераментно возразила Вера, подпрыгнув в кресле. — «Огромный астероид разрушит землю на следующей неделе», «Вы все неправильно воспитываете своих детей, и они вырастут уродами!», «Россия нищает с каждым днем», «Пенсии не будет уже завтра!» — вы что думаете, это не кликают?

— Ну, это вроде как всех касается… — неуверенно сказала я. — Вот они и…

— Вы вправду верите в астероид на следующей неделе?

Я вспомнила фильм «Меланхолия», и меня слегка передернуло:

— Не верю!

— Ну вот. И никто, в сущности, не верит. Им просто на самом деле интересно про это, понимаете? А про мир, любовь и стабильность — неинтересно. И именно поэтому не только интернет, считайте, почти все нынешние СМИ —  пространство не мира и нелюбви.

Пространство нелюбви… Я вспомнила заголовки тех немногих СМИ, которые я просматриваю. Да, пожалуй… Пугают, разоблачают, критикуют, возмущаются, скандалят — по преимуществу.

Потом я вспомнила газеты времен своего детства. Там было только про мир, стабильность и всяческие успехи. Но они действительно были ужасно неинтересные!

— Тогда так, — предложила я. — Человек все-таки хочет мира и стабильности — для себя и своих детей. Но читать ему интереснее про всякие гадости. Это его возбуждает.

— Вот! Вот! Хоть вы это сказали! А то ведь все врут. Себе и нам. Не сидите в инете, там гадости всякие. А сами-то что? Из филармонии не вылезают и Пришвина каждый день, поглядывая на картины Левитана, перечитывают? Но это тоже фигня! — неожиданно закончила девочка.

— Что фигня? — несколько растерялась я.

— Что для себя и детей — мира и стабильности. Моя мама на меня орет уже лет пять-семь, практически не переставая. Но вы не думайте, у нас с ней проблем нет, мы друг друга любим, я сейчас не об этом пришла. Так вот. Она, когда в себя приходит, говорит: я не хочу на тебя орать и нотации читать, ты уже все это сто раз слышала, и оно не действует, конечно. Ты мой самый близкий человек, наши отношения важнее всего. Ага. Она у меня инженер. За эти семь лет она пять новых программ с нуля освоила и теперь на них работает. Она мне про свою работу рассказывает, это, кстати, тоже вы ей тогда сказали, когда и мне про павианов. Я там мало что понимаю, но хоть не про «уроки-оценки, посуду помыть, не сиди вконтакте» — и на том спасибо. Так вот, там, на работе, она легко одну программу на другую меняет, как только та устарела. А тут сменить не может и обучиться чему-то новому — за семь лет никак, даже если сама поняла, что оно не работает, да?

«Вот бы тысяче-другой моих знакомых родителей это послушать!» — подумала я, искренне восхищаясь логикой Веры.

— Да я и сама с мамой тоже не сахар, то и дело лезу в бутылку, причем заранее знаю, что будет! — повинилась между тем девочка и резюмировала: — В общем получается, эти мир-и-стабильность и в семье никому не нужны тоже!

— Но так же не может быть! — возмутилась я. — Я знаю, люди хотят всего этого, стремятся! Зло, если хочешь знать, вообще не воплощается! Только добро, любовь, творчество, красота!

— Факты — упрямая вещь! — грустно сказала Вера и снова нахохлилась. — Когда людям не надо «делать вид», они вполне себе показывают, к чему стремятся и что им реально нравится…

— Так. И что же ты предлагаешь?

— Перестать наконец врать. Себе и нам. Сказать, как оно есть, и покончить с лицемерием.

Максимализм юности. Знаем, проходили.

— «Делать вид» — это ты точно сказала! — ухватилась я. — Но не просто делать вид. Да, мы вот такие, лайкаем всякую чушь много больше, чем картины Левитана. Однако одновременно что-то в нас есть такое, что то и дело заставляет нас «подниматься на цыпочки». Перед ближними и дальними, перед своими детьми и родителями, перед собой и миром. И именно это мы называем в себе, человеке и человечестве лучшим, высоким, идеалом…

— И что же это такое? — жадно спросила Вера.

— Откуда же я знаю! — вздохнула я. — Но оно, кажется, все-таки есть. Иначе всему грош цена…

А что вы думаете обо всем этом? Что мы на самом деле запрашиваем от мира: любви и стабильности или щекочущих нервы ужасов и неприятностей? И почему бросающиеся в глаза заголовки самых популярных и многотиражных изданий и сайтов действительно выглядят порою как самое настоящее «пространство нелюбви»?

Катерина Мурашова