Образование и бесстрашие

В оптике начальства университеты – это гнезда сопротивления чиновничеству, потому что учиться – значит бунтовать. Учатся, чтобы научиться менять мир.

Из четырех обязательных свойств философа афинянин Сократ на первое место ставил бесстрашие. Почему? Да потому что не всякая истина вам понравится, а мысль, которая нравится, может быть ложной. Бесстрашие и нужно, чтобы признать эту простую вещь: мое понимание может расходиться с истиной. Есть истины, которые нас не задевают. Но есть и другие. Вот пример.

Александра Петрачкова очень доходчиво растолковала, почему в Россию приезжает так мало туристов, а к россиянам в мире относятся с такой настороженностью. Считается, скажем, что обыкновенный человек в России не больно высоко ценится. А начальник ценится высоко. Начальник всегда попирает закон. Дело не в том, что он может попирать, а может не попирать, а в том, что он не может не попирать закон, ибо только тогда он начальник. Вот почему простой гражданин правового государства испытывает недоверие не столько даже к начальникам или випам-бизнесменам, сколько к себе подобным, к простым людям-самообманщикам: на власть-то жалуются, но повинуются. А свою трусость оправдывают предполагаемым величием своего государства, которому неповиновение якобы наносит ущерб.

Русские (надеюсь, понятно, что я говорю не об этнической принадлежности, а о людях всякого рода и племени, живущих в мире русского языка, в советской и пост-советской цивилизации) обижаются при этом не на себя самих за всетерпимую отзывчивость к начальству, а на тех, кто им об этом напоминает.

Начальники тем временем внушают своему простонародью: «Когда всякие отщепенцы обижают нас, ваше начальство, то страдает вся Россия, вот ведь и вам, простофилям, больно?!» Схема «ты начальник – я дурак» и работает, пока «ты» держишь в руках всю систему воспроизводства кадров, иначе говоря, систему образования в стране. Но воспроизводство знания в новых поколениях специалистов и у нас перестало быть прерогативой государства. Студент – субъект, а не объект. Начнешь регламентировать каждый чих подведомственных тебе учебных заведений – ищи сливки потенциального студенчества, которые будут сняты в других странах.

Да, международный кризис высшей школы бьет больно. С одной стороны, высокая мобильность квалифицированных кадров начала ослаблять традиционные гнезда образования и научного роста. Из-за этого средний уровень приличного массового образования опасно снижается. С другой стороны, сверка часов, или выявление критериев общности, или определение совместимости различных образовательных систем и программ, – все это очень дорого. Лидерам глобализации легче делать ставку на крупные международно признанные инкубаторы в своих отраслях, чем заморачиваться рейтингами и конкурсами для всякой образовательной голытьбы. В этом противоречии и состоит кризисность момента. Чем выше мобильность, тем труднее слабому удержать хорошие кадры, доля которых на общем сером фоне все ниже.

Глобальные инкубаторы не могут не быть свободны от принципа «ты начальник – я дурак».

Как начальник не может не нарушать закон, так учебные заведения не могут не отбиваться от этой начальственной логики. В оптике начальства высшая школа, университеты – это гнезда сопротивления чиновничеству. И вовсе не потому, что там учатся молодые люди, склонные к бунтарству. А потому, что учиться – и значит бунтовать. Учатся, чтобы научиться менять мир.

Начальник, чиновник всегда боится, как бы не перестать быть начальником. Но ему надо быть и добрым лицом государства, ведь это он берет студентов на содержание. И вот этому надзирателю и каторжанину свободы противостоит правильный студент. Надеюсь, понятно: речь идет о настоящих студентах, а не о безвольных подростках, пристроенных в модное место напористыми родителями. Безжалостный студент сам находит выход из чужого противоречия: увидев, что чиновник не обеспечивает рамочных условий для свободного и хорошего образования, он просто бросает подведомственный этому чиновнику вуз. Настоящий студент умеет рвать когти и понимает, когда нельзя терпеть и надо бастовать. Такие студенты сейчас в России есть, но не они делают погоду.

Поэтому задача чиновника от образования только одна: заманивать самых способных и, возможно, скандальных, бесстрашных и ярких студентов, и как можно больше – издалека, из-за границы, чужих. Чтобы сделать их своими. Это от их личного успеха в его стране зависит процветание его, чиновника, потомков. Куда уходит сильное студенчество, там и жизнь будет лучше. Отсюда – первичная цель. Ее понимают в странах-лидерах университетского образования, на эти страны и надо равняться. Бесстрашно, то есть по-философски.

К чему все это занудное предисловие? А вот к чему. В последние несколько месяцев американские слависты осторожно замечают и сами не верят, с чего это вдруг в университетах США все больше народу стало записываться на русские курсы; меньше, чем на китайские, но всё же. Майкл Бирнбаум во вчерашней «Вашингтон пост» подытоживает это дело так. Россия – страна рискованная, этим и привлекательна. Путин своими блатными речугами про «мочение» и «обрезание» хотел супостата напугать, но не на тех напал. Хотите быть нашими соперниками? Отлично, а мы вас пока изучать будем! Именно так надо переводить слова Бирнбаума: students now see Russia as a place to make money. «Мани» не зря рифмуется со знанием. С 1985 по 1991 год интерес к русскому языку взлетел в Америке до небес. А потом – начал падать. И вот теперь – новый рост. Это вселяет надежду. Ведь 1985–1991 годы принесли не только американцам новое знание о России, но и самой России – настоящую свободу. На чей-то вкус, цветов свободы больше, чем плодов. Ну, так все впереди. Как только в зоне риска начинает работать пытливый молодой ум, жди перемен. Успех не гарантирован.

Ну и, чтоб два раза не вставать: в лучшие свои времена британцы и американцы – иногда! – умели защищать простого человека от большого советского начальства. Не только Солженицына и Сахарова от Брежнева и его кагебешников. До тех пор, пока мы сами этого делать не научились, Россию должны изучать более умные.