Китай может перейти на стимулирование рождаемости

В китайском обществе происходят колоссальные изменения, а экономика – не так стабильна, как казалось во время объявленного Россией «разворота» на Восток. Китайцы больше не хотят второго ребенка, хотя им наконец-то разрешили увеличить количество детей, и выстраиваются в очереди в бутики Louis Vuitton и Tiffany. При этом из обещанных России миллиардов Китай на деле инвестирует всего 3-5%, а «Сила Сибири» пробуксовывает из-за ожидания Китаем более выгодной цены на газ. О том, почему британским бизнесменам лучше, чем российским, удается закрепиться на Востоке и что за параллельную финансовую реальность выстраивает Си Цзиньпин, мы поговорили с руководителем Школы востоковедения НИУ ВШЭ Алексеем Масловым.     - Алексей Александрович, разрешение властей Китая семьям иметь второго ребенка приведет к каким-то изменениям в стране и в мире?   - Решение по поводу второго ребенка – это констатация уже свершившегося факта, и никакого бэби-бума не будет. Это своего рода визуальное послабление, либерализация, которая вообще ни к чему не приведет. Ограничительное правило действовало с 70-х годов, когда Китай был абсолютно аграрной страной и где 80% населения проживало в сельской местности, где действовали совсем другие законы патриархальной жизни. Тогда количество детей в семье обеспечивало безбедную старость родителям. Сегодня в Китае проживает 54% процента в городах, то есть Китай стал урбанизированной страной. По прогнозам, к 60-м годам в Китае вообще 90% населения будет городским. 

Родители уже не могут содержать даже двух детей, потому что надо работать – они живут как в любой другой городской семье. Поскольку урбанизация возрастает, то количество детей будет падать. В 2012-2013 годах был эксперимент в нескольких уездах, где было разрешено неограниченное количество детей. И там не произошло никакого роста рождаемости. Для национальных окраин – национальных меньшинств - никогда не было никакого ограничения. И все равно никакого роста не было. Я думаю, что причина - целый ряд социальных кризисов в Китае.   - То есть китайцам, по сути, второй ребенок уже не нужен?   - Нет, не нужен. И многие опасаются, что к 2030-му году Китай может перейти на стимулирование роста рождаемости. Потому что не просто население стареет, в том числе стареет средний женский детородный возраст. По некоторым оценкам, пик роста населения в Китае ожидается к концу 20-х годов, а затем, к концу 21 века, численность китайцев может снизиться до 1 млрд.   - Нежелание иметь второго ребенка связано только с кризисами или также с изменениями в обществе, ведь много говорится, что там появился средний класс?   - Конечно же, есть изменения в обществе. У среднего класса, который насчитывает 275-300 млн человек, другие интересы. Они хотят путешествовать и пожить в свое удовольствие. Поэтому семьи стали поздно заводить детей. И, как следствие, у них уже нет времени на 2-3 детей. Если раньше женщины не работали, рожали и в деревнях работали только на приусадебном участке, то сегодня многие хотят сделать свою карьеру. Кстати, в Китае женщины являются одними из самых жестких руководителей.

Как ни парадоксально звучит, Китай становится вполне европейским обществом. Это следствие развития экономики, которое в разных странах приводит, как видим, к одинаковому эффекту. В Китае больше всего обращают внимание на цифры роста, ведь это хорошо вписывается в отчеты. Но мало кто обращает внимание на социальные последствия, потому что они идут медленнее. А социальные последствия прежде всего в том, что сегодня основной слой Китая – люди, которым 30 лет, люди, которые родились в период начала реформ Дэн Сяопина. Многие из них обучались за рубежом и потом вернулись, они говорят по-английски и читают исключительно англоязычные газеты – это их стиль жизни. И многие  не хотят ассоциировать себя с теми традиционными китайцами, которые живут в деревнях в окружении детей, в таком небольшом домике.   - Тем не мене, бизнес на Востоке и Западе по-прежнему ведется по-разному.   - Да. Во-первых, ключевую роль в Китае играют неформальные связи. Многие вещи в Китае решаются за счет гуанси, которые помогают в неформальном решении вопроса. Плюс, конечно, огромную роль в Китае играет традиционное землячество, земляческие связи. В Китае до сих пор играет большую роль понятие лица. И многие зарубежные бизнесмены, сами того не понимая, нередко теряют лицо. Хотя, казалось бы, с точки зрения западного бизнеса ведут себя правильно. В Китае очень хорошо работает сарафанное радио, и попытки бизнесмена из другой страны устроить демпинг по типу «там дают больше, а здесь дают меньше» приводят к тому, что китайцы из уст в уста будут говорить о «госте» как об обманщике.

Плюс важный момент - в Китае до сих пор играет важную роль понятие неформальной дружбы. Это не дружба в прямом смысле этого слова. Это, скорее, установление дружеского взаимопонимания. На Западе, в основном, большую роль играет прямая выгода – если это выгодно мне и выгодно вам, то мы подписываем контракт. В Китае ситуация другая - первые полгода уходят только на то, чтобы установить неформальные отношения. Надо готовиться к долговременным изматывающим переговорам. Многим кажется, что Китай – рутинное болото. Нет, просто надо через это пройти, пережить.   - Вы говорили, что Louis Vuitton десять лет ждал, по сути, просто застолбив рынок?   - Это правильно. К товарам luxury надо приучить. Нужен слой людей, которые понимают, что подделка Louis Vuitton и истинный Louis Vuitton различаются не только в качестве – там подделка может быть очень хорошо выполненной. Разница в стиле покупки. Сейчас в Китае наступило это понимание, и элитные бутики, такие как Louis Vuitton, Tiffany, вдруг начали давать дикие доходы. Единственное место в мире, где я вижу, когда в бутики стоит очередь, извиваясь – как у нас когда-то за водкой стояли, это в Гонконге и на юге Китая. Этот сегмент очень перспективный, но если какая-то российская компания захочет на него выйти, надо будет пробиваться 5-6 лет.  

- Вы называли какие-то особенности ведения бизнеса в Китае, которые очень похожи на наши, только у нас это по-другому называется – связи, кумовство. И тем не менее, вы говорили, что британские компании быстро выводили на китайский рынок, с российскими так не получается. Почему?   -  Действительно, российские и китайские элементы бизнеса очень похожи. И в этом плане Россия и Китай понимают друг друга значительно быстрее, чем британцы или американцы.

Британская или американская фирма приучены к тому, что надо слушаться консультантов, ведь за это они платят деньги.  Россияне – и это не только мои наблюдения, но и участников российско-китайских клубов, - слушают, как надо действовать, а потом поступают по-своему. При этом каждый считает, что избежит ошибки. Россияне часто попадают под влияние дружественной атмосферы в Китае, им кажется, что они обо всем уже договорились. Многие даже не предполагают, что в Китае есть, наверное, более 20 выражений согласия, но ни одно из них не означает, что «контракт подписан».   - Насколько большая разница между тем, что обещает Китай и что выходит на самом деле?   - Обычно по России Китай вкладывает, по нашим подсчетам, от 3 до 5% от обещанного. Китай сейчас что делает – он оперирует большими цифрами, показывает, сколько он готов вложить. Например, 40 млрд в поддержку «Экономического пояса Шелкового пути». Но нигде Китай не говорит, выделяет ли он эти деньги в виде кредитов, инвестиций или он закачивает их в свой Фонд развития Шелкового пути и уже через него будет оказывать свои услуги. Большими цифрами - Китай часто называет либо 100 млрд, либо 40 млрд - он хочет поразить весь мир готовностью серьезно вкладываться. Это скорее месседж, что мы готовы проплачивать. Но пока, что касается «Экономического пояса Шелкового пути», серьезных проплат я не вижу. Я думаю, что ситуация получит развитие к 2017-му году, не раньше. Поэтому в России я бы не очаровывался теми цифрами, которые называет Китай, я шел бы по конкретным проектам, и здесь самое реальное – соинвестиционные проекты.

Сейчас Китай в Канаде покупает довольно много нефтедобывающих предприятий. Китай любит вкладываться в России в логистические центры – в склады. А вот, например, на что надеялись – на вложения в строительство дорог – проект высокоскоростной магистрали Москва – Пекин, - то все еще находится в стадии переговоров. Судя по всему, Китай не собирался быстро в него инвестировать. Мы же рассчитывали, что Китай вот-вот начнет это делать, вкладывая и деньги, и технологии.   - Как я понимаю, вы больше верите в какие-то небольшие проекты, нежели в глобальные?   - Глобальные проекты нужны, это перспективная цель, но они не могут быстро решаться. Я не знаю, откуда взялась эта идея, что проект по газу («Сила Сибири» - ред.), по трубе должен решиться моментально. Я думаю, что тут еще была неправильная подача материала со всех сторон, что контракт подписан. Нет. Был подписан протокол о намерениях, потом соглашение, по разным участкам подписывалось. Китай в условиях неустойчивой цены на нефть (а у нас цена на газ привязана к цене на нефть) не хочет подписывать финальную формулу цены. Его тоже надо понимать. Учитывая, что тот же самый Туркменистан предлагает очень конкурентную цену, Китай, естественно, торгуется. В целом возможность привлечения инвестиций реальна. Во многом проблема заключается не в китайской, а в российской стороне. Российские проекты плохо оформлены, неправильно проходят переговоры. Россия рассчитывает на быстрое решение вопроса, не готовясь к переговорам в течение 2-3 лет. И как только вопрос не решается на встречах в первые полгода, Россия говорит – все, мы уходим, мы переходим на другой проект. И еще один момент. Когда мы предлагаем Китаю вкладываться в какой-то завод, он спрашивает: а вы сами-то почему не вкладываетесь? Надо с ними разделять ответственность и прибыль. А у нас подход такой – нет денег, куда обратиться? В Китай. А цена по кредитам там довольно большая.

Надо понимать еще один момент, что наша главная задача – восстановление промышленности. Китай абсолютно не заинтересован в этом. У него есть своя повестка дня. Так что тут частично несовпадение интересов. Инвестиции же идут туда, где совпадения происходят. А это – нефтегазовая отрасль, инфраструктурные проекты, иногда нефтепереработка. Ничего более серьезного я не вижу.   - Вы говорите о том, что Китай создает в мире какую-то параллельную экономическую реальность. Поясните подробнее?   - Сразу скажу, что это мое личное мнение. Долгое время была идея, и она активно обсуждалась, что Китай глобализировался и встраивается в глобальную экономику. И подтверждением этого было вступление Китая в ВТО, Китай даже вносил взносы в Азиатский банк развития и так далее. Поэтому считалось, что в Китае идут те же самые процессы, что и в других странах. Считалось, что, в конце концов, через несколько поколений Китай должен превратиться в Японию или Южную Корею. Но Китай, особенно с 2012-2013 годов, с приходом Си Цзиньпина, начал свою игру. Прежде всего он показывает, что нынешняя мировая ситуация несправедлива и многие страны, в том числе Китай и Россия, оказались не у пирога. Поэтому предлагает свои решения. Первое, это активизация юаня как резервной валюты. Во-вторых, Китай сумел практически переключить 70 стран на торговлю парой юань - национальная валюта. Поэтому юань должен быть обеспечен всей мощью китайской экономики. И если она накренилась…

Многие говорят, что неизвестно реально состояние экономики Китая, многие цифры непрозрачны. Как следствие, та система, которую выстраивает Китай, может быть неустойчива. Китай создает свой параллельный банкинг, через который он собирается кредитовать региональные инфраструктурные проекты. Например, Новый банк БРИКС, Китай также настаивал на создании банка ШОС. То есть Китай создает свою финансово-банковскую структуру в мире. Она находится под контролем Китая, хотя вовлекаются туда и другие страны.   Еще одна составляющая - Китай старается за счет проекта «Экономический пояс Шелкового пути» создать подконтрольную ему структуру перевозок и торговли. Это - колоссальный проект новой глобализации Китая. Мы считали, что глобализация идет с западной матрицы и переключается на Китай, но может произойти наоборот.   Китай пытается заново выстраивать международные отношения, считая, что основным источником конфликтов является США, Китай пытается предложить свою систему мировой безопасности. Поэтому концепт Шелкового пути – не только экономический, он имеет и политический аспект.   Я полагаю, что это все очень непростая ситуация, поскольку создать параллельную реальность можно, но ею надо управлять, в том числе глобальными финансовыми потоками в мире. Но привязывать мировую экономику к юаню сейчас – небезопасно, учитывая неустойчивость самого китайского развития.