Доклад Немцова и презумпция невиновности

Откуда это вообще пошло – обязанность обвинителя доказывать вину обвиняемого и априорное предположение, что обвиняемый ни в чем не виноват?

А очень просто – откуда пошло. Ведь что такое суд? Суд это когда сильный определяет судьбу слабого. Не будь он сильнее обвиняемого, не моги он распоряжаться судьбой обвиняемого – так и суда никакого нет.

А у сильного бессильный всегда виноват. Это еще Иван Андреевич заметил. И судебная практика сегодняшняя каждодневно подтверждает. Вот и придумали люди презумпцию невиновности, требующую от сильного не просто обвинения – на это любой горазд, а доказательства обвинения. Как меру защиты слабого и способ уравновесить весы Фемиды. Очень логичное требование. В классическом суде.

Но наше время родило другие суды. Суды, когда слабый судит сильного. Непосредственно распорядиться судьбой сильного слабый, конечно, не может – нет сил. Но моральную оценку даёт. И иногда из этой моральной оценки вырастают и более зримые и весомые последствия. На самом деле – не иногда, а всегда – хотя и не всегда быстро.

В таких судах ситуация совершенно другая: чтобы уравновесить суды Фемиды, исходить надо из виновности сильного, точно так же, как логично исходить из невиновности слабого в традиционном суде. Потому что слабый следователь-судья имеет совершенно иные возможности для сбора классических доказательств, а обвиняемый, наоборот, – огромные возможности, чтобы эти доказательства прятать и вообще всеми неправдами препятствовать правосудию. "Не пойман – не вор" и "А ты докажи!" здесь еще самые невинные аргументы стороны защиты.

Что велит закон делать с обвиняемым, у которого есть возможность мешать следствию и давить на суд? А как ты это сделаешь, когда обвиняемый – государство или его первые лица? Вот в этом-то и дело.

Именно поэтому в таких судах работает презумпция не невиновности, а, наоборот, виновности. Если есть основания для обвинения, то дело обвиняемого доказывать их необоснованность.

Но обычно обвиняемые этим не занимаются. Зачем, когда ты такой сильный? В лучшем случае дело доходит до "Не виноватая я!". Обычно же всё ограничивается либо отрицанием фактов, либо их перетолковыванием в абсурдистском стиле, либо "Сам дурак!" и "А ты кто такой?!".

Этого достаточно, чтобы убедить часть судей (а судей у государства и государя – весь мир) в своей невиновности. И прежде всего – ту часть, которая восприимчива к не к смыслу слов, а к модуляциям голоса. А это, говоря очень мягко, весьма значительная часть.

Но мы – такой народ, который не любит разбираться в тонкостях, различать похожее по форме, но совершенно разное по содержанию. Свобода – так свобода. И справлять нужду прилюдно, и писать "Доктора Живаго" – каждый свободен делать, что хочет. Демократия – так демократия. Один голос у академика, один – у плотника.

И презумпция невиновности – так презумпция невиновности. Судит ли волк ягненка или ягненок волка – неважно.

И эта недиффернцированность нашего мышления, наша когнитивная простота, одноизвилистость нашего мозга немедленно возвращается к нам бумерангом, очень больно бьющим по голове.

Я не буду брать близкие примеры, вроде Украины, или  Чечни, или взрывов 99-го года. Возьмем Катынь. Естественное предположение, чьих это рук дело, возникает в любой голове того, кто впервые услышал эту историю. Но у многих головы устроены таким образом, что принять это естественное предложение для них противоестественно – принятие разрушит картину мира, лишит самоуважения, заставит думать и повлечет за собой множество иных неприятностей. И человек хватается за презумпцию невиновности – а ты докажи. Так ведет себя наглая от чувства своей безнаказанности сила – докажи!

Хотя реально доказывать здесь нужно не виновность, а невиновность подозреваемого – ту самую, которую чаще всего доказать невозможно. Просто потому, что слабый сильного без веских оснований не обвиняет.

Вот та же самая Украина. Много ли есть людей, пусть и самых недалеких, которые уверены, что там нет наших военных? Или что Крым перешел к нам без нашей помощи? Или – что пассажирский самолет сбили не наши? Да, нет таких людей вообще. Много тех, кто публично станет отрицать эти факты. Но понимать же все всё понимают. Как и с воровством. Пойди попробуй найти того, кто уверен, что чиновники не воруют. Найдешь разве что в детском саду.

Так что нет большого смысла доказывать очевидное. Оно на то и очевидно, что его все видят. А кто не видит – догадывается. А кто не догадывается просто верит на слово: убеждать человека в сволочизме другого человека – вещь не хитрая, лишь бы этим другим не оказался сам убеждаемый, а так верят очень охотно.

Поэтому разговор тут нужен в совсем иной плоскости. Люди знают про окружающую мерзость. Но принюхались. Считают ее нормальной. Предполагая – им об этом рассказывают по телевизору – что та же мерзость везде, или что везде еще хуже, или что трогать мерзость нельзя, а то будет хуже, или что мерзости вчера было больше...

И это работает. Потому что принюхавшиеся – люди доверчивые. Как везде, они не знают, потому что нигде не были. Как было вчера, не помнят, потому что память у них очень короткая. А что будет завтра, начни они чистить мерзость сегодня, и думать не хотят, потому что вообще не ждут от завтрашнего дня ничего хорошего.

Вот здесь и есть поле для разговора. Что наши авгиевы конюшни не данность, с которой ничего нельзя сделать. Что их можно и нужно чистить. Даже понимая, что занятие это требует геракловой силы.

Но увы – такой разговор сегодня вести не очень есть кому. Социальный пессимизм (и ох какой небеспричинный) поразил самые широкие слои нашего населения.