Путин — пост-Оруэлл

Четыре часа президент России Владимир Путин общался с народом вчера во время «Прямой линии», 13-й по счету, на которой глава РФ ответил на 74 вопроса.

Говоря об Украине, Путин в очередной раз заявил, что на Донбассе российских войск нет. Также он повторил старую мантру о том, что «украинцы и русские — один народ», и что «украинские власти сами своей рукой отрезают сейчас Донбасс». Глава РФ также не преминул обвинить Киев в нарушении договоренностей, достигнутых в Минске. «Выход может быть только один: исполнение минских договоренностей, конституционная реформа, решение социальных и экономических проблем всей страны и Донбасса, в частности. Мы, конечно, не собираемся вмешиваться. Это не наше дело навязывать Украине тот или иной способ поведения, но мы имеем право высказать свое мнение. Тем более, мы имеем право на исполнение минских соглашений...», — сказал глава Кремля.

Ответил Путин и на критику на счет попыток воссоздания новой империи, в чем обвиняют Россию. «Мы не собираемся возрождать империю. У нас нет имперских амбиций...», — заявил он.

«День» обратился к ведущему исследователю Института Брукингса Лилии Шевцовой с просьбой прокомментировать заявления президента Путина.

— Акценты в разговоре Путина с народом изменились. Кремль ищет новую балансировку во внутренней политике и, не исключено, что во внешнеполитической риторике. Это — следствие жесткой, бело-черной, карикатурной модели легитимации власти президента на протяжении с 2014 — начала 2015 года. Эта модель была моделью жизни России в рамках осажденной крепости и сейчас она не работает.

Путин пытается найти баланс между популизмом, сдерживанием врага, а также претензией на эффективного менеджера. В этом контексте можно поместить и его реплики, касательно политики России в отношении Украины. Я не вижу концептуально новых решений и формулы кремлевской политики в отношении Украины. Все прежние концептуальные тезисы были сохранены, в том числе и очень важный — Путин не видит особых различий между русскими и украинцами, и считает обе нации единым народом. Эта концептуальная установка вызывает сомнения оправданности претензий Украины на собственную национальную идентичность и государственность.

Такая постановка может вести к самым разнообразным и очень тревожным политическим последствиям.

Во-вторых, Путин придерживается прежней концепции своего объяснения «истоков» конфронтации с Украиной и политики России в ее отношении. Это — националисты, возложение вины на украинцев.

В-третьих, Путин подтвердил самое основное. В его понимании, выходом из международного кризиса вокруг Украины, является соблюдение минских договоренностей. В то же время, он объяснил, что он понимает под ними. В его понимании Минск-2 — это фактически право Кремля на интерпретацию не только правил игры на Украине, но и ее Конституции и того, как украинское государство должно себя позиционировать и развиваться.

Путин смягчил свои оценки в отношении Украины: нет былой жесткости, эмоциональности, злости. Но тактически и концептуально все оттенки сохраняются. В том числе, и требование от украинской власти содержать население оккупированных районов и «принять» их.

Фактически — это позиция России — втолкнуть ДНР и ЛНР на Украину и при этом, гарантировать, что сепаратистские анклавы останутся независимыми.

Путин никогда откровенно не защищал имперские притязания Москвы в старых терминах. Тем не менее, вся риторика Кремля, направленная против расширения НАТО и ЕС, укладывается в имперские притязания. Тот факт, что Москва не использует соответствующих терминов, а очень часто использует термины из геополитики — не означает отказа от имперской риторики. Сейчас, в рамках поисков нового балансирования и концепции выживания, Путин попытался снять эмоциональный накал, а также ответить на прямолинейную и жесткую критику со стороны Запада.

Если говорить о реальном содержании, то сам факт претензий Путина к Украине — диктовка какую конституцию ей формировать, и каким образом относиться к Донбассу — это и есть притязания на влияние на независимое государство.

Если говорить о терминах, то мы видим, что в риторике Путина нет смысла. Она двойственна, либо лицемерна по содержанию — так же, как и его риторика по внутриполитическим вопросам. Когда ему задали вопрос «Не возражаете ли вы по поводу участия оппозиции в выборах?», он ответил то, что и всегда: оппозиция имеет право в них участвовать. Хотя, на самом деле, российская оппозиция лишена возможности апеллировать к обществу и участвовать в выборах на равноправной основе. Речь идет о риторике, которая является двусмысленной, либо является полуложью, либо ложью. Это — даже не оруэлловская, а посторуэлловская риторика, которая основывается на полуправде, дезинформации, на якобы «согласии» с оппонентом для его дезориентации.

Прогнозировать действия российской власти, которые исходят из концепции выживания во враждебном мире при сохранении сфер влияния — и легко, и сложно. При сохранении нынешней российской власти и системы самодержавия, которая на данном этапе деградации вынуждена обращаться к модели осажденной крепости, нельзя ожидать добровольного отказа Кремля от попыток влияния на Украину, равно как и на Белоруссию, Молдавию и т.д.

Украина является особенно болезненным элементом кремлевской стратегии. Кремль связал именно с Украиной эффективность своей новой концепции выживания. Поэтому, ни в коем случае ни сам президент, который является заложником этого «боба» (сани для бобслея. — прим. ред.), ни его команда не может отказаться от попыток влияния на Украину и ее государственность.

В то же время, Кремль проявил блестящую способность изменять тактику, а также овладение искусством новой невоенной агрессии. Имею ввиду: информационную, пропагандистскую, газовую, торговую войны, подкуп других элит, дезориентация руководства в других странах. Масштаб невоенной агрессии и влияния Кремля огромен.

Сейчас задачей Кремля является снятие угрозы новых санкций, а также убедить Европу в июле пересмотреть нынешний санкционный пакет. Кремль будет продолжать политику разнообразных форм давления. Но в рамках нынешней путинской линии, я не вижу возможностей для прямой агрессии — повторения августовского и январского наступления со стороны России. Хотя, с другой стороны, в ситуации непредсказуемости, когда военная логика приобретает собственный ход — трудно предсказывать что-либо.