17.03.2010 03:00

Свобода и произвол

На модерации Отложенный

Свобода для одного (произвол)	Свобода для каждого (право)
Для Робинзона (классический, в философии, образ) его произвол в точности равен его праву. Он может все, что может, и границы его свободы те же, что и границы его сил – их полагают законы природы. Лишь от его сметки зависит, насколько он их постигнет и учтет; а не учтет – хуже только ему, сам виноват.	Для Робинзона право равнялось произволу. Он был действительно вправе сделать все, что только мог сделать, и законы природы являлись для него единственными границами его свободы – вроде уголовного кодекса. Наказание вытекало из проступков, как причина из следствия, – ум, объективность, и были его «правосознанием».
Негодяй остается Робинзоном и в человеческой среде. Самоценности, то есть моральной, а не только материальной реальности другого он не сознает – такого рода объективность ему не по силам; интересы других для него, как прежде на острове – лишь физические препятствия его собственным.	Человеческая среда создает для нашего «Робинзона» – если только он к тому способен – особую, уже далеко не только физическую реальность: чужая душа и то, что ей дорого, столь же реальны, как его собственная, и потому должны составлять для него нечто самоценное; это – моральная объективность, основа справедливости и правосознания.
…Вот, кстати, что обычно называют «индивидуализмом» (вместо правильного эгоцентризм или эгоизм): это когда человек ощущает себя Робинзоном и в обществе – среди двуногих; сам универсум для него, как сказано, необитаемый остров, ибо и в нем для «индивидуалиста» есть лишь одно самоценное и достойное свободы – его собственное я.	Что такое «индивидуализм» («персоноцентризм»)? Это когда «Робинзоном» – независимой самоценной личностью – в обществе признается каждый, а само общество с его институтами существует затем, чтобы гарантировать каждому эту самоценность, исключив произвол одних над другими. Это – принципиальный конец робинзонады или, если хотите, «робинзонада для всех».
Идеал личной свободы как произвола и в обществе остается тем же, что в одиночестве – делать, что хочешь, и ни за что не отвечать. То есть положение, когда издержки моей свободы несут другие… И увы, идеал этот в обществе достижим еще менее. Сделал, что хотел… и не только своего не добился, но и ответил за то: получил сдачи.	Идеал личной свободы в обществе – по сути тот же, что и на острове: делать, что считаешь нужным и правильным, и отвечать за это самому. То есть пользоваться всем честно приобретенным и расплачиваться за ошибки, в том числе за зло… «Отвечать», «расплачиваться»? Конечно, ведь если другой человек объективно самоценен, как и я, издержки моей свободы естественно ложатся на меня же.
Уже в обществе Пятницы, в условиях, что выживать надо совместно, полная свобода одного из этой пары значила бы полное рабство другого; вот сущность произвола.	Уже в связке из двух, каждый из которых самоценен, независимость каждого является не данностью, а задачей, результатом договора, вводимых правил. Вот сущность социальной свободы.
Так что такое свобода для одного, или произвол, в человеческой среде? – То, что всякий может все, в чем только не смогут помешать ему другие. Ошибка, переоценка своих возможностей, будет естественно ими наказана, отмщена, и хорошо, если только «око за око» (ударивший первым естественно поплатится большим). В общем, границы могуществу каждого полагает лишь его сила… А следовательно и подлость, коварство и т.д.: иначе пришлось бы говорить не только о силе сторон, но и о правилах их честной борьбы, то есть уже не о произволе. Совместное бытие негодяй воспринимает, как войну всех со всеми, а на войне компромиссов нет, и коварство – лишь маневр.	Так что же значит, в человеческом общежитии, эта свобода для всех? – То, что каждый человек вправе на все, на что вправе каждый другой; свободен во всем, что не отрицает точно такую же свободу другого. Что не запрещено необходимостью общежития – то разрешено, а лучше сказать – святое личное дело. Этим и полагаются границы возможностей каждого, а находит их логика, иначе называемая правом и справедливостью. Потому, кстати, в лучшей правовой системе наказание – не месть, а следствие неумения пользоваться свободой, – не палки и не убийства, а только и исключительно лишение этой свободы на срок. Совместное бытие достойный свободы человек воспринимает как постоянный поиск компромисса, база которого – сама уважаемая в себе и другом, в первую очередь, свобода.
Подчеркну – произвол, настоящее «право силы», узаконивает подлость. В борьбе без правил сила вообще не главное. Соответственно и «прав», если быть точным, остается не сильнейший, а победивший. Право силы неправедно, оно – право подлости.	Замечу – свобода для всех, или право, вводит правила для борьбы за те вожделенные цели, которые не могут быть достигнуты всеми, – и дает повод недоброжелателям обвинить правовое устройство в «праве силы». В честной борьбе, правда, побеждает сильнейший, он первый и заинтересован в честности.
Итак, произвол устанавливает так называемое право силы. А право силы есть власть. Ибо всеобщий произвол, война всех со всеми, длиться не может, это состояние, скорее, теоретическое. Одни располагают властью над другими, пока не станут жертвами третьих; завершением этого процесса должна стать власть кого-то одного, «самодержца», «il principe». Последний же раньше или позже родит устав, то есть предпишет подданным свой порядок подчинения. Другими словами, венцом произвола является институт власти и ее закона – «порядок».	Право – это последовательное исключение насилия. По сути, значит, и власти. Однако государство, способное право защитить – это власть. И праву, свободе для всех, приходится заключать с государственной властью компромисс. Мы поступаемся в пользу власти частью своего права, зато власть обязана гарантировать соблюдение всеми оставшейся его части. Поступается властью, таким образом, и власть. Венец этого процесса – впрочем, лишь воображаемый – когда власть в исконном смысле слова отомрет и превратится в хозяйственную функцию, а «il principe» – в нанятого обществом функционера.
Надо сказать, предписанный даже явно неправедной силой порядок, логикой вещей, неминуемо будет содержать в себе что- то от правового порядка. Ибо и произвольный порядок «закрывает» произвол, стесняет насилие. Больше сходства с правовым у него будет в том, что касается отношений между подданными, меньше, вплоть до нуля – в отношении их с самою властью. При тоталитаризме от несправедливых притязаний соседа защититься сравнительно легко, от притязаний власти невозможно; законы ее дело, они для нас, а не для нее; с бандитами «не цацкаются» и потому их меньше, но бандит – само государство.	Любопытно: в правовом демократическом государстве, особенно новоиспеченном, замечаешь, что люди чувствуют себя меньше защищенными от произвола других людей, чем от власти (исконно и по сути своей являющей произвол)! Бандитов бояться приходится, тем паче что все права-свободы со всеми возможностями юридического крючкотворства естественно распространяются и на них, – но власти никто не боится, за нею будто презумпция виновности. Скажем, чем заметнее чиновник, тем безропотнее он вынужден сносить публичные оскорбления и поклепы, которые сочло бы преступными в отношении себя всякое частное лицо.
Да, даже произвольный порядок, поскольку победившая власть берет на себя обязательства перед побежденными ей подданными и уже одним этим стесняет собственный произвол – некоторое приближение к свободе.	Право, закон – это, так сказать, самооборона свободы. Обороняться приходится силой, другого способа нет, а так как эта сила не должна зависеть от лиц, чтобы не стать тиранией – она должна стать силой формальной, слепой, бездушной… Увы.
Привилегии – форма «свободы для одного», – произвол власти в пользу ее фаворитов. Сама власть – самая несправедливая привилегия, – сам произвол.	Свобода для всех означает равенство всех (перед законом), – равноправие. Ибо различать может только инстанция, стоящая над законом – над свободой; но свобода должна быть выше.