О том, кто и как стал "властью над властью"

Публикуем отрывок из новой книги Сергея Кара-Мурзы

Сергей Кара-Мурза завершает работу над проектом, посвященным состоянию обществоведения в контексте системного кризиса в России последних трех десятилетий. Центр изучения кризисного общества публикует введение к этой работе, где автор предлагает свою постановку проблемы.

А внимание к этой теме как к ключевой для развития страны объясняет эпиграф к работе — цитата из статьи Сергея Булгакова для сборника «Вехи»: «Худо ли это или хорошо, но судьбы Петровой России находятся в руках интеллигенции, как бы ни была гонима и преследуема, как бы ни казалась в данный момент слаба и даже бессильна эта интеллигенция. Она есть то прорубленное Петром окно в Европу, через которое входит к нам западный воздух, одновременно и живительный, и ядовитый. Ей, этой горсти, принадлежит монополия европейской образованности и просвещения в России, она есть главный его проводник в толщу стомиллионного народа, и если Россия не может обойтись без этого просвещения под угрозой политической и национальной смерти, то как высоко и значительно это историческое призвание интеллигенции, сколь устрашающее огромна ее историческая ответственность перед будущим нашей страны, как ближайшим, так и отдаленным!».

* * * 

В конце ХХ века Россия погрузилась в кризис. Это очередной этап колоссального процесса трансформации России, начатого во второй половине ХIХ века. Первый этап завершился столкновением больших цивилизационных проектов. Потерпел поражение консервативный проект, пытавшийся сохранить монархию, империю и сословное общество. Затем в Гражданской войне столкнулись два революционных проекта: буржуазно-демократический (западнический) и советский, вызревший на почве общинного крестьянского коммунизма, соединенного с большевизмом. Победил советский проект: на новой основе были собраны земли и народы в СССР, проведена индустриализация, культурная революция, модернизация сельского хозяйства, армии и быта.

Став промышленной и городской страной, СССР утратил ядро своего мировоззрения — общинный коммунизм. Политическая система не справилась с задачей удержать культурную гегемонию, созревал кризис легитимности, усугубленный «холодной» войной с Западом.

В момент смены поколений элит произошла «революция сверху» со сменой общественного строя и государственной системы. Утопия «войти в семью мирового капитализма» рухнула сразу, хотя реформаторская элита пыталась сохранять иллюзии. Правящая верхушка США воспринимала Россию своим врагом и источником опасности. Это — несмотря на то что СССР был ликвидирован, что в России была разрушена государственная экономика, произведена деиндустриализация, задана новая идеология, подавлены наука и образование, армия лишена ресурсов развития, организована демографическая катастрофа и т.д.

Кризис стал хроническим. При той системе, которую строили по шаблонам «чикагских мальчиков», Россия могла бы существовать, медленно угасая, — но только в фарватере Запада. Нелепо строить капитализм западного типа, бросив вызов западному капитализму. Можно строить социализм в одной стране (масштаба России), но невозможно построить капитализм, будучи изгоем мировой системы капитализма.

Очевидно, для всех общностей в России встала задача: трезво оценить ситуацию и вспомнить тот путь, что мы прошли от распутья, на котором еще были великой державой, к нынешней исторической ловушке.

Надо знать, почему, пока советское общество не переросло политическую систему, государство и население работали как сыгранная команда — и после 1945 года уже никто не пытался задушить СССР санкциями или бомбами. Более того, его уважали, а «трудящиеся массы» многих стран и любили. Да и на Западе у СССР были искренние союзники, даже в подполье.

В «здоровый» СССР не вернуться — уже иное общество, иное мировоззрение, иные ценности, — а в «больной» СССР возвращаться нет смысла.

Но многие критерии добра и зла, многие принципы взаимодействия государства с населением можно взять у СССР. Формы будут другие, а вектор тот же. Только вернувшись в свою колею, Россия разрешит свои явные и латентные конфликты внутри и вне своих границ и восстановит свои силы — и жесткую, и мягкую.

Надо продумать генезис нашего кризиса. Один из срезов — роль общественных наук. Последние тридцать лет многие в России размышляли и изучали те процессы, которые привели к краху СССР. Один из выводов этих размышлений состоит в том, что и крах СССР, и тяжесть последовавшего кризиса были во многом обусловлены недостаточными познавательными возможностями советского обществоведения. К концу советского периода оно отказало в целом, как особая система знания (об отдельных талантах не говорим, не они в те годы определяли общий фон).

Разумеется, что кризис обществоведения — элемента системы науки и образования — есть частица кризиса всей России, а ранее СССР. Но этот элемент — активная и необходимая часть «центральной нервной системы» общества и государства. Этот элемент надо как можно скорее подвергнуть диагнозу, а затем лечению — если не привести его в дееспособное состояние, болезнь всего организма станет хронической.

Строго говоря, мы должны рассуждать не столько об обществоведении как науке, сколько именно осообществе обществоведов. Ведь до общественного сознания и сознания политиков от социальной науки доходят не сигналы реальности нашего бытия, а их интерпретация, данная дипломированными специалистами. Как выразился философ науки С. Тулмин, «объясняет не наука, а ученые», следовательно, интерпретация фактов зависит от личностных предпочтений и мировоззренческих позиций самих ученых.

Однако личные предпочтения ученых в очень большой мере формируются методологией их профессиональной деятельности — когнитивной системой, через которую они видят изучаемую реальность, как через объектив своего прибора. Конечно, и в научной среде есть прослойка коррумпированных интеллектуалов, которые искажают данные приборов и сознательно лгут обществу, а иногда и заказчикам — из корыстных побуждений, страха или партийной дисциплины. Этот фактор оставляем за скобками.

Обществоведение обязано предупреждать о тех опасностях, которые таятся в самом обществе людей — указывать, чего нельзя делать, чтобы не рассыпать общности, не обесценить ценности. Перестройка вскрыла несостоятельность советского обществоведения, которая стала нарастать с 1960-х годов. Но сегодня кажется необъяснимым, что тогда это не было зафиксировано ни в обществе, ни в самосознании обществоведов. Все внимание было обращено к рассуждениям, заявлениям и политическим действиямвласти — она принимала решения и проводила их в жизнь.

Интеллигенция как будто забыла, что любому политическому решению и действию предшествует соответствующее изменение сознания правителей и их окружения. Сознание определяет бытие!

Этот факт был обнаружен и осмыслен в эпоху Возрождения. В то время правители в Италии «без проволочек платили жалование двум категориям служащих ему — профессорам университета и солдатам». Кратко описание роли обществоведов дает П. Бурдье: «Собственно политическое действие возможно, поскольку у агентов, включенных в социальный мир, есть знание (более или менее адекватное) об этом мире и поскольку можно воздействовать на социальный мир, воздействуя на их знание об этом мире. Это действие призвано произвести и навязать представления (ментальные, словесные, графические или театральные) о социальном мире, которые были бы способны воздействовать на этот мир, воздействуя на представление о нем у агентов».

Вся история показала, что это условие является абсолютным. Как подчеркивал П. Бурдье, «политический бунт предполагает бунт когнитивный, переворот в видении мира». Когнитивный бунт — это перестройка мышления, языка, «повестки дня» и логики объяснения социальной действительности.

После войны обществоведы (включая гуманитариев) получили доступ к огромной аудитории. Причем доступ непосредственный, с воздействием через личное устное общение — очень важный канал убеждения и внушения, кроме печатного слова, кино, радио и телевидения. Г.С. Батыгин пишет: «Именно в этот период интеллектуалы получили доминирующие позиции в советском обществе. Помимо обычного преподавания обществоведы обслуживали огромную сеть политического просвещения. В 1947 г. в СССР действовало 60 тыс. политшкол, где обучалось 800 тыс. человек, в 1948 г. уже 122 тыс. политшкол с 1,5 млн слушателей».

Огромная армия научных сотрудников и преподавателей общественных наук представляла собой профессиональное сообщество, которое было воспитано и «наполнено» идеологическими штампами и стереотипами, выработанными элитой этого сообщества — авторитетными философами, экономистами, социологами и пр. В определенном смысле, обществоведы, все больше сдвигаясь к идеологии, становились «властью над властью».

Г.С. Батыгин подчеркивает:

«Особенность социальных наук в России заключается в их ориентации не столько на интерналистские нормы производства дисциплинарного знания, сколько на легитимацию социальных идентичностей и создание идеологий».

И далее продолжает: «В этом отношении российское академическое сообщество является сообществом не профессиональным (автономным), а интеллектуальным, и интегрировано в систему воспроизводства и реформирования власти даже в том случае, когда возникает открытый конфликт с властью».

Подспудный конфликт влиятельной части элиты обществоведов с властью ускорил сдвиг всей общности на антисоветский фланг, академическое сообщество превратилось в отряд идеологических бойцов. Старшее поколение было свидетелем этой катастрофы в сфере знания. Молодежь, может быть, этого так остро не чувствует, потому что основной провал обществоведения произошел раньше, в 1980‑е годы и в первую половину 1990‑х годов, — прежде, чем это поколение вошло в сознательную жизнь.

Говоря о провале обществоведения, мы имеем в виду его отказ как института, необходимая для общества функция которого — давать достоверное знание о главных процессах, происходящих в обществе, объяснять причины главных противоречий и их вероятные последствия при том или ином ходе событий. Невыполнение этой главной функции не исключает, что при этом отдельные личности или малые коллективы ученых выполняют блестящие частные исследования, расшифровывают берестяные грамоты, пишут интересные монографии. Отказ системы заключается в том, что все эти блестящие частные работы не соединяются в знание и понимание массивных общественных процессов.

Далее я постараюсь нарисовать картину состояния постсоветского обществоведения, как оно видится в свете кризиса последних тридцати лет, предварив свой эскиз несколькими штрихами об исторических причинах этого провала, отвлекаясь от множества отягчающих обстоятельств, которые часто принимают за причины.