О человеческом интеллекте

Если ничему не учиться, останешься круглым недотепой — говорит нам повседневный опыт. Но нейробиологи предполагают, что все немного сложнееНекоторое время назад блестящий публицист и почтенный член сообщества «Сноб» Александр Глебович Невзоров подверг уничижительной критике Ричарда Докинза за его книжку про происхождение человеческого интеллекта. Докинз, по своему обыкновению, налегал на гены, за что и получил отповедь Невзорова. Поскольку сам Клинтон Ричард Докинз в полемику с Александром Глебовичем так и не вступил, то и нам туда путь заказан: учитывая недюжинную эрудицию и публицистический талант знаменитого российского журналиста, писать заметку под заголовком «Невзоров и Докинз» просто не поднимается рука. Поэтому коснемся лишь одного аспекта темы, сузим, так сказать, интеллектуальный размах, ограничившись темой «Невзоров и Маугли». Тем более что недавние наблюдения нейробиологов подкинули кое-какую новую пищу для размышления.

Но сначала надо пояснить, о чем речь. Ведя читателя по извилистому логическому пути (приводящему, надо сказать, к вполне бесспорному и даже банальному выводу), Александр Глебович, в частности, заявляет: «За очень большой отрезок времени в геноме <человека> не закрепилась ни одна из тех функций, которые принято называть интеллектуальными». В качестве иллюстрации автор приводит пример детей, выросших вне человеческого социума (так называемых Маугли, только тут имеется в виду не романтический киплинговский архетип, а настоящие – рычащие, визжащие и гадящие под себя бедняги, которым так и не суждено было стать настоящими людьми). Откуда, по мнению автора, следует, что в человеческих генах никакой интеллект не прописан, он, дескать, приобретается исключительно посредством культурной передачи.

Разумеется, чтобы высмеять этот аргумент, много ума не надо. Аналогичный путь рассуждений приведет нас к выводу, что в генах вороны записан только рецепт, как стать яйцом: ведь без участия других ворон, согревающих примитивую круглую штуковину своим теплым брюхом, яйцу ни за что не превратиться в птенца, а птенцу – без взаимодействия с вороньей стаей – не научиться вить гнезда и, следовательно, не оставить потомства. Странно, что этот факт до сих пор не низверг науку генетику до ранга частной дисциплины, описывающей наследование «милых пустячков» (цитируем Александра Глебовича).

Теперь вывернем нашего Маугли наизнанку. Что будет, например, если существо, лишенное человеческих генов, поместить в человеческий социум: приобретет ли оно интеллект путем культурной передачи? В эту минуту у автора заметки как раз один такой анти-маугли сидит под столом, постукивает хвостом и выкусывет что-то из шерсти. Он – отличный пример, с рождения общался с людьми. Порядком очеловечился, надо признать, но есть и серьезные различия. Нет-нет, да и отчебучит что-нибудь в доказательство тезиса, что гены – это вам не ерунда, очень сильно они ограничивают возможности этой самой культурной передачи. То есть если его кобелиные гены ограничивают, то наши человеческие гены, видимо, наоборот, открывают некие пути. Так что тезис Александра Глебовича, будто «важнейшее свойство человека, отличающее его от жирафа, крота и моллюска, <> геномом полностью игнорируется», трещит по швам. Не полностью.

Кстати. Я тут упомянул «существо, лишенное человеских генов» – так вот это грубая натяжка. Нету у меня под столом таких существ. Даже если бы там сидел гриб-слизевик диктиостелиум, хищное растение росянка, или просто валялась бы засохшая пачка дрожжей, общие гены бы у нас с ними были, и немало. А уж собака – с точки зрения древа жизни на земле – мало отличимое от человека существо, у нас с ней 95% общих генов (с росянкой — всего около 35%). Причем росянки гораздо хуже интегрируются в человеческий социум, чем собаки, в строгом соответствии с более низкой степенью генетической общности. То есть опять получается, что есть в этих генах что-то, отличающие – в наших глазах – более умные порождения природы от совсем уж тупых и никчемных.

До сих пор мы тут не сказали ничего нового, просто сыпали банальностями. Изложение нового начнем с еще одной цитаты из Александра Глебовича: «Это упрямство генов [что бы это ни значило – прим. авт.] начисто отрезает человека от всего опыта предыдущих поколений, заставляя каждую родившуюся особь обучаться всему заново». И вот это уже вполне конкретное и фальсифицируемое научное утверждение. Чтобы его опровергнуть, достаточно показать, что вовсе не всему на свете людям надо учиться заново – напротив, кое-какой опыт поколений дан им изначально, по воле тех же генов.

Опыты с детьми-Маугли, к сожалению, нейробиологам повторить никто не даст. Да и не слишком это информативные опыты: если, к примеру, окажется, что и двухлетний житель Басманного района Москвы, и похищенный при рождении волками человеческий детеныш боятся змей – кто поручится, что они точно никогда не сталкивались со страшной кусачей змеей, будь то в детской книжке, прочитанной вслух бабушкой, или в джунглях под корягой. Возможно, страх перед безногими и чешуйчатыми тварями от рождения прописан в нейронных сетях мозга, да вот только как это доказать?

Иногда исследователям помогает случай – счастливый или не очень. В Индии проживает около полумиллиона (по некоторым оценкам, больше миллиона) слепых от рождения детей. Некоторые из них могли бы стать зрячими, будь в Индии побольше врачей и поменьше невежественных и обездоленных бедняков. С 2004 года нейробиолог Паван Синха руководит гуманитарным проектом «Пракаш», цель которого – во-первых, вернуть зрение тем из слепцов (их примерно 40%), кому это еще не поздно сделать – например, удалив катаракту. С бедняков денег за это не возьмешь, зато можно – и это «во-вторых» – получить ценную информацию.

Дело в том что прозревший человек не имеет ни малейшего «культурного опыта» по интерпретации визуальных впечатлений (собственно, сразу после операции он вообще не знает, что делать с этим набором расплывчатых цветовых пятен, внезапно обрушившимся на его мозг). И если он все же может что-то из этого ухватить – это, видимо, изначальная прошивка мозга, а не поздний апдейт под влиянием жизненного опыта.

Вот, например, мы без проблем интерпретируем двумерную картину на сетчатке как изображение трехмерного мира, по законам перспективы. Более дальние деревья кажутся мельче. Но мы-то знаем, что деревья ровно такие же, просто они дальше. Знаем даже слишком хорошо: на этом основана известная оптическая «иллюзия Понцо».Красная поперечная палочка длиннее голубой, правда же? Да ничего подобного, они одинаковые: нас обманывает наш опыт восприятия перспективы. По крайней мере, именно так объясняли эту иллюзию психологи до сегодняшнего дня. Дескать, не будь жизненного опыта, ничего бы такого и не примерещилось.

А вот и нет. Оказывается, пациенты проекта «Пракаш», только что прозревшие от врожденной слепоты и вообще неспособные складывать из зрительных впечатлений осмысленные картинки, попадаются на ту же удочку. Они еще ничего не знают о том, как выглядит «дальше» и «ближе», но уже уверенно называют красную палочку более длинной.

Прозревшие бедолаги попадаются также и на «иллюзию Мюллера-Лайера»:Им, как и вам, кажется, что верхняя горизонтальная палка длиннее нижней. Повторим еще раз: у них нету никакого опыта насчет того, как выглядит сжатый стержень, как – растянутый, и станет ли кол чуточку короче, если заострить его топором. Они просто «знают», что верхняя длиннее, и отстаньте уже от них, им и так нелегко.

Подробнее про опыты над прозревшими индийскими слепцами вы можете прочитать в журнале Science. Мы же смиренно отметим, что если не заморачиваться с мировоозренческими категориями, а посмотреть на ситуацию чистыми глазенками естествоиспытателя, ничего странного нет в том, что определенные представления даны человеку от рождения. Недавно мы тут совсем на пальцах пытались рассказать, как выглядит в мозгу то, что мы называем «знанием» – это, видимо, просто конфигурация определенных нейронных синапсов, разросшихся от частого употребления. Но дело в том, что нейроны всегда, с самого момента своего возникновения в утробе матери, соединены через синапсы с другими нейронами. И если такое-то соединение нейронов в цепочку означает память об «опасной змее», а другое соединение – память об уравнениях Максвелла, с чего вы взяли, что врожденная конфигурация непременно должна быть «чистым листом», на котором ничего не записано?

С точки зрения естественного отбора это было бы неэкономично: зачем снабжать рожденное существо чистой флешкой, если можно заранее записать туда что-то полезное (хоть ту же змею, например)? Почему бы не загрузить туда простенькую машинку по расшифровке языка (самообучающуюся, конечно)? Если уж выясняется, что понятие о «более длинной палке, которая кажется маленькой, потому что она далеко» действительно присутствует в этой изначальной прошивке? С точки зрения природы, это разумно и экономично: мозг пластичен, и ненужное всегда можно потом стереть. Впрочем, от змеиных фобий многие страдают всю жизнь, даже ни разу не встретившись с настоящей змеей*, так что эта пластичность явно имеет свои пределы.

Чтобы покончить с дискурсом Александра Глебовича Невзорова, отметим, что его финальный вывод как-то импонирует нам своим оголтелым нигилизмом: «Сравнив мерцание диатомей со следом жизненного цикла мозга человека во Вселенной, мы, несомненно, польстили последнему. Его мерцание не заметно никому и ни для чего не служит, кроме развлечения самого homo». Любое парадоксальное утверждение ценно само по себе – тем, что побуждает задавать вопрос «Неужели и правда так?!» Так ли это или не так, читателю предстоит решать самостоятельно, ознакомившись с необходимым для этого объемом научной литературы. Нашей же целью было просто воспользоваться поводом и рассказать о поучительных опытах над врожденно слепыми и исцеленными от этой слепоты (кстати, не без участия мозга развлекающихся особей homo, затеявших проект «Пракаш») индийскими бедняками.

*К вопросу о змеиных фобиях. Мы с вами можем на досуге по-дилетантски поразмыслить: почему существа склизкие и извивающиеся, равно как и многоногие-шуршащие, нередко кажутся нам отвратительными и внушающими ужас? В то время как существа пушистые и мурлыкающие вызывают теплые чувства? Это при том, что сами мы (как и наши мамы, братья и сестры) нисколечко не пушисты, а пушистые-мурлыкающие твари последние несколько миллионов лет не брезговали лакомиться нашими голыми детенышами. Не в том ли дело, что этих миллионов лет просто не хватило для закрепления ВРОЖДЕННОГО страха перед пушистыми? А вот тех сотен миллионов лет, когда сами мы и наши мамы и братья были как раз пушисты, а склизкие, чешуйчатые и шуршащие представляли угрозу – оказалось вполне достаточно для запечатления в нейронных сетях этих самых распространенных фобий млекопитающих. Автору привелось видеть, как бродячие индийские собаки, пробегая по океанскому берегу, останавливаются, как вкопанные, при виде выброшенной рыбаками дохлой морской змеи. Они описывают вокруг змеи полукруг радиусом метров двадцать, не придлижаясь, даже не глядя в ее сторону, чтобы не сглазить. Это при том, что повстречаться с живой морской змеей индийская собака не имеет шансов. Это, конечно, ничего не доказывает (обычных-то змей они наверняка встречали), но никто не убедит меня, что здесь мы имеем дело с сублимацией опыта, а не с иррациональной фобией, накрепко впечатанной в нейронные сети мозга.

Алексей Алексенко