Почему споры об убийстве Кирова не утихают до сих пор

1 декабря 1934 года вошло в историю страны как день убийства Сергея Мироновича Кирова. Преступление это было раскрыто практически сразу, а убийцы менее чем через месяц расстреляны. Но спустя двадцать лет снова была созвана комиссия, и началось новое следствие. А в 1991 году — опять.

Версий, в том числе и самых экстравагантных, хватает и сегодня, 85 лет спустя.

«Ну сумасшедший, что возьмешь…»

Киров был убит средь бела дня в коридоре Смольного в шаге от своего кабинета. Выстрел был произведен почти в упор, убийца даже не пытался скрыться. Он был арестован на месте преступления, от содеянного не отказывался и после следствия и суда понес заслуженное наказание. Казалось бы, всё, конец истории. Но на деле это было только ее начало.

Версия о том, что причиной убийства стала личная неприязнь Леонида Николаева к члену политбюро и секретарю ЦК ВКП(б), секретарю Ленинградского обкома и горкома партии, члену Президиума ЦИК СССР Сергею Мироновичу Кирову, возникла сразу и настаивал на ней сам убийца. Его сначала допрашивали ленинградские следователи, а на следующий день приехавшие из Москвы руководители страны.

Лично беседовал с ним Иосиф Сталин, причем убийца держался с ним вызывающе и дерзко. Более спокойно говорил он с Климом Ворошиловым и Николаем Ежовым. Иной причины, кроме личной неприязни к Кирову, обвиняемый не озвучивал. Остальные допрошенные свидетели в целом подтверждали эту версию, на нее же указывали особенности личности убийцы, и объективные обстоятельства его жизни.

За полгода до убийства Николаеву исполнилось тридцать. Это был худощавый нервный человек ростом чуть за полтора метра с невероятно длинными руками. В детстве он тяжело болел, до семи лет был прикован к постели, нормально ходить начал лишь после десяти. Растила его одна мама (отец рано умер), работавшая мойщицей составов в трамвайном депо. Тем не менее юноша получил начальное образование, во всяком случае читать и писать он умел, хотя и не без ошибок.

В революции и гражданской войне Николаев по возрасту не участвовал, но новую реальность принял восторженно и включился в агитационную работу, даже окончил какую-то партшколу. Удачное сочетание пролетарского происхождения и относительной грамотности обеспечили ему политическую карьеру. В 1920-е Николаев трудился на разных должностях в райкомах, заводских комсомольских организациях, Рабкрине (Рабоче-крестьянской инспекции), обществе «Долой неграмотность!». Вступил в партию. В Луге заведовал отделом уездного райкома комсомола, там же женился.

Вершиной его карьеры стала должность сотрудника комиссии Института истории партии Ленинградского обкома ВКП(б). В 1933-м комиссию сократили, и Николаеву предложили перейти в железнодорожное ведомство. Он отказался. Это сочли нарушением партийной дисциплины, смутьяна исключили из партии и уволили. После этого Николаев год писал в разные инстанции, доказывая, что с ним поступили несправедливо, поскольку для отказа от предложенной работы у него были веские причины — болезненное состояние и двое маленьких детей. В итоге в партии его восстановили (ограничились выговором), но работу он так и не нашел.

Мать Николаева подтвердила, что семья в последний год жила трудно, порой голодно. В дневнике убийцы, с которого сравнительно недавно был снят гриф секретности, однозначно говорится о терзавшей его обиде и желании совершить какой-то яркий поступок:

«Я не нахожу отклика о помощи к живому человеку. Покуда для меня была возможность жить и работать, то я во что-то верил. Во мне была огромная сила рвения вести за собой массы на победу, на выполнение лозунгов, поставленных партией. Но что станет со мной дальше, покажет самое ближайшее время».

Несколько раз Николаев пишет Кирову — главному партийному функционеру города. Ответа не последовало. Агрессия и желание действовать в обиженном нарастали, а Киров постепенно превращался в главный объект ненависти. Очертания мести становились всё яснее. Вот что записал Николаев за месяц до убийства:

«Прошло времени немало — сперва с убедительными просьбами, потом от косвенных до прямого предупреждения, но ничто не помогает. Настал момент действия….Тяжело брешь пробить. Через 20 телохранителей надо взять перевес. И всё же успех будет неожиданным. Я много упустил хороших моментов. Но и теперь не буду стрелять из-за угла. Пусть меня убьют, но пусть и знают, как терзают и бьют рабочий класс, его верных сыновей».

Николаев носит с собой письмо, объясняющее причины будущего убийства, пишет прощальные слова матери и жене. Подробно рассказывает, как выслеживает Кирова, как охранники «взяли» его с револьвером и отпустили, поскольку у Николаева было официальное разрешение на ношение оружия.

Он хочет совершить убийство публично, чтобы оно было воспринято как политический акт. В мыслях он встает в один ряд с террористами-народовольцами, которых тогда почитали героями: «Мой выстрел будет подобен выстрелу Желябова», — пишет он в дневнике.

Николаев решил застрелить Кирова на городской партконференции, которая была назначена на вечер 1 декабря. Но для прохода на мероприятие нужен был пропуск. Весь день бродил он по кабинетам Смольного, где ранее работал в Рабоче-крестьянской инспекции (она помещалась на втором этаже, а горком партии на третьем), пытаясь найти у знакомых лишний пригласительный билет. Ему обещали помочь, предложили зайти в конце рабочего дня. А около 16:30, выйдя из туалетной комнаты, Николаев увидел идущего по коридору Кирова. План созрел импульсивно: убийца пошел следом и, когда до кабинета секретаря обкома оставалось несколько метров, достал револьвер и почти в упор выстрелил Кирову в затылок. Это видели находившиеся в коридоре посетители и сотрудники, в том числе чинившие неподалеку проводку электрики. В следующую секунду Николаев направил дуло себе в голову, но один из рабочих бросил в него молоток. В итоге пуля прошла мимо, однако от эмоционального потрясения убийца потерял сознание. Его доставили в психиатрическую лечебницу, и только глубоким вечером врачи смогли привести его в чувство.

В первые сутки после убийства, следствие возглавил начальник ленинградского управления НКВД Филипп Медведь. Он и его помощники первыми говорили с Николаевым, осмотрели дневник и прощальное письмо, которые убийца носил в портфеле. Допросили свидетелей и супругу, которая оказалась здесь же, в Смольном. Но через день, когда в Ленинград приехали руководители государства, Медведь и его заместитель Иван Запорожец были отстранены и за халатность отправлены под суд. По слухам, Сталин на перроне вокзала даже дал пощечину встречавшему его Медведю со словами: «Не уберегли!».

Рождение мифа

4 декабря, уезжая из Ленинграда, Сталин бросил первому заместителю наркома Якову Агранову, которого назначили и.о. начальника НКВД Ленинградской области: «Ищите убийц среди зиновьевцев». А на следующий день в передовице «Правды» были напечатаны следующие слова: «Гнусные, коварные агенты классового врага, подлые подонки бывшей зиновьевской антипартийной группы вырвали из наших рядов товарища Кирова». Следствие на этом закончилось, началось выполнение партийного задания.

Стоит вспомнить, что Сергей Киров (Костриков) был одним из ближайших к Сталину людей. Его нельзя назвать фигурой первого ряда в революционных событиях, хотя он, бесспорно, сыграл определенную роль в становлении советской власти на Кавказе. Зато после Гражданской, благодаря дружбе с Серго Орджоникидзе, он очень сблизился и со Сталиным. По его протекции Киров возглавил в 1926 году Ленинградский обком, сменив на этом посту ушедшего в оппозицию Григория Зиновьева.

Киров честно искоренял крамолу, хотя и обходился без особой кровожадности. Оба «вождя» продолжали тесно общаться: бывая в командировках, останавливались на квартирах друг у друга и вместе ходили в баню, что для «вождя народов» было знаком особого доверия. Не секрет, что Сталин стеснялся своих физических недостатков.

В начале 1934 года на XVII съезде Киров был избран одним из четырех секретарей ЦК и вскоре ожидался его переезд в Москву на более высокую должность. Кстати, Зиновьев тоже присутствовал на том съезде и даже выступил с покаянной речью. От партийной работы он был отстранен и числился членом редколлегии журнала «Большевик».

2 декабря произошло событие, которое по сей день не имеет достоверного объяснения — неожиданно погиб личный охранник Кирова, оперативный комиссар Михаил Борисов. В день убийства он сопровождал первого секретаря от входа в Смольный до кабинета, но, как обычно, шел примерно в 20 шагах позади — Киров не любил охраны и очень ругался, если чекисты попадались ему на глаза. Убийца оказался ближе к Кирову, поэтому охранник не мог предотвратить преступление, но подбежал он одним из первых.

Борисова задержали (не арестовали) в оперативном отделе, а вечером 2 декабря члены правительственной комиссии попросили доставить его для беседы в Смольный.

За ним поехала легковая машина, но сотрудники НКВД почему-то решили везти его в кузове грузовика. Заметьте, в декабре! По дороге автомобиль попал в небольшое происшествие, задев стену дома. Повреждения были минимальными — лишь небольшая вмятина в крыле, однако Борисов так ударился головой, что получил травмы, несовместимые с жизнью. Остальные находившиеся в машине сотрудники остались целы и невредимы. Официально случившееся было признано несчастным случаем.

В первые же дни были арестованы супруга Николаева Мильда Драуле и их ближайшие родственники. Но ни от них, ни от самого убийцы получить сведения относительно «преступной группы» не получалось, хотя в камере с Николаевым под видом подследственных постоянно находились сотрудники НКВД. Но найти «связь» было необходимо, и тогда появился рапорт одного из оперативников о том, что Николаев во сне четко произнес фамилии участников организации и упомянул о ее связи с Зиновьевым. Якобы именовалась группа «Ленинградский центр».

Были арестованы 13 «упомянутых» Николаевым человек, никто из которых виновным себя не признал. Тем не менее суд под председательством Василия Ульриха счел их участниками контрреволюционной террористической организации и приговорил к расстрелу с конфискацией имущества. Четырнадцатым казненным стал сам Николаев, который в отличие от остальных участия в убийстве не отрицал. Приговор привели в исполнение в тот же день — 29 декабря 1934 года.

Но это было лишь начало. Уже в январе начался следующий процесс по делу «Ленинградского центра», а всего их было пять. Весной растеряны были жена Николаева и ее родная сестра Ольга с супругом. Позже список значительно расширился, в том числе казнены были арестованные еще в декабре Зиновьев и Каменев. К тюремному заключению на срок от пяти до десяти лет были приговорены более ста человек, в ссылку без суда отправлены 663 человека, а 325 — принудительно переселили из Ленинграда в другие города.

В основном это были члены партии, политически активные люди, имевшие твердую позицию. А следом пришла очередь «социально чуждых элементов» — бывших дворян, интеллигенции с дореволюционным образованием, офицеров императорской армии и т.д. За первую половину 1935 года население Ленинграда уменьшилось на 35 тыс. человек. Когда закончили с «Ленинградским центром», началось дело «Московского центра», уже совсем сказочного. С каждым месяцем, набирая силу, волна репрессий покатилась по стране.

«Огурчики да помидорчики — Сталин Кирова убил в коридорчике»

К «делу Кирова» в 1930-е возвращались многократно. Под каток репрессий попали и те, кто вел следствие: сначала Ягода, против которого свидетельствовал его заместитель Агранов, а потом и сам Агранов, оказавшийся контрреволюционером и шпионом. Сгинули в лагерях и другие участники событий — Медведь, Запорожец, большинство охранников Кирова, свидетели смерти Борисова.

Первая попытка пересмотра дела состоялась уже после смерти Сталина, на волне развенчания «культа личности». Инициатором стал Н.С. Хрущев, который хотя и был участником многих процессов середины тридцатых, непосредственно в деле «Ленинградского центра» участия не принимал. В 1956 году для расследования обстоятельств убийства Кирова была создана комиссия ЦК КПСС под руководством Николая Шверника. Самую активную роль в ее работе играла Ольга Шатуновская — старая большевичка, сама прошедшая через все ужасы ГУЛАГа.

Сразу стало очевидно, что следствие шло с грубейшими нарушениями, протоколы допросов составлялись далеко не всегда, экспертизы и вовсе не проводились. Были проведены беседы с оставшимися в живых участниками тех событий, восстановлены отдельные факты. В итоге комиссии удалось реабилитировать большинство невинно осужденных, но главного сделать она не успела.

В 1959 году в официальном докладе на торжественном заседании, посвященном 89-й годовщине со дня рождения В.И. Ленина, секретарь ЦК Л.И. Брежнев отметил «выдающуюся роль Сталина в разгроме классовых врагов страны и партии — троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев и буржуазных националистов». После этого выводы комиссии в отношении истинного хода событий 1934–1935 годов легли в архив с грифом «секретно». Шатуновскую от работы отстранили и отправили на почетную пенсию.

В 1961, 1967 и 1989 годах снова собирались комиссии ЦК, но ничего принципиально нового они сказать не смогли. Сложилась парадоксальная ситуация: результаты расследования 1934–1935 годов официально ошибочными признаны не были, но расстрелянных и осужденных реабилитировали. В том числе самого Зиновьева — формально главного организатора «Ленинградского центра». Значительная часть материалов дела оставалась засекречена. Но некоторые документы были опубликованы, и из этих лоскутов при наличии некоторой фантазии можно было сложить самый причудливый сюжет. Что, собственно, и происходило.

Так, в эпоху холодной войны в деле Кирова всплыл иностранный след. Вроде бы по агентурным данным Николаев регулярно бывал в немецком посольстве (по другой версии в латвийском), где получал инструкции и деньги. Эта версия действительно рассматривалась чекистами в самом начале следствия 1934 года, еще до того, как выстроилась «зиновьевская» линия, однако потом ее забросили. Но поскольку Ягода и Агранов позже были признаны контрреволюционерами и шпионами, можно было предположить, что они сознательно отказались от расследования вмешательства иностранных агентов. Доказательная база этой версии была очень слабой, но это компенсировалось политической актуальностью.

Появилась и романтическая версия.

Якобы Николаев убил Кирова из ревности, поскольку у партийного лидера был роман с Мильдой Драуле. Это предположение строилось прежде всего на том, что Киров слыл жизнелюбом и поклонником прекрасного пола. Не секрет, что он был театралом (он еще до революции писал театральные обзоры во владикавказской газете «Терек») и часто посещал не только спектакли, но и происходившие после них банкеты. В те годы на такие «шалости» смотрели сквозь пальцы, к тому же Киров официально считался холостым, а его гражданская супруга Мария Маркус была серьезно больна.

Киров и Драуле были знакомы — девушка работала в аппарате Смольного — и, возможно, не без помощи Сергея Мироновича семья Николаева-Драуле получила в 1931 году отдельную трехкомнатную квартиру. Далее оставалось домыслить подробности «служебного романа» и придумать образ обезумевшего от ревности революционного рогоносца.

Эта версия кажется правдоподобной, если не вдаваться в подробности. Но если приглядеться, то «шикарная» квартира превращается в более чем скромное (хотя и отдельное) жилье, где ютились шесть человек — Николаевы с двумя детьми и престарелые родители Драуле. Привлекательная и легкомысленная Мильда на деле оказывается невзрачной дочерью латышского батрака, которая всё детство и юность провела на чужих огородах. Знавшие ее люди отмечали, что Мильда не особенно следила за собой (сохранившиеся два снимка это не опровергают), и непонятно, чем она могла приглянуться всесильному главе города, которому приписывали романы с самыми яркими ленинградскими актрисами.

И самое главное: сам Николаев ни разу не обмолвился о мотиве ревности в дневнике или на следствии. Более того, он носил с собой прощальное письмо жене и передавал ей записки через сокамерников, не подозревая, что его соседи — это сотрудники НКВД, а супруга уже находилась под арестом.

Третья версия — это зловещая роль Сталина в убийстве Кирова. Появилась она еще в советские времена в фольклорно-частушечной форме: «Эх, огурчики да помидорчики — Сталин Кирова пришил в коридорчике». За такое народное творчество легко можно было схлопотать «десять и пять по рогам» (что и случалось со многими, не следившими за языком).

В период перестройки гипотеза об организации убийства чуть ли не по прямому указанию Сталина стала вообще очень популярна — благо бояться было уже нечего. В 2004 году в книге Григория Померанца «Следствие ведет каторжанка» были обнародованы неопубликованные воспоминания уже упомянутой Ольги Шатуновской. Там приводятся интересные данные по подсчету голосов на XVII съезде (январь 1934 года), где Киров набрал больше, чем Сталин. Впоследствии практически все члены счетной комиссии были репрессированы, а сам съезд неофициально вошел в историю как «съезд расстрелянных».

Но это именно воспоминания, построенные не на документах, а на рассказах участников событий, услышанных в лагерных бараках и на пересылках. Косвенно они могут свидетельствовать о возможной зависти между «вождями», но не более того. Никаких прямых доказательств причастности Сталина к убийству Кирова не сохранилось. Другое дело, что в эту версию удачно вписываются странная беспечность охраны Смольного, загадочная гибель Борисова и последующее устранение практически всех участников следствия. Но этого мало для серьезных выводов.

Сегодня большинство профессиональных историков-советологов сходятся на том, что убийство Кирова было совершено психически нездоровым Леонидом Николаевым и никакой организации за ним не стояло. А Сталин решил воспользоваться случаем и начать кампанию по устранению потенциальных врагов, которые могли угрожать режиму его личной власти.

Впрочем, многие материалы по-прежнему лежат в архивах с грифом «секретно» и не исключено, что они еще смогут пролить свет на темные страницы прошлого. «Дело Кирова» еще не закрыто.

Георгий Олтаржевский