Воспоминания о Совке. Советское двоемыслие

Сразу после окончания школы в институт я не поступил - провалился на экзамене по физике. Когда забирал документы, меня стали уламывать остаться в институте лаборантом, мол на следующий год это практически стопроцентная гарантия на поступление. В принципе мне было безразлично где работать, а работать надо было устраиваться (особенности советского законодательства) и я остался в институте лаборантом.

После бурной школьной комсомольской деятельности в тот «лаборантский» год я почти забыл про то, что на свете существует ВЛКСМ. Я просто встал на учёт в райком ВКЛСМ, в зоне ответственности которого находилась моя работа и, собственно, на этом всё закончилось. Как-то так получилось, что всевозможные комсомольские собрания и конференции, которые были частью моей школьной жизни, в лаборантскую эпоху меня обошли стороной. Но однажды, уже более чем полгода спустя начала моей трудовой деятельности, весной, когда я уже почти забыл, что состою в ВКЛСМ, секретарь комсомольской организации кафедры (или чего-то в этом роде) сказал мне: «Слушай, сегодня после работы надо поехать на районную отчётно-перевыборную конференцию, а я никак не могу. Ты ведь был членом комитета комсомола школы? Вот тебе поручение: сходи на конференцию от нашей организации, а завтра мне всё расскажешь».

Думаю, никому не надо объяснять, какая это гнусная тягомотина - комсомольское собрание, а тем более районная конференция. Сидишь там и слушаешь типовые скучные речи и аплодируешь в нужном месте. В общем, никто не удивится, если я сообщу, что ни на какую конференцию не пошёл.

На следующий день по пути на работу я стал лихорадочно соображать, что бы такое придумать, чтобы секретарь нашей организации не стал меня отчитывать за то, что я проигнорировал районную конференцию. Ничего придумать я так и не смог и положился на удачу, надеясь, что несколько дней смогу избежать встречи с нашим секретарём, а потом как-нибудь само забудется.

В ту пору я ничего не знал про законы Мерфи. Но незнание законов Мерфи не освобождает от неминуемости их исполнения. В общем, как вы понимаете, чуть ли не первый же, с кем я столкнулся на асфальтовой дорожке перед входом в институт, был наш секретарь, уполномочивший меня быть делегатом на конференции. «Ну как, был вчера на конференции?» - бодро спросил он меня. «Да, был» - промямлил я, лихорадочно соображая, как бы выкрутиться, ведь надо будет рассказывать, что там было. «Ну и что там было?» - прочитал мои мысли секретарь. «Да всё как обычно», - не очень уверенно ответил я. «Как обычно? Ну хорошо» - больше ему разъяснять ничего не требовалось.

Бессмысленный диалог. Ни о чём. Но для советского человека он был полон сакрального смысла. Ведь за этим «всё как обычно» скрывалась навязшая до тошноты одна и та же бесконечно повторяемая процедура: выбор секретариата и ревизионной комиссии; отчётные доклады - секретаря и ещё нескольких человек; предложение новых кандидатов в руководящие органы (заранее согласованных на всех уровнях); идиотский вопрос в стиле: «как будем голосовать - индивидуально или списком» и хоровой ответ зала: «списком»; комедия голосования и единогласные «выборы». Всё как обычно.

«Всё как обычно». Советский человек с самого рождения был включён в странную и со сторону могущую показаться идиотской игру по непонятным правилам. До какого-то момента расщепления сознания не было: в детском саду дети радостно рисовали парады на Красной площади и радовались дедушке Ленину на портретах. В школе ребёнок с вожделением ждал момента, когда к его белой рубашке или на белый фартук возле сердца прицепят звёздочку с изображением кудрявого херувима. Чуть позже, в 3-м классе, также торжественно кое-кто ожидал, когда звёздочку с кудрявым мальчиком заменит пылающая звёздочка с лозунгом «Всегда готов!» и на шее окажется красный галстук. Но с какого-то момента всё большее и большее число детей начинало понимать, что вовлечены в какой-то бесконечный спектакль с одним и тем же сценарием, в котором им отведена роль статистов с узким наборов действий и совершенно непонятной функцией «голосующих». Причём наперёд известно, что голосование будет - единогласно «за».

«Будь готов!» - и десятки глоток в ответ радостно орут: «Всегда готов!». В какой момент это произошло? Я не помню. До какого-то момента все эти пионерские сборы кажутся интересными, а потом вдруг ощущаешь, что объявление учителя «Сегодня после уроков собрание» вызывает дикое желание с этого собрания убежать. А потом вступление в ВЛКСМ. И тоже поначалу кажется, что вот уж теперь-то точно будет что-то необычное и важное. И даже волнуешься, дрожа возле кабинета, в котором грозные члены комитета комсомола школы по одному допрашивают кандидатов в ВКЛСМ, задавая им страшные вопросы типа: «что такое принцип демократического централизма?». Но наконец заветный билет с бордовой обложкой и значок у тебя есть. И что же дальше? А дальше... ВСЁ КАК ОБЫЧНО.

Снова скучные и никому ненужные собрания. Снова утомительные речи ни о чём. Снова единогласное «за» и полная бессмыслица происходящего. А комитет комсомола превращается в какую-то сторожевую собаку, ответственную за то, чтобы по звонку из райкома выгнать на субботник или на овощную базу всех комсомольцев школы. К концу школы каждый советский ребёнок твёрдо усваивает следующее: в повседневной жизни периодически часть своего свободного времени надо тратить на какие-то бессмысленные ритуалы, на которые повлиять никак невозможно, а противодействовать им - опасно. В итоге самое лучшее - это просто запастись терпением и по возможности поприятнее провести ритуал «собрания» в нужный момент вытягивая руку вверх, выражая свою полную солидарность с происходящим.

Так происходило расщепление общественного сознания и появлялось двоемыслие, двойная мораль.

Причём чем выше поднимался по карьерной лестнице советский человек, тем сильнее расходились его внутреннее и общественное «Я». Дома, в кругу близких людей, человек был одним и видел все неприглядные стороны советской действительности. На работе и особенно на регулярных бессмысленных собраниях советский человек был другим - он полностью всё одобрял и был бесконечно благодарен «родной коммунистической партии» за свою счастливую жизнь.

И блевотное советское телевидение. В котором бодрые советские дикторы радостно рассказывали про сданные в закрома родины сверхплановые тонны зерна и молчали, как Зоя Космодемьянская на допросе, об остром дефиците на всё самое необходимое в советских магазинах.

«Одни слова для кухонь, другие - для улиц», как сказал Илья Кормильцев (и спел Вячеслав Бутусов). Конечно, не всё было так однозначно. Кухонные разговоры и умеренная критика советских порядков были частью жизни интеллигенции и работников торговли и сервиса. Рабочие же были в несколько иной ситуации. Собственно, советские рабочие были чем-то сродни неграм США - по какой-то им непонятной причине, Система считала их солью земли и их интересы всегда ставила во главу угла. Ну во всяком случае на словах. И они этим пользовались, зная, что завсегда можно пожаловаться в какой-нибудь райком партии на то, что «ущемляют рабочего человека».

Впрочем, рабочие, во всяком случае в брежневскую пору, тоже постоянно конфликтовали со своим внутренним «Я». Ибо коммунисты постоянно дрессировали их, заставляя перевыполнять план, оставаться сверхурочно или работать «за того парня». В итоге с одной стороны рабочий человек хотел максимально удовлетворять свои растущие материальные потребности, а с другой - был вынужден «единогласно одобрять» разные идиотизмы, вроде сверхурочных смен в пользу голодающих Анголы.

Что же до крестьян... То кто вообще интересовался мнением крестьян? Этот слой был так основательно затрамбован в эпоху коллективизации, что боялся и рот раскрыть. Когда Хрущёву пришла в голову мысль, что кони в эпоху ЭВМ не нужны, он приказал избавиться от «лишнего поголовья» коней. И крестьяне словно крепостные по приказу барина отдавали на забой своих лошадок. В общем, мнение крестьян никого не волновало. И только в 70-х годах появилась так называемая «крестьянская проза», которая стала выражать интересы и чаяния крестьянства. Но как-то эта проза явно была не на первом месте по сравнению с прозой и бытописанием сверхплановых плавок чугуна.

Советское двоемыслие - это, пожалуй, было погнуснее отсутствия колбасы и мяса. В конце-концов, что колбаса? Жить можно и без колбасы. Но когда советский человек был вынужден с радостной идиотской улыбкой одобрять очередное решение очередного съезда КПСС, а сам в душе проклинал и этот съезд, и этих сидящих в президиуме за столом с кумачовой скатертью прилизанных с протокольными рожами секретарей, пригнавших его на «общее собрание», то вот это было на самом деле отвратительно. Кто сказал про духовность? Духовность? А не было ли ежедневным издевательством над этой пресловутой духовностью и просто здравым смыслом, регулярные славословия в адрес «руководителей партии и правительства». Публично Брежнева нельзя было называть Брежневым, но только и исключительно - Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев. Только так и никак иначе. Советский человек мог замирать в восхищении перед картиной Рембрандта, но при этом его второе «Я» знало, что в любой момент он должен сделать два «ку» и залиться бодрым: «Да здравствует КПСС!». Тот, кто не жил в СССР, не может понять всю глубинную сущность эпизода из фильма «Кин-Дза-Дза», когда двум землянам эцелоп вешает на лицо собачий намордник и требует радоваться. Радоваться. И попробуй не порадоваться. Советский человек должен был рад. Всегда и всюду.

Помню одно районное собрание в каком-то клубе, куда согнали комсомольский актив со всего района - человек пятьсот, не меньше. Там помимо прочего выступала какая-то древняя старушка, которая помнила ещё времена революции и она дребезжащим голосом вещала в зал: «Я лично видела Владимира Ильича Ленина». Гром аплодисментов. «Я лично видела Михаила Ивановича Калинина». Непрекращающиеся овации. «Я лично видела...» И она перечисляла и перечисляла всех коммунистических вождей, которых она видела в пору своей юности на каком-то пафосном мероприятии. А мы хлопали и хлопали до одури, и чуть не смеялись уже, когда она называла очередную известную с детства фамилию. Комсомольский актив. Самые активные члены Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи района. А большинству из нас было глубоко насрать и на Ленина, и на коммунизм, а после собрания мы обсуждали не решения Пленума ЦК КПСС, а последние записи Deep Purple или Black Sabbath. Если вдуматься: ну что такого, что та бабушка видела Ленина? Ну видела и видела. Что тут такого особенного? Но мы просто не могли иначе себе вообразить какую-либо иную модель поведения, кроме бурных и продолжительных аплодисментов при публичном произношении имени «Вождя».

Ложь. Тотальная ложь. Вот что было основой духовной жизни советского человека. Кто-то в большей, кто-то в меньшей степени, но врали все. Даже коммунисты. В 70-80-х в КПСС вступали не потому, что верили в идею, а для того, чтобы иметь возможность двигаться по карьерной лестнице. Что уж говорить про простых людей. Впрочем, может как раз наоборот, простой человек врал меньше, ибо гораздо реже попадал в ситуации, когда надо было творить «обряд голосования». Что возьмёшь с какого-нибудь простого инженера или сельского врача? Это как во время войны - солдаты и офицеры живут немного не так, как записано в Уставе. Так и тут. Сельский врач - он на вес золота, так что чёрт с ним, пусть и не одобряет последних решений, лишь бы больных лечил хоть как-то. А вот директор предприятия или главный инженер - это совсем другое дело. Он, во-первых, коммунист, а во-вторых... Впрочем, уже первого достаточно, чтобы стать циничным человеком со стопроцентно двойной моралью.

Кто-то удивляется, откуда вдруг в 1991 году возникло такое большое количество людей, которые ещё вчера были «как все», и вдруг плюнув на «спасибо нашей партии за нашу счастливую жизнь», стали плевать на эту партию и остервенело приватизировать всё вокруг. А ничего странного нет. Этих людей воспитала двойная мораль Совдепа. Как это в бессмертном романе? «Первая ваша жизнь всем известна. От десяти до четырёх вы за советскую власть. Но вот о вашей второй жизни, от четырёх до десяти...» И ничто не изменилось с 30-х годов вплоть до 1991 года.

В этом вся штука. Совдеп прогнил задолго до того, как рухнул в августе 1991 года. Ведь это же настолько очевидно - здоровый организм не может умереть. Умирает только больное и прогнившее. Вот эта самая двойная мораль и была следствием гнили. Но гниль, если её не удалять, начинает отравлять организм ядами. А советскую гниль советская система удалять не могла в принципе. Не то чтобы не было в руководстве СССР и КПСС действительно умных людей, понимающих куда всё катится. Были. Но они тоже были людьми с двойной моралью и пытались лечить болезнь, не называя эту болезнь. Ну а итог? Итог известен.