Почему Россия другая?

Поиск ответа на вопрос «Что есть Россия?» долог. Труден. Мучителен. Драматичен. Подчас трагичен. Иным кажется бессмысленным…

Все последние годы его почти исключительно ведут в рамках одного поля – поля духовно-религиозно-природного бытия. Единственная собственно социальная материя, которая к этому подключается - проблематика государства (но не как носителя права и/или особого аппарата, а как территории-власти-скрепы народного единства). Так ищут нашу специфику Н. Нарочницкая и С. Кара-Мурза, Ю. Осипов и Б. Межуев и многие, многие другие… В результате авторы, принадлежащие к этому проблемному полю, в большей или в меньшей мере сходятся на том, что у России (как некоего историко-пространственного континуума, сохраняющегося так или иначе на протяжении многих столетий вопреки всем катаклизмам моей Родины) есть некоторый набор черт, который можно описать в понятиях соборности, народности, православия, державной государственности.

И поскольку все (автор не знает исключений) авторы, принадлежащие к этому полю, стоят на позициях «цивилизационного подхода» как главного (единственного) ключа к пониманию истории вообще и российской истории, в частности, постольку автор хочет предложить очень жесткое утверждение: в рамках этого подхода нельзя найти ответ на вопрос о специфике российского социума, инвариантах его развития.

Как нельзя искать специфику России

Первое. Специфику российского социума нельзя искать в тех добродетельных чертах, которые записаны в любом универсалистском, принадлежащем всему человечеству, всем историческим эпохам послании, будь то религиозном (например, известные 10 заповедей…) или светском (Декларация прав человека…), которое люди воспринимают как критерий нравственного поведения.

Так, нельзя искать специфику России в универсалиях христианской религии. Во-первых, потому, что надо точно трактовать религиозные посылы. Если мы вспомним 10 заповедей так, как они были сформулированы в Библии (автор апеллирует к русскому переводу), то, напомню, первые 5 из них посвящены тому, что на первом месте в жизни человека должен стоять Господь. Далее идет набор императивов, многие из которых сегодня выглядят, по меньшей мере, странно (только один пример: в этих заповедях, в частности, говорится, что нельзя возжелать чужого раба, но ничего не говорится о том, что иметь своего раба - аморально).

В общественном сознании эти религиозные заповеди превратились в повторение тех инвариантов человеческого бытия, которые вы найдете (с очень небольшими флуктуациями) в любой другой социально-философской системе.

Вот почему специфику православия, или, тем более, российского социума, здесь не поймать.

(В скобках замечу: я не встречал четкой формулировки такой специфики православия как религии в отличие от остальных ветвей христианства, которая бы точно указывала на основные особенности нашего сообщества. То, что для России – хотя и не только для России и не для всей России – типично православие, не означает, что специфика этой религии есть специфика России. Для России на протяжении тысячелетий было типично язычество. Бывшая поголовно православная Российская империя в течение всего лишь нескольких десятилетий превратилась в СССР, где люди были не менее нравственны, духовны и культурны, чем в прежней империи, но о религии в подавляющем большинстве вообще не задумывались…).

Итак, специфику России нельзя искать в универсальных ценностях Человечества. Нельзя, ибо иначе мы себя – русских (в лучшем случае – россиян) выдаем за тех, кто по фундаментальнейшему, универсальному, общечеловеческому критерию лучше других. Те, кто поступает так, по сути утверждают, что МЫ – Русские – адекватнее, полнее, истиннее и т.п. отражаем-воплощаем высшие и универсальные нравственные ценности Человечества. Последнее есть чистой воды национализм.

Второе. Не надо искать специфику российского социума в тех чертах, которые исторически в разное время воспроизводились в разных социумах (сходных социальных характеристиках, проявлявших себя наиболее ярко сначала в одних, затем в других цивилизациях).

В связи с этим я (в первый, но не в последний раз в этой статье) предлагаю обратить внимание на социальную философию марксизма, в частности, на такой атрибут классического марксизма как исторический подход к социальным исследованиям. Если мы сравним Францию эпохи позднего феодализма, с одной стороны, с Россией конца XIX – начала XX в. (а это период, к которому принадлежит большая часть тех мыслителей, кого цитируют русофилы), а с другой - с современной Францией, то мы найдем гораздо больше общего между Францией (XVII в.) и Россией (конца XIX в.), чем между Францией (XVII в.) и Францией (XXI в.). Просто в России исторически мы с большим опозданием (примерно на 200 лет) пришли к тому, что было во Франции два века назад, а именно – к позднему феодализму абсолютистского типа, несущего значительные компоненты рождающейся буржуазной системы.

Большая часть той специфики, которую многие отечественные «цивилизационники» приписывают России – это специфика позднефеодальных единых государств со всеми их чертами – приоритет государства, отождествляемого с моно-лидером (в российском случае – самодержавие), религии как формы организации духовной жизни, подчинение индивида целому (человек существует как личность только в духовно-религиозном измерении без прав личности), приоритет геополитических ценностей, прикрываемых той или иной религиозной риторикой (любая военная экспансия, в частности, оправдывается как воплощение религиозных заветов – борьбы с нехристями или с неверными…) и т.п.

Соответственно, то, что противопоставляется этой якобы специфике российского социума – это опять же универсальные черты стандартного буржуазного, рыночно-демократического социума, т.е. того социума, который в той же Франции пришел через два века после «державно-религиозного», а в России начал бурную экспансию лишь 20 лет назад.

Позволю себе в этой связи важное отступление, очень кратко характеризующее радикальные изменения доминант российского менталитета на протяжении всего лишь двадцати последних лет – периода, когда старый марксистский тезис «общественное бытие определяет общественное сознание» проявил себя в очень брутальном, жестком виде.

Отступление 1. Почему постсоветские интеллектуалы четырежды сменили свои убеждения.

На моей памяти, т.е. на протяжении 1975-2009 гг., подавляющее большинство представителей т.н. творческой интеллигенции моей Родины принципиально изменяли свои ценности и установки как минимум 4 раза.

До 1981-1983 гг. они были, в большинстве своем, последовательными и искренними марксистами-ленинцами. В 1987-1989 гг. они были последовательными сторонниками европейской социал-демократии. В 1992-1995 гг. они были в подавляющем большинстве активными сторонниками североамериканской модели либерализма. Начиная с 1999 г., чем дальше, тем больше представители творческой интеллигенции становятся сторонниками государственно-державной модели.

Если мы посмотрим на более широкий круг граждан, скажем, на инженерно-техническую интеллигенцию, учителей, врачей и т.п., то до 1982 г они в большинстве своем интересовались новыми романами в «Иностранной литературе» или очередью за сапогами. С 1985 до 1990 г. они интересовались тем, что опубликовалось про Сталина и Ленина в «Новом мире» и тем, какая мерзопакостная в СССР бюрократия. С 1992 г. они в основном интересовались тем, где достать деньги и как выжить… Дальше я поставил многоточие, чтобы не входить в политику (Помните анекдот: «я кушать хочу - отстаньте от меня со своей политикой»).

Не менее интересный результат дает применение социо-исторического подхода к анализу (не?)приверженности россиян к ценностям демократии и прав человека. Представим себе, что вопрос об этих ценностях был бы поставлен перед россиянами в 1988 г. Я гарантирую: ответ был бы более продвинутым в сторону демократических ценностей и прав человека, чем у граждан многих западноевропейских стран. Когда же его ставят в 2008 г. результат оказывается прямо противоположным.

Таковы простейшие примеры того, что стереотипы поведения, ценностей и мышления россиян, включая интеллектуальную элиту, изменяются очень быстро и активно под влиянием социально-экономических и общественно-политических условий.

Продолжим наши размышления о том, как нельзя искать специфику России.

Третье. Нельзя объявлять спецификой России те признаки, которые характерны лишь для некоторых частей социума в некотором отношении, а не едины для всех его слагаемых, не скрепляют его в социум. Это банальность. Но ее забывают. Как забывают и то, что Россия очень разная. И это не столько различие татар, пермяков и москвичей, сколько социально-классовые различия.

Когда собираются русские, американские и китайские бизнесмены, для них принцип: я тебя разорил, уничтожил («естественно», соблюдая правовые нормы и правила рынка) – это нормально, нравственно. «Ничего личного – всего лишь бизнес». И в этом бизнесмены (и американец, и русский) едины.

Когда встречаются представители образовательных, экологических, миротворческих и т.д. движений и организаций Индии, Латинской Америки, Европы, США и России, у них опять-таки работает единый принцип – приоритет интересов человека над соображении максимизации прибыли. И посему они находят гораздо больше общего друг с другом, чем со своими соотечественниками из сферы бизнеса.

Поэтому видеть специфику России в чертах патриархально-общинного крестьянства или некоторых чертах сознания интеллигентов-почвенников и глубоко верующих православных людей - некорректно.

Как можно искать специфику российского социума?

Особенности социально-исторической эволюции России

Позволю себе очевидное (во всяком случае, на первый взгляд) утверждение: поиск специфики социума должен быть основан на соблюдении некоторых методологических принципов.

В частности, если мы исходим из азов системного метода, то задача поиска системного качества (того, что отличает качество системы от суммы качеств элементов и данную систему от любой другой системы, очень огрублено - специфики) российского социума предполагает как минимум следующие шаги. Во-первых, выделение, только тех инвариантов социума, которые характерны для всех этапов его исторического развития; всех социальных, национальных и т.п. групп. Во-вторых, фиксация только тех элементов, которые не характерны ни для каких других социумов (их подсистем) ни на каких этапах их развития. Можно это требование несколько смягчить, поставив задачу выделения всего лишь доминирующих черт, т.е. тех, которые (при всех историко-временных и социо-пространственных вариациях данного социума).

Давайте с целью поиска позитива (во второй раз в этой статье) обратимся к социальной философии марксизма и, в частности, к использованию историко-генетического, диалектического подхода, развитого, в частности, советскими учеными середины прошлого века (он продолжает диалектику Гегеля и Маркса и развит, в частности, в работах Э.Ильенкова и Н.Хессина). В случае использования такого метода поиск специфики российского социума предполагает выделение ее генетически-всеобщего качества (Ильенков), «клеточки» (Хессин), из которого(ой) вырастает все богатство особенных характеристик нашего общества. При этом данная специфика будет не исчерпывающей характеристикой нашей социальной системы, ибо последняя, конечно же, включает не только специфические, но и универсальные, и «заимствованные» черты.

Впрочем, если мы явно или неявно исходим из методологии постмодернизма с ее отрицанием не только системности, но и вообще любых «больших нарративов», акцентом на деконструкции и симулякрах, то все наши предыдущие утверждения можно просто выкинуть за борт дальнейшего поиска.

Однако большинство «цивилизационников» - славянофилов, далеки от постмодернистского нигилизма и потому сделанные мной выше методологические ремарки остаются значимы.

А теперь от методологии к теории. В чем же может состоять действительная конкретная всеобщность некоторого социума в отличие от других социумов? Ее можно и должно искать в специфике социально-исторической эволюции.

Что касается моей Родины, то в силу очень многих причин наша страна давно осуществляет попытки перехода от позднего феодализма к капиталистически-империалистической системе. Это переход мы пытались совершить много раз (подобно Марку Твену, который когда-то сказал: «Бросить курить – очень просто, я это делал много раз», мы пытаемся перейти к позднему капитализму вот уже более столетия…). Эти попытки не могли не породить и породили соответствующую систему духовных форм, соответствующие особенности социального поведения и т.п.

Сами по себе эти формы достаточно инвариантны для подавляющего большинства социумов на этом историческом этапе эволюции: и во Франции, и в Испании, и в Германии, и в Австро-Венгерской империи на этапе позднего, абсолютистского феодализма была микширована классовая борьба и глубоки противоречия между «народом» и «олигархами» при вере в «доброго царя», высшей доблестью было служение империи, народ третировался как быдло и одновременно опора трона и т.п. (подробнее об этом ниже). Наша специфика, следовательно, не в этих чертах или их некоторых модификациях, а в том, что в России они устойчиво, нелинейно-циклически воспроизводятся более столетия и это (а не сами эти формы) - специфика.

Так, после провала первой попытки такого перехода в Российской империи, к нам пришел «сталинский проект». Он во многом восстановил старую патриархальную традицию в рамках нового социального строя. После распада СССР, Россия, столкнувшись с неспособностью нашего социума к прогрессивной буржуазной модернизации, через десять лет про-западных экспериментов в новом веке опять стала в очередной раз пытаться восстановить этот консервативный проект.

Кстати, в этой незавершенности буржуазной трансформации и одна из причин неопределенности русского социума. Кто мы? Народность? Этнос? Нация?

Если и здесь следовать марксистской методологии, то окажется, что страны, в которых так и не сложилось в полной мере единое социально-экономическое пространство (прежде всего, единый рынок и единое государственное управление), так и не стали нацией в точном смысле этого слова. Россия из совокупности раздробленных натуральных хозяйств (поместий, общин) превратилась в более-менее целостный экономический организм лишь к началу ХХ века. Октябрьская революция эту эволюцию прервала и положила начало образованию действительно единого социально-экономического и идейно-культурного пространства. Стал формироваться единый советский (не русский!) народ с особым, существенно отличным от дореволюционного, типом социальных ценностей, мотивов, и стереотипов поведения (homo soveticus, прекрасная характеристика которого дана А.Зиновьевым), особым экономическим базисом и социальными отношениями (единая плановая система, единая система социальных гарантий, низкий уровень социальной дифференциации, абсолютно не характерной ни для до-, ни для постсоветской России, где социальные контрасты были и стали больше, чем на Западе), абсолютно атеистической идеологией, советской культурой (последнее наследовала традиции европейского просвещения и ренессанса ничуть не меньше, чем российскую классику и явно больше, чем славянофильскую тенденцию) и т.д. Затем этот процесс образования единого социума опять был радикально прерван распадом СССР…

Это наша историческая реальность. Эти исторические контрапункты и есть то, что нас фиксирует как особый социум. Не некоторые формально-общие всем этапам инварианты, а противоречия изменений. Таких социумов сегодня в мире немного. И именно эта особенность социо-исторической эволюции во всей ее конкретной всеобщности, взаимосвязанности ее прогресса и регресса и есть одна из действительных особенностей нашего общества. Именно эта нелинейная, во многом запаздывающая по сравнению с наиболее развитыми странами эволюция, с ее частыми попятными, реверсивными инволюциями стала первым важным фактором, обусловливающим специфику российского социума.

Продолжим. То, что Россия едва ли не большую часть своего исторического бытия пребывает в состояниях трансформаций, во многом обусловило слабость базисных социально-экономических детерминант в нашей системе.

США «родились» и жили 200 с лишним лет в рамках примерно одной и той же территории как рыночно-капиталситическая экономическая система с буржуазно-демократическим политико-правовым оформлением и, естественно, это сформировало устойчивый, стабильно воспроизводимый тип рационального экономического человека как характерную черту североамериканца.

Китай тысячелетия бытийствовал как азиатская деспотия, почти не изменяющая своих пространственных рамок, и это сформировало соответствующий набор стереотипов поведения и ценностных установок.

В России все постоянно менялось. Особенно последние сто пятьдесят-двести лет. Единственный период относительно устойчивого пространственно-временного бытия России – период позднефеодального абсолютизма XVII – XIX веков. Неслучайно, что именно с наследием (я бы сказал жестче – пережитками) этого социально-экономического и духовно-политического организма связаны относительно устойчивые стереотипы так называемого «русского характера». В самом деле, для большинства социумов, находящихся на этом этапе развития, характерны:

· микшированность социально-классовых противостояний; концентрация главных прото-политических противоречий в сфере «дворцовых интриг» и подспудного противостояния верховной власти и народа (так называемая российская «соборность» в светском смысле этого понятия);

· государственный патернализм (привычка все блага получать от «доброго царя» и во всех грехах винить плохих чиновников)

· имперскость и акцент на геополитических проблемах бытия (в России это трактуется как державность; знаменитое «за Державу обидно!» - типичный стереотип общественного сознания позднефеодальной Европы);

· приоритет религиозных форм общественного сознания (в России эта позднефеодальная приверженность к до-реформаторским христианским нормам часто выдается за особую «духовность» русских);

· сохраняющаяся общинность, обусловливающая патриархальный полупринудительный коллективизм (его так же принято считать специфической чертой россиян);

· неразвитость трудовой и предпринимательской мотивации, обусловленная наследием полупринудительного труда и личной зависимости (русская «лень»);

· особое значение культуры («поэт в России больше, чем поэт…»), что типично для обществ, где сильна энергия протеста (она велика в системах, где давно назрели, но реализованы прогрессивные социальные трансформации), но не развита социально-политическая свобода и задавлены открытые формы социально-классового противостояния (к этой важной теме я еще вернусь) и т.п.

Конечно же все эти черты позднефеодальных социумов в России имеют некоторую специфику, как имели ее они в Чехии или Испании, Франции или Португалии, в Пруссии или… Этой специфики вполне достаточно, чтобы видеть отличие нашей страны от других стран, у которых также есть своя специфика. Но этой специфики мало, для того, чтобы объявлять наш социум родиной особой цивилизации с особой исторической миссией и т.п.

Другое дело, что у нас есть другая специфика, делающая российский социум (но не «русских») действительно существенно отличным от основных базовых типов современных социумов. Мы отличны и от позднекапиталистических стран «центра» (т.н. «Запад», все чаще называемый ныне «Севером»), и от включенных в орбиту catching up development стран полупериферии, где специфика докапиталистической эволюции так же позволяет выделить блоки экс-колониальных стран (Латинская америка и т.п.) и в недавнем прошлом сверхустойчивых имперских мега-государств (Китай, отчасти – Индия), и от все более отстающих государств периферии (центральная Африка) и т.д.

Действительная специфика, нарочито повторюсь, – вся совокупность конкретно-исторических противоречий прогресса и регресса России, ее эво- и ин-волюций. В частности, то, что мы (в отличие от т.н. «Востока») начали активный переход к буржуазному способу производства еще 300 лет назад и регулярно пытались его совершить на протяжении последнего столетия, но (в отличие от т.н. «Запада») так его и не завершили и не прожили в рамках этой капиталистической системы хотя бы полусотни лет кряду. Вот почему относительная длительность и незавершенность разложения имперских позднефеодальных форм (они воспроизводятся вновь даже в постсоветской России) – едва ли не главный (но не единственный!) инвариант, обусловливающий то, что считается спецификой российского социума.

Но не только незавершенность капиталистической трансформации задает специфику России. Подчеркну: все катаклизмы наших разнонаправленных (и «вперед», и «назад» в историческом времени) и доминирующих по длительности (в сравнении с периодами стабильного социального бытия) трансформационных состояний задают в своей противоречивой конкретности нашу действительно значимую специфику.

Кстати, эта нелинейность нашей эволюции сделала особенно зримой противоречивость наших differentia specifica. Мы, с одной стороны, «ленивы», не слишком хороши как профессионалы (слабо развита рыночная мотивация и капиталистическая дисциплина труда), с другой – талантливы, смекалисты (у нас развита подлинная культура и способность к творчеству). Мы, с одной стороны, «соборны», верим в «доброго царя» (т.е. никак не можем уйти от сознания позднефеодального имперского абсолютизма), с другой – способны на бунт (в силу глубины давно назревших противоречий, порожденных незавершенностью давно назревших трансформаций) но бунт «бессмысленный и беспощадный» (развитых общественно-политических форм борьбы трансформационное общество не выработало)… Перечень легко продолжить.

Здесь, однако, встает новый вопрос: а каковы причины именно такого характера исторической эволюции нашей Родины? Ответ на него связан не с некоторыми национально-обусловленными «естественными», природой или богом навечно данными чертами. Они обусловлены многими объективными и субъективными факторами всемирно-исторического общественного развития, перекрестившимися на протяжении последнего тысячелетия (как минимум) на пространстве нашей Родины.

Важнейшие из них - те, что задают специфику протекания в общем и целом единого всемирно-исторического процесса общественного развития на том или ином социальном пространстве.

Эта специфика задается, во-первых, генезисом данного социума - тем, какие именно по своему этногенезу народы, с каким уровнем развития и спецификой доклассового родо-племенного строя народы проживали на территории будущей России.

Во-вторых, тем, какова специфика природно-географической среды данного социума.

В-третьих, тем, как именно перекрещивались на судьбах народов в этом пространстве токи всемирно-исторического процесса

Наконец, тем, как именно складывались субъективные факторы истории на этом пространстве.

Первый пункт мы оставим за рамками данного текста: я не являюсь специалистом; пересказывать же чужие исследования в краткой статье неуместно.

Что касается последующих двух аспектов, то они требуют специального комментария, к которому мы и перейдем ниже, оставив проблему субъективных факторов «на закуску».