Коллектив Надежды Бабкиной - ансамбль песни и власти

Когда коллектив Надежды Бабкиной (отмечающей 19 марта свой юбилей) называют продолжателями народных традиций, в этом нет никакой ошибки, правда, речь тут идет не о традиции народной песни, а о традиции ритуального одурачивания начальства.

Пора наконец защитить Надежду Бабкину и ее коллектив от обвинений в безвкусице и опошлении народной песни. Бабкина, конечно, одиозна – ввиду навязчивости и однообразия ее методов (взять хотя бы этот примитивный электронный бит, который звучит в качестве фона на сельских свадьбах: «умц-умц, опа-опа-опа»), – но называть это народной песней было бы крайним упрощением.

Жанр, в котором она работает, – назовем его «ритуальное пение» – имеет отношение не к культурным практикам, а к социальным. Бабкина этот жанр не просто реанимировала, а вдохнула в него новую, сладкую жизнь.

Сам жанр очень древний, сопоставимый, может быть, с культовым и обрядовым пением. По сути, разновидность обрядовой песни – но что за обряд имеется в виду?

Это обряд удовлетворения начальства, утонченный способ запудривания мозгов. Он ведет свое начало от вечных женщин в кокошниках, которые издревле выходили на дорогу встречать с хлебом-солью начальство: удельного князя, свадебный поезд царя и царицы, комиссию из столицы или проверяющего из центра. Функция у ряженых всегда одна и та же: продемонстрировать начальству, как хорошо и привольно живется на Руси простым людям под их руководством. Так хорошо, что они не просто ходят и разговаривают, а припевают и пританцовывают от счастья.

Расцвет жанра приходится на времена Петра Первого. Он и раньше был популярен, конечно, но прежде не было такого коммуникационного и культурного разрыва между властью и народом; до петровских реформ власть и народ все же ели одну кашу, носили одинаковые одежды и пели одни песни. А вот после Петра коммуникация с народом стала в прямом смысле проблемой: традиционные институты – народное вече, подобие парламента, вообще, любая форма народного представительства – в России как-то не прижились; а теперь еще и вера, язык и культура стали различными. Но совсем уж не общаться с народом тоже ведь нельзя! И вот в результате совместной творческой работы явилось чудо коммуникации, принципиально новый тип отношений между властью и народом: ритуальный. Когда одна сторона изображает заботу и отеческое участие, а другая – любовь и нежную благодарность. За 300 лет исполнение этого ритуала было доведено до совершенства.

Ритуальное пение – это эстетический вариант потемкинских деревень.

Вот едет, допустим, высокий чин из столицы с проверкой в какую-нибудь дыру. Народ понимает, что начальству самому не хочется исполнять бессмысленную обязанность. И тут мы наблюдаем удивительную душевную проницательность и тонкость народа. Народ (специально отобранный) выходит навстречу начальству с хлебом-солью, с гиканьем и свистом, отплясывая прямо на дороге (это и есть прообраз будущих эстрадно-народных коллективов), желая не столько развлечь, сколько отвлечь гостя. Словно говоря ему: ну зачем тебе ехать дальше? Зачем углубляться? Все равно ничего интереснее ты на 100 верст не встретишь, а уж веселее – и подавно. И зачем портить себе настроение?

Ритуал тем и хорош, что все известно заранее. Потанцевали – сразу к столу, просим закусить-выпить. А потом – уже навеселе, после плотного, до икоты, угощения – проехать по специально приготовленному к приезду гостя участку дороги от церкви до ярмарки на центральной площади, куда тоже нагнаны ряженые – изображать бурный рост торговли и высокий уровень жизни. Проехались – и быстро назад, в теплое гнездышко, в столицу, доброй дороги, барин, не забывай, а точнее – позабудь как можно скорее все, что видел, потому что видел ты грандиозную инсценировку.

Культура ритуального пения была порождена именно отчуждением начальства от народа, а не их единением, как может показаться (судя по тому, как часто приглашают ансамбль Бабкиной на всякого рода официальные мероприятия). Так ли народ поет для себя, в удовольствие – смешной вопрос. Это хорошо описано у Тургенева в «Записках охотника», в рассказе «Певцы»: «...Когда же наконец Яков открыл свое лицо – оно было бледно, как у мертвого; глаза едва мерцали сквозь опущенные ресницы. Он глубоко вздохнул и запел... Первый звук его голоса был слаб и неровен и, казалось, не выходил из его груди, но принесся откуда-то издалека, словно залетел случайно в комнату. (...) «Не одна во поле дороженька пролегала», – пел он, и всем нам сладко становилось и жутко».

А здесь именно – симуляция, показуха – не отсюда ли и термин пошел? Жанр предполагает сознательное упрощение или сгущение; это сироп, патока – нечто намеренно позолоченное, кудрявое, крашеное. Непременно монотонное: ведь задача – именно заговорить, заболтать, заохать-заахать начальство.

Отсюда и бодрая, величавая или нарочито радушная интонация, вся эта плавность и напевность, и, главное, бесконфликтность, беспрекословность этой якобы русской песни – все это имеет одну цель: отвлечь от действительности и залить баки.

Но – парадокс – это ведь тоже народное искусство! Искусство обмана начальства придумано народом – значит, и оно подлинно! Вы будете поражены, но ведь в основе его – совершенный постмодернизм. Кукла делает куклу куклы. Народ изображает народ таким, каким его представляет себе начальство. Начальство представляет себе Россию в виде благоденствующих мужиков и баб, поющих и танцующих, начальство приезжает на места и видит ровно то же самое: ожившая сказка. В этом и состоит феномен ряженья, обряжения: обряд ритуального одурачивания, околпачивания начальства – причем обе стороны прекрасно осведомлены об этом. Но начальник и сам предпочитает быть обманутым – и поэтому он тоже творец этого искусства. И только на обратном пути, оглохнув от песен и танцев, иной начальник задумается эдак сентиментально: ах, если бы это была правда! А вдруг это хоть чуточку – правда?

Ага, ухмыляется в это время народ, снимая кокошники и переоблачаясь в повседневное: такая же правда, как и все остальное.

В советское время эта индустрия ритуального пения пережила второе рождение. Культуру очкоплясательства вывели на качественно новый уровень: верховная власть теперь сама эти «народные коллективы» создавала и самой же себе показывала, и верила, главное, что это и есть – волеизъявление народа. Вся эта культура гиканья, свиста, сплошные «кубанские казаки» – это все вариации одной и той же ритуальной культуры, расширившейся за счет национальных республик и автономий. С тех пор ансамбли пыли и свиста формируются директивно, в каждой области: два–три хора, два–три ансамбля и оркестр народных инструментов. (У нас в доме напротив все детство плясал такой вот ансамбль и до сих пор пляшет).

Песня и танец могут быть взяты за основу и народные – но они переосмысливаются именно в сторону позитивности и коллективизма, превращаются в акробатику, в спорт: сильнее, выше, быстрее. И вершина искусства показухи: крутится волчком джигит перед самым носом у члена Политбюро, едва не касаясь, – ай, молодец! Ай, молодец! Это едва не касание – символ мировоззренческого разрыва, отчуждения власти и народа.

Цель такого искусства была уже иная – стереть грань между народной культурой и советской. Вот в чем причина ее упрощения, вульгаризации – это идет вовсе не от пошлости ее исполнителей, а от сугубо рациональной, идеологической необходимости. Народная песня должна была постепенно вытесняться, заменяться советской. Советское должно в итоге становиться народным, а все народное восприниматься как «устар.». Сегодня это кажется утопией – но послушайте, как исполняет песню «Широка страна моя родная» коллектив Надежды Бабкиной – и не в 1978 году, а в 2008-м! Как лихо отплясывают они под строчки, считавшиеся самой циничной шуткой про советскую власть: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек», – и где? В Беларуси, где как хозяин проходит только один человек, все знают его имя.

Конечно, этот аттракцион использовался для запудривания мозгов не только своего, но и чужого начальства. Недаром коллектив Бабкиной (вместе с ансамблем имени Моисеева и «Березкой») выступал перед семьей президента Обамы в его прошлогодний приезд в Москву; характерно, что угощали Обаму таким же «народным» пением, как и едой – вроде пельменей из перепелки и черной икры. Ну и, наконец, последняя новость: присвоение Бабкиной звания народной артистки Чеченской Республики. Отношения между Россией и Чеченской Республикой сегодня носят точно такой же ритуальный характер – и ритуальность эта подчеркивается и закрепляется на культурном уровне. Это такое политическое алаверды; это не столько Бабкина награждается, сколько сама система отношений, сложившаяся между центральной властью и местной, по принципу «вы нам не мешаете – мы вас не трогаем», которая устраивает сегодня всех.