Кого мы будем ненавидеть, как только справимся с педофилами?

Распад СССР обусловил распад западной дисциплины — военной, политической, социальной. Эта дисциплина во многом держалась на блоковом противостоянии, на реальном страхе, что западная группа войск рванёт к Ла-Маншу. Нет угрозы (команда «вольно!») — нет и тех внутренних рёбер и каркасов, которые позволяют людям справляться с собственными желаниями, в том числе и с желаниями запретными. Поэтому и возник педофил как мифологическое средоточие зла, как козёл отпущения.

Педофилы атакуют! Педофилы подстерегают! Педофилы среди нас! Педофилы у ворот! Ты записался педофилом? То есть, тьфу, простите, ты разоблачил хоть одного педофила?

Смерть педофилам! Пожизненное заключение! Электронный браслет! Химическая (а лучше — хирургическая) кастрация! Размещение сведений в общедоступной базе данных! А лучше всё вместе: фотографиями педофила обклеивают его дом и окрестные улицы, потом его кастрируют, надевают электронный браслет и ведут в тюрьму под тревожное попискивание педофилодетекторов в карманах добрых граждан. А там заменяют пожизненное заключение смертной казнью. Желательно позорной и мучительной. И в финале сжигают его презренный труп на заднем дворе.

Что потом делать с пеплом, неважно. Важнее всё-таки понять, кто он такой, этот ужасающий педофил.

Вот здесь — проблема. Педофилия — это особенность психики. Причём довольно расплывчатая и неопределённая. Преступления под названием «педофилия» нет. Есть изнасилование малолетних, добровольный секс с малолетними, развратные действия с малолетними. За эти уголовные преступления положены определённые наказания. Есть люди (подлые, жестокие, развратные, сумасшедшие… считайте как хотите), которые эти преступления совершают и даже находят своим поступкам если не оправдание, то хотя бы объяснение. Есть жертвы этих преступлений, которые считают такие объяснения лживыми, а самые суровые наказания — недостаточными. И, конечно, есть разные правовые тонкости, неточности и шероховатости, а также полемика законодателей и правоведов. О добровольном согласии, о пороговом возрасте, о добросовестном заблуждении касательно возраста и о том, что такое «развратные действия». Хотя по всем этим вопросам существуют руководящие разъяснения Верховного суда, полемика далеко не закончена: моложавая жизнь обгоняет седых законников.

Впрочем, точно так же обстоит дело со всеми другими статьями уголовного кодекса. Разные мнения о причинах, о наказаниях, о правовых тонкостях вопроса.

Но вот что я подумал. Вот, к примеру.

В основе целого ряда правонарушений (от мошенничества до шпионажа, включая широкий спектр должностных преступлений) лежит ложь. В основе других преступлений (от мелкого хулиганства до массовых убийств) лежит жестокость. Примерно так же, как в основе сексуального насилия над детьми (или сексуального использования детей) лежит педофилия. Однако никому в голову не приходит кричать: «Лжецы атакуют!» Или составлять общедоступную базу данных по жестоким людям. Мучил в детстве кошек, побил соседа по парте, обругал и толкнул человека в метро, цинично высказался по поводу гражданской войны в Судане — пожалуйте в компьютер. Чтобы все соседи знали: соседнюю квартиру приобрёл жестокий человек. И чтоб соблюдали осторожность, общаясь с ним.

Кстати говоря, бытовых насильственных преступлений, совершаемых жестокими людьми, в сотни, в тысячи раз больше, чем сексуального насилия над малолетними. Одних только убийств на бытовой почве — десятки тысяч в год, не говоря о нанесении телесных повреждений. Сексуальных преступлений в отношении детей — от 129 в 2003 году до примерно 3000 в 2007-м (скорее всего, такой резкий взлёт вызван изменениями принципов учёта).

Конечно, всякое насилие над ребёнком ужасно, отвратительно. Оно гораздо преступнее, чем насилие над взрослым. Потому что это насилие над слабым и доверчивым человеком. Но чем оно преступнее насилия над беспомощным стариком, над инвалидом, который не может оказать сопротивления? Чем оно хуже сексуального использования психически больного или слабоумного человека, который не понимает, что с ним собираются сделать? Чем оно, наконец, хуже массового убийства мирных жителей, которое совершают вооружённые люди во имя бредовых идей: то во имя чистоты расы, то во имя диктатуры пролетариата?

Всё перечисленное — в равной степени мерзость. Однако о преступлениях над стариками, инвалидами и слабоумными не говорят отдельно, общественное мнение не выделяет этих преступников в отдельную, особо ненавистную категорию. Что же касается планомерных убийств мирных жителей, то значительная часть общества склонна этих преступников оправдывать или как минимум объективно разбираться в их мотивах.

Само слово «педофил» стало паролем, спусковым крючком. Стандартная ситуация из американского фильма: за героем следят, детектив прогуливается под его окнами, герою надо, чтоб детектив ушёл. Как это сделать? Позвонить в полицию и сказать, что «тут какой-то подозрительный господин ходит туда-сюда по нашему переулку»? Не годится. Это демократичная Америка, здесь каждый имеет право гулять по федеральным и муниципальным просторам. Тогда герой говорит полицейскому: «Тут у нас в переулке играют дети, а какой-то странный господин подходит к ним и делает какие-то странные жесты». Тут же появляется полиция, бедного детектива хватают и везут в участок. Герой тем временем успевает убежать.

В чём же дело? Почему именно педофил стал главным чудовищем последних двух десятилетий? Почему педофилия стала навязчивой идеей современной культуры — западной, но и российской тоже?

Тут многое совпало и смешалось. Зигмунд Фрейд, итоги Второй мировой и распад СССР в одном флаконе.

Но по порядку. Европейская культура давно и прочно, уже сто лет как, усвоила учение Фрейда о детской сексуальности. Все согласны, что человек формируется в первые годы, а то и месяцы жизни.

Детство освящается, и вторжение в него становится запретным, поскольку всякое вторжение несёт для ребёнка травму. Это вам не XIX век, где задача воспитателя была сломать волю ребёнка (немецкий тезис), где наказанная девочка декламировала «Я гадкая! Я воровка! Я лгунья!» (французский опыт), где детей пороли, ставили в угол, запирали в карцер (английские манеры). Уж не буду повторять банальности, как жестоко обращались с детьми в низших классах и как там практиковалась детская сексуальность: «Мой Ваня моложе был меня, мой свет, а было мне двенадцать лет». Это так, к слову.

Но в учении Фрейда есть и вторая сторона. Доказано и признано, что ребёнок с ранних лет одержим сексуальными желаниями и фантазиями, да не простыми, а первертными, инцестными, садистскими.

Всё это вызывает бессознательный протест, желание вернуться к образу ребёнка-ангела, каким он рисовался примерно до середины XIX века. Собственно, и тогда все порки и карцеры были направлены на одно — вернуть ребёнка в ангельский чин, выбить из него бесов непослушания, вранья, вороватости и онанизма.

В результате на рубеже тысячелетий ребёнок превратился в табу, одно прикосновение к которому влечёт страшные кары. Если в 1970—1980-х годах детей гладили по голове и сажали к себе на колени, а иногда и делали «а-та-та по попке», то в 1990—2000-е годы это стало опасно даже для родителей, а если по головке гладил и на коленки сажал чужой дядя, особенно если учитель или тренер, то держись, педофильская твоя морда!

В табуировании ребёнка и в ненависти к педофилам есть ещё одна составляющая. Нравится нам это или нет, но отношение к ребёнку взрослого — а тем более взрослого родственника — наполнено эротикой. Язык не даёт солгать. Когда люди говорят о любви к родителю, партнёру и ребёнку, то используется одно слово — любовь. Мы же не говорим, что мать мы почитаем, жену любим, а дочь воспитываем. Мы любим и ту, и другую, и третью. Да, конечно, по-разному. Но любим. Есть о чём поразмыслить.

Детей любят, их обнимают, тискают, гладят, целуют. Ребёнок привлекателен в качестве объекта для телесной ласки. Кто не верит, пусть посмотрит, как мамы тетёшкают своих младенцев. Здесь эротика не только педофильская, но ещё и инцестная (поскольку ласкают детишек родные мамы), да ещё в половине случаев гомосексуальная (поскольку ласкают они девочек, дочек). Это, как говорится, медицинский факт. Но точно так же, как люди справляются с агрессивными импульсами и парализующим страхом смерти, надо уметь справляться и с педофильско-инцестным драйвом.

Всегда, кстати, выходило справляться. А вот сейчас что-то сорвалось. Какие-то скрепы сломались в обществе и в душах. Вот люди и начали бояться собственных неосознанных желаний. Испугались настолько сильно, что материализовали свой страх в ужасающей фигуре педофила.

Но это ещё не всё. Педофил стал необходим в качестве идентификатора, в качестве зловредного другого, относительно которого отстраивается мораль, порядок и собственная позитивная самооценка. Такими персонажами были всевозможные внешние и внутренние чужаки, инородцы и иноверцы. Еретики. Ведьмы. Нищие, бродяги и разбойники. Огромную роль в формировании европейской (то есть христианской) идентичности играла мифологизированная фигура еврея, что закончилось невиданной трагедией холокоста. Мораль: фигура-то мифологизированная, а в печах жгли реальных людей. Миф прожорлив.

Во время и после Второй мировой войны зловредным другим стал нацист, немец. До начала 1950-х годов серый волк в американских мультфильмах носил фуражку со свастикой. Но даже в середине 1990-х я слышал в окладистых американских семьях совершенно искренние проклятия по адресу Германии: да пусть они сдохнут, нацисты чёртовы, нашего дедушку там ранило. Однако начиная с середины 1950-х кокарда на фуражке серого волка изменилась — вместо свастики выскочил серп с молотом.

Советский Союз и мифологизированный коммунист, «комми», стали надёжным идентификатором для Запада в течение десятилетий. Но вот рухнула Берлинская стена, а там и Советский Союз. Надо было искать что-то новое.

И тут совпало: распад СССР обусловил распад западной дисциплины — военной, политической, социальной. Эта дисциплина во многом держалась на блоковом противостоянии, на реальном страхе, что западная группа войск рванёт к Ла-Маншу. Нет угрозы (команда «вольно!») — нет и тех внутренних рёбер и каркасов, которые позволяют людям справляться с собственными желаниями, в том числе и с желаниями запретными. Поэтому и возник педофил как мифологическое средоточие зла, как козёл отпущения.

Ещё раз подчеркну, сексуальные преступления против детей действительно существуют. Это факт, эти преступники должны сурово наказываться. Но одно дело — реальные негодяи, и совершенно другое — истерия по поводу Педофила с большой, так сказать, буквы.

Интересно, что на роль зловредного другого пытались выдвинуть террориста. Не вышло. У него множество защитников. Левый терроризм имеет почтенную историю, начиная с русского народовольчества. Адвокатами левого терроризма выступали уважаемые господа, например Жан-Поль Сартр. Национально-освободительный терроризм имеет своих мирных приверженцев (политическое крыло ИРА и т.п.). Исламский терроризм имеет внятные и, как ни парадоксально, почти приемлемые для Европы мотивы. Педофил в этом смысле — весьма удачная фигура.

Но и он не вечен. Кто следующий? На ком сконцентрируется социальная ненависть, которая, скорее всего, придёт на смену ненависти телесной? Проще всего предположить, что это будет адвокат. Столь же вероятный кандидат на роль зловредного другого — это богач из непроизводственной сферы. Ещё один-другой финансовый кризис — и главным врагом человечества станут банкир, брокер, аудитор, ну и адвокат до кучи.

Одним словом, консультант.

Как только Европа справится с педофилами, она примется за консультантов.