Малофеев: не вижу ничего плохого в православном чекизме

Основатель фонда Marshall Capital Partners — о духовной вертикали, отце Тихоне, молитвах за Севастополь, Игоре Гиркине и чернухе в либеральных СМИ

Я пришел в православие, когда у нас был замечательный период в истории — перестройка, когда закончилась коммунистическая пропаганда, но еще не началась либеральная. И у нас было несколько лет, когда толстые журналы стоили по-прежнему копейки, и вся советская интеллигенция могла себе позволить их купить. Люди не разучились еще читать, «поколение Pepsi» еще не выросло, и поэтому тогда, через чтение ранее запрещенных русских философов, писателей — Солженицына, Бердяева, Солоневича, Ильина — я и пришел к умному пониманию, что раз я русский, значит я православный. А затем, придя в храм в 13 лет, от этих интеллектуальных книжных усилий я уже начал настоящее знакомство с верой. С живым Христом, как мы говорим.

Крестился я поздно, в 20 лет. Я был тинейджером, со свойственными подросткам максимализмом и юношескими порывами. Где-то прочитал, что в древней церкви крестили только в Великую субботу накануне Пасхи. И, разумеется, посчитал, что я, как первый христианин, должен поститься весь Великий пост и креститься в Великую субботу. Разумеется, мне ни разу не удалось за все мое тинейджерство пропоститься и недели. В двадцать я засобирался жениться и становиться уже совершенно взрослым человеком, а жениться некрещеным показалось мне уже слишком. Я крестился и уже потом стал соблюдать пост.

И это действительно чудо, таинство, и я почувствовал эту благодать.

Уже будучи студентом, со своими однокурсниками друзьями-журналистами мы отстаивали храм Мученицы Татианы, тогда это был флигель журфака, а мы говорили, что хотим храм. А кто-то в то же время хотел, чтобы там оставался студенческий театр. На моем четвертом курсе студенческий театр прекратился — переехал на Воробьевы горы, и открыли храм.

Князь Зураб Михайлович Чавчавадзе сейчас работает директором гимназии Святителя Василия Великого, в свои 73. До недавних пор был генеральным директором Фонда Святителя Василия Великого. Я его встретил в свои 16 лет, и он стал для меня, как вы говорите, проводником в мир дореволюционной России и православия, той России, которую мы потеряли.

В совете попечителей фонда все близкие мне люди, к которым я отношусь с большим уважением и мнение которых для меня важно. С Игорем Щеголевым мы знакомы очень много лет. Нас познакомил общий друг, собственно говоря, тот же мой друг детства, с которым мы пошли в первый раз в пущинский храм, когда мне было 13 лет. Дмитрий Скуратов, он член правления фонда, сидит в соседнем кабинете — учился на два года младше меня. Мой лучший друг Саша Провоторов, с которым мы тоже учились вместе и знакомы с первого дня на картошке в университете, женился на сестре Димы Скуратова. Дима, я бы так сказал, на пути к вере.

Много совместных проектов у нас с отцом Тихоном (Шевкуновым. — Forbes). Две его последние выставки «Рюриковичи» и «Романовы», которые были в Манеже, мы делали совместно, участвовали в этом, финансировали. Это потрясающий опыт, замечателен, на мой взгляд, успех этих выставок — по 15 000 человек в день. С отцом Тихоном нас познакомил Зураб Михайлович, который и его знал в свое время совсем юным, и меня знал школьником. Вы спрашиваете, чей он духовник? Духовничество — это очень специальная и самая интимная часть нашей веры, поэтому я бы не стал рассказывать о том, кто, как мне известно, исповедуется отцу Тихону. А в отношении себя могу сказать, что мы просто дружим, я его очень уважаю и считаю талантливейшим человеком современности. Что говорить, если его «Несвятые святые» вышли тиражом больше, чем у любого популярного писателя, — 1 200 000 экземпляров в год издается. С чем я связываю его влиятельность? С его талантами. Отец Тихон — человек очень неординарный, кто хоть раз с ним пообщался, наверняка остается в этом его обществе друзей. На вопросы о Сергее Борисовиче Иванове отвечу так: степень нашей близости сильно преувеличена, и я не могу быть экспертом в вопросах ни его воцерковленности, ни политической активности.

Первое мое паломничество было на том самом четвертом курсе в Троице-Сергиеву лавру, там я встретился со своим духовником на всю жизнь. Это было очень сильное впечатление, другой мир, хотя ты всего лишь отъезжаешь на час от Москвы. А второе впечатление, меняющее жизнь, наверно, можно связать с Афоном. Неофитски я летел туда экономклассом, самолет опоздал на 12 часов, хотя лететь два, потом я ехал автобусом на паром. С рюкзаком за спиной — я бы всем и всегда рекомендовал в любое паломничество отправляться, выйдя из персонального автомобиля. Нас было двое. Мы поехали с другом, он был там второй раз и стал для меня Вергилием, показывал мне, что и как, и впечатление было потрясающим. Когда ты едешь на пароме от Уранополиса («город неба» в переводе на русский) на святую гору Афон, у тебя ощущение, что ты едешь не на юг, а вверх. Как будто поднимаешься на лифте. И вот ты оказываешься в пределе Пресвятой Богородицы, где чудеса происходят по молитвам ежедневно. И происходят с тобой.

Я был у Иверской иконы Божией Матери, и мой друг сказал, что к Иверской всегда можно обратиться с тремя желаниями, это такое поверье (безусловно, оно не имеет никакого отношения к догматике). Я тогда обратился к Пресвятой Богородице, и все три моих молитвы были услышаны. С тех пор я не просил ни о чем ни разу.

Я, честно говоря, вообще какое-то время боялся миссионерства — в обычной человеческой беседе говорить о своих взглядах, совершал ту самую протестантскую ошибку. Мне казалось, что мой образ жизни и сам я в запонках и галстуке совершенно не соответствуют образу православного христианина.

А потом я вдруг понял, что жизнь уйдет, а я все еще буду стыдиться, а в какой момент начинать жить?

Прошлый раз на Афоне мы побывали у одного монаха-отшельника, который живет в месте, где нет даже воды. Он за ней ходит километр в гору. И он час говорил, а там была компания из пяти или шести человек, и каждому из нас показалось, что монах говорил для него. Это был просто златоуст, такого я не слышал никогда. Угощал он нас, кстати, нектаром цветов, это единственное, что у него было. Мы у него съели весь его запас на полгода, но до нас только потом это дошло.

 

С Владимиром Якуниным, вы правы, мы безусловно сотрудничаем. В этом году мы вместе с ним в Сербию привозили в первый раз в истории Благодатный огонь — на эту Пасху фонд Андрея Первозванного помог сербской делегации попасть в храм Гроба Господня. Наш фонд организовал всю доставку и, соответственно, праздник в Сербии. А я не смог полететь... Я был на первой Пасхе в истории в храме Василия Великого в нашей школе.

Вы спрашиваете о «православном чекизме». Но я не вижу никакого противоречия и ничего плохого в этом. Люди, которых я встречал в паломнических поездках с подобным опытом, с подобным жизненным путем, производят очень достойное впечатление, потому что в позднем Советском Союзе, в 1970-е, люди, которые охраняли государство, исходили не из троцкистского учения или марксистских догм о мировой революции. Они больше исходили из патриотизма. Главное, что было в них, — это патриотизм. И когда в 1990-е годы государство, которому они служили, перестало существовать и пришло новое государство Россия, они продолжили служить ему верой и правдой. Патриотизм и привел их, как мне кажется, к некоему исканию наших корней. Они начали знакомиться, стали глубже смотреть на Россию как на метафизическое понятие. Выбирая в тот момент, когда можно было выбрать веру между коммунистической и либеральной пропагандой, выбирали веру патриотическую, веру своих отцов.

Монастырь Святого Павла — мой монастырь, там живет мой старец Парфений. Старейший старец на Святой горе. Я туда летал 10 лет и прикладывался к величайшей святыне Святой горы и нашего монастыря, к Дарам Волхвов. И всегда мне хотелось, чтобы русские женщины, а не только мужчины (они-то могли попасть на Афон) могли приложиться к этой святыне, сам Господь ее касался. Я 10 лет просил старца и собор монастыря о том, чтобы это стало возможным. Ну, через 10 лет (на Афоне быстро ничего не происходит) было принято такое решение.

Вы спрашиваете, как я познакомился с Игорем Гиркиным. Но я об этом много раз говорил: нас с ним познакомил [Александр] Бородай, который трудился у меня пиар-консультантом. И Гиркин отвечал за безопасность Даров Волхвов как на Украине, так и в Москве, представьте себе объем работы, когда поклониться Дарам приходит миллион человек. Дистанцировался ли я от Гиркина теперь? Мы взрослые люди, у нас у каждого своя судьба, правда ведь? Вот скоро мы будем по 60 городам возить мощи Святого Владимира по благословению Святейшего Патриарха — и он не будет отвечать за безопасность.

Как вы знаете, Дары Волхвов были привезены и в Крым. И то, как мы оказались в Севастополе, похоже на чудо. Наша делегация должна была прибыть в Симферополь, но по всей Украине прошел ледяной дождь, штормовое предупреждение, было ужасное ненастье, и мы не могли вылететь из Киева. Мы целый день ждали сводок из Симферополя, они чистили полосу бульдозерами, очень хотели, чтобы мы к ним прилетели, но это никак не удавалось, пока нам не дали полный отвод и разрешили сесть в Севастополе на военном аэродроме Бельбек, где обычно не сажают гражданские самолеты. В Бельбеке было шансов сесть 30 против 70, мы прилетели на двух бортах, на одном был русский экипаж с Дарами Волхвов, он сел. На другом был английский экипаж, он не стал рисковать и развернулся в Днепропетровск.

У нас был уникальный пилот, который уже возил святыни, и он совершенно был спокоен, сказав, что мы, конечно, сядем. Он пришел, попросил, чтобы ему дали приложиться к Дарам Волхвов, приложился, попросил благословения у геронты, у старца, и пошел сажать. Так мы оказались в Севастополе. И в этом городе Дары стояли 15 часов в соборе Владимирском, в честь Святого Владимира Равноапостольного, и там за это время прошло 100 000 человек, треть населения города, стройными рядами.

И тогда настоятель храма сказал мне: «Вы знаете, о чем они все молятся? Они молятся о том, чтобы Севастополь был русским».

Это вся чудесная история. В ладу ли я с собой как православный из-за того, что я делал на Украине? Я думаю, что всякий христианин не может никогда быть собой доволен, потому что всякий человек грешен. Что касается событий на Украине, я считаю, что сделал очень мало по сравнению с тем, что должен был сделать. Когда мы первые начали оказывать гуманитарную помощь, надо было оказывать ее активнее. В конце концов все закончилось бы лишними санкциями для меня и вот этой полосой чернухи в либеральных средствах массовой информации против меня. Это бы закончилось в любом случае. Если бы я оказывал больше помощи, возможно, спаслось бы больше людей. Вот, собственно говоря, все мое отношение.