Пороки американцев - лишь оборотная сторона их достоинств

Смешно сказать, но Америку я почти полюбил: кто ее нынче любит? Ожидал увидеть Америку дяди Сэма, а увидел - дядюшки Римуса. Сэлинджеровский Холден довольно-таки русский мальчик, но его «русскость» чисто возрастное явление. Пороки американцев, такие как стукачество и сутяжничество, - лишь оборотная сторона их достоинств.

Нет, я и не поглупел, и не поумнел, но последние месяца два было как-то не до заметок. Сперва всякие дела и заморочки, потом новогодние праздники, под конец вовсе осточертевшие, потом похмелье, потом я слетал в Калифорнию.

Всего-то на десять дней, но показалось, будто на год. Совсем другой мир, не говоря уж, что дважды ночь и день поменялись местами. Это я во второй раз побывал в Штатах, первый, лет пять назад, - в Нью-Йорке и окрестностях, на другом конце. Смешно сказать, но Америку я почти полюбил. В наше время это даже оригинально. Кто её нынче любит?

Я вот тоже туда впервые летел заранее предубеждённый. Не потому, что нашему поколению с малолетства внушали к ней враждебность: мол, негров там линчуют (а теперь вот - Обама) и вообще всё там не так, как должно. Мир-перевёртыш, короче говоря: словно б там добро и зло поменялось местами, как день с ночью. Признать, и тогда не до конца всё-таки верилось: а как же «Великолепная семёрка», жвачка и Армстронг? Некоторое уважение к Америке в нас всё ж теплилось.

Нет, моя неприязнь к Америке была вовсе не инфантильна и другая, чем у российских квасных патриотов. Скорее неприязнь европейца к агрессии американской масскультуры, предполагаемой примитивность американцев, их прагматизму, ну, короче говоря, к их, ну, в общем... пресловутой бездуховности. Какого-то примерно такого рода было чувство. И надо же, почти полюбил.

Ожидал увидеть Америку дяди Сэма, а увидел, скорей, дядюшки Римуса. Выходящие прямо к жилью косули, какие-то местные братцы кролики, опоссумы. А к моему приятелю, живущему на окраине Нью-Йорка, зачастил в гости скунс (он безопасен, коль его не раздражать). Живность там не боится человека. Значит, сразу отметил я, люди подобрей, чем у нас.

Но, в общем-то, чем хороша Америка, наверно, и не опишешь словами. Чем Франция, Англия, Германия, Италия, Испания - можно, а Штаты - совсем другое дело. Мощь, драйв, размах... Всё пустые, замызганные слова. Эту мощь, драйв, широкое дыханье надо ощутить душой и телом. Вот я и ощутил - и в Нью-Йорке, и в Калифорнии.

А вернувшись, узнал, что умер Сэлинджер, наверно самый интимно близкий мне из всех американских писателей. Огорчительно. Везение, что его роман мне попался, когда я был примерно в том же возрасте, что Холден, и мучим теми же страстями. В отрочестве ты одинок будто инопланетянин, все возрастные перемены тебе кажутся уникальными и катастрофичными. А тут я будто услышал, что ли, дружественный оклик, тем более нежданный, что из предполагаемо враждебной страны.

Надо сказать, что Холден довольно-таки русский мальчик (наверно, и Сэлинджер был заворожён Достоевским). Только судьба у вдумчивых русских и американских мальчиков, как правило, различная. Холдены, своевременно одолев юношеские комплексы с помощью психоаналитика, делают вполне успешную карьеру на госслужбе или в частной фирме, а многие российские мальчики так и остаются мальчиками до гроба, вовек инфантильны. Так что выходит, что «русскость» у тех чисто возрастное явление.

Но, как бы то ни было, роман Сэлинджера стал для меня большой моральной поддержкой, как и прочитанный вскоре «Кентавр» Апдайка. Поныне утверждаю, что «Над пропастью...» и «Кентавр» - романы великие. Не в том смысле, как велик Толстой или, к примеру, Джойс, а из американцев - Фолкнер. Если и не собственно художественно, так социально.

Точнейшее попадание в яблочко.

Увы, оба эти писателя расплатились за свой прорыв гениальности. Сэлинджер, как известно, впал в чудачество, граничащее с безумием, Апдайк же вскоре как-то иссяк, наплодив множество занудных романов для семейного чтения. Чья судьба досадней - трудно сказать.

С Сэлинджера, наверно, и началось моё познание Америки как страны людей, а не карикатурных схем. Впрочем, кроме носатого Дяди Сэма в цилиндре и с атомной бомбой в руке, в тогдашних газетах фигурировал ещё один персонаж - средний (рядовой) американец. Вовсе не злодей, скорее лох, одурманенный пропагандой.

Любопытно, что подобное же представление о среднем американце мне во время поездок внушали приятели, много лет пожившие в Штатах. Среднестатистический американец, как они уверяли, добр, отзывчив и, главное, доверчив. А пороки его - оборотная сторона достоинств.

К примеру, стучать любят друг на друга - так это из лучших побуждений: чтоб искоренить зло, коему они стали свидетелями. Судиться любят (по-нашему - сутяжничать) - так это из доверия к своей судебной системе: мне кажется, что я прав, а тебе, что ты, так не лучше ль предоставить решение объективному и неподкупному судье? Суд, как я понял, им во многом заменяет столь чувствительную у нас совесть. Или вот объяснили им, что плохие сербы уничтожают хороших албанцев, значит, просто необходимо слегка побомбить Сербию.

Надо сказать, что с пороками средних американцев мне не довелось столкнуться, лишь с достоинствами. Жил я у пожилой, но вполне бодрой семейной пары. Какие-то знакомые знакомых. Что я им?

Так не знали, чем угодить, - например, убедившись, что я в английском слаб, на устроенную ради меня вечеринку специально пригласили канадскую даму, чтоб мне с ней общаться по-французски. Сводили в шикарный ресторан, да и вообще всячески выказывали своё благоволение. Притом что я вроде б из дикой и недружественной России. Любопытно, как я им виделся?

Мне пришлось убедиться, что распознавание «свой - чужой» у американцев безошибочное. Вот пример. Гуляем мы с приятелем, уже теперь натурализованным американцем, по Сан-Франциско. Там на улицах полно всяких чудаков и маргиналов, гораздо больше, чем в Москве, - одеты кто во что горазд, чего-то выкрикивают, никто на них не обращает внимания. А я-то себе кажусь вполне благопристойным на вид - побрит, относительно трезв, одет нейтрально.

Но вот походит к нам самый маргинальный из этих уличных маргиналов, чуть разве что погигиеничней московского бомжа, и произносит примерно следующее: «Оба вы психи на всю голову, особенно этот» - и ткнул пальцем... в меня. Так-то вот! Я б ещё понял, если б мой спутник, хотя и профессор, но без академической респектабельности - косматый и довольно монструозный на вид, но я-то почему псих? (Не обижайся, Илья, привет тебе! Знаю, что ты почитываешь мои заметки.)

Это я всё к тому, что трудно нам с американцами понять друг друга даже на бытовом уровне. А есть ли желание понять? Как я давно заметил, даже интеллектуалы обеих стран взаимно безразличны.

Из моих друзей больше всех ратовал за русско-американские контакты покойный Алёша Парщиков. Но и сам, в общем-то, не слишком в них преуспел. Не прижившись в академической среде Стэндфордского университета, он покинул Америку, так и не дописав докторской диссертации. Но не всё так просто - теперь вдруг позднее прозрение: не очень прежде приветливый к Парщикову Стэнфорд организовал конференцию, посвящённую его памяти, ради которой я и летал в Калифорнию.

Да, конечно, ты прав, Алёша: взаимопонимание с американцами - забота насущная. Не выйдет - глядишь, и всему миру кранты. Это даже и дураку понятно, особенно если он умный.