Кто придумал славянское братство?

В связи с кризисом на Украине вновь возникла тема славянского братства. Дескать, естественное состояние всех славян - быть вместе и сообща противостоять романо-германскому и англосаксонскому Западу.

Почему, логически не объясняется. Должны, и все!

Суть панславизма с присущим ему талантом выразил Федор Достоевский.

"Выгода России, именно, коли надо, пойти даже и на явную невыгоду, на явную жертву, лишь бы не нарушить справедливости. Не может Россия изменить великой идее, завещанной ей рядом веков. Эта идея есть всеединение славян. В этом все будущее русского назначения", - писал он.

Классик отлично видел реальность: "Нечего нам скрывать от самих себя, что нас, русских, очень даже многие из славян вовсе и не любят, считают нас чуть не варварами".

Но продолжал гнуть свое: "Поймут когда-нибудь народы славянские всю правду русского бескорыстия. Огромность и могущество русского единения не будут уже смущать и пугать их, а, напротив, привлекут их неотразимо".

Между тем, на протяжении столетий отношения России с другими славянскими странами и нациями складывались неоднозначно. По мнению многих, никакого метафизического, не нуждающегося в рациональном объяснении взаимного притяжения не существует.

Славянские народы прожили разную историю, и зачастую их разделяет больше, чем объединяет.

Слов о братстве было сказано и говорится немало. Но все, как обычно и бывает в политике, преследуют собственные интересы.

России хотелось и хочется главенствовать, и чтобы при этом ее не только слушались, но и любили.

Западные и южные славяне при случае были не прочь использовать "большого брата", как в недавнем прошлом африканские диктаторы, усвоившие, что, стоит произнести слово "социализм", как Москва и денег даст, и оружие пришлет.

Но в империю или федерацию, где им отводилась бы подчиненная роль, ради абстрактной идеи не стремились, и стратегический выбор, как правило, делали в пользу цивилизационно привлекательной Европы. Россияне видели в этом черную неблагодарность.

В последние десятилетия отношения России с ее соседями омрачил коммунистический эксперимент. Справедливо, или нет, но в глазах народов бывшего СССР и Восточной Европы Москва и русские ассоциируются и еще долго будут ассоциироваться с тоталитаризмом. Оставим этот фактор в стороне, поговорим о событиях более давних.

Сказать, когда именно сформировалась украинская нация, с точностью невозможно.

Первый национальный поэт Иван Котляревский творил в конце XVIII столетия. Веком раньше Богдан Хмельницкий и его казаки еще называли себя русскими, и поляки считали, что воюют с русскими.

По мнению ряда исследователей, толчком к самоидентификации послужило именно объединение. Вступив в контакт, московиты и малороссы обнаружили, что они разные.

Дело было не только и не столько в бытовых и языковых отличиях, сколько в политических системах.

Сподвижник Хмельницкого Иван Богун, в целом настроенный пророссийски, заметил: "Московиты любят своего царя больше, чем Бога".

На последнем в истории Земском соборе, где как раз и решался вопрос о "принятии Украины под высокую царскую руку", некоторые участники возражали на том основании, что "черкасы [так тогда называли украинцев] не стерпят руки великого государя" и будут подавать плохой пример остальным подданным.

Переяславская Рада нередко преподносится как триумф славянского братства, в духе строк официозного поэта XIX века: "Великая и Малая России - как сестры под державою царя! Они союз свой кровью оросили, навек друг дружке преданность даря!". Реальность была не столь идиллической.

Во-первых, Хмельницкий пошел на объединение не от хорошей жизни, а от военной слабости. Победы над поляками он одерживал исключительно в союзе с крымскими татарами, которые вели себя на Украине так, что с подобными союзниками врагов не нужно.

Во-вторых, Переяславский трактат предусматривал практически полный суверенитет Украины. Речь шла о личной унии (довольно распространенном в ту эпоху явлении, когда две разные страны имели общего монарха) и о военном союзе.

Участники Рады не собирались становиться провинцией Великороссии, и, скорее всего, не кричали бы столь дружно: "Волим под царя Московского!", если бы знали, как обернется дело.

Практически немедленно сделалось ясно, что царь и бояре понимают договоренности по-своему и пытаются распоряжаться на Украине, как у себя дома.

Началось с того, что, когда Алексей Михайлович подписал Переяславские статьи и посол Бутурлин сообщил об этом казацким старшинам, те захотели, чтобы боярин от имени своего монарха присягнул на верность условиям договора. Именно так всегда поступали польские короли, заключая различные соглашения с запорожцами.

Посол ответил, что самодержавный государь перед подданными не клянется.

Хмельницкий, хотя и прожил после рады всего три года, успел не раз пожалеть о сделанном.

На очередной пирушке с московскими боярами он грозил "добраться еще и до того, кто на Москве сидит", и за полвека до Мазепы вступил в тайные, а затем и явные сношения со шведами.

В начале 1657 года гетман заявил своим полковникам: "Нечего нам ждать добра от Москвы. Надо отойти от Московского царя".

Его преемник Иван Выговский попытался вернуть Украину в состав Речи Посполитой, вступил в войну с Россией и в 1659 году разбил под Конотопомармию князя Семена Пожарского.

Гражданская война между сторонниками России и Польши, вошедшая в украинскую историю под красноречивым названием "Руина", продолжалась около 30 лет.

"Отец воюет с сыном, сын с отцом, и у всех одно в голове: не быть ни под королем, ни под царем", - писал анонимный автор-современник.

Как утверждает украинский историк Мыкола Аркас, именно политические пертурбации того времени породили знаменитую поговорку: "Нехай гiрше, або iнше" ("Пусть хуже, лишь бы по-другому").

Особенно возмутил казаков заключенный в 1668 году Андрусовский мир между Россией и Польшей, деливший Украину по Днепру. По их мнению, Москва отступилась от своего главного обязательства: защищать территориальную целостность Украины.

Из восьми гетманов, сменивших друг друга на протяжении примерно 60 лет, шесть кончили в ссылке или в изгнании.

Западной ориентации придерживалась, в основном, казацкая и городская верхушка, высоко ценившая личные права и свободы и европейскую культуру. Для простых людей ключевое значение имело то, что Москва - православная. Они не любили собственных старшин и верили, будто царь милостив к народу.

По оценкам исследователей, украинская элита вела себя антипатриотично, занимаясь вместо борьбы за расширение автономии решением личных проблем, интригами и доносами.

Мазепа стал гетманом, оклеветав перед Москвой своего предшественника Ивана Самойловича.

После того, как Екатерина II в 1783 году ввела на Украине крепостное право, вручив местным дворянам полноту власти над селянами, те окончательно перестали доставлять империи какое-либо беспокойство, сделавшись либо гоголевскими старосветскими помещиками, либо придворными карьеристами.

Новый подъем национального сознания начался в середине XIX века и шел не от дворян, а от разночинцев.

Русско-польские отношения словно нарочно созданы для того, чтобы опровергнуть миф об иррациональном взаимном притяжении славян.

Около 500 лет два народа были друг для друга не просто неприятелями, а"архисупостатами", на которых возлагалась ответственность за все плохое.

Многие россияне до сих пор всецело винят поляков за Смуту 1605-1613 годов, а поляки россиян за разделы конца XVIII века, хотя обе национальные катастрофы были вызваны, в первую очередь, внутренними причинами - по знаменитому выражению Михаила Булгакова, "разрухой в головах". Оппоненты лишь воспользовались ситуацией к своей выгоде.

Еще больше, чем в случае с Украиной, источником противоречий явились различия политического менталитета.

Россия развивалась как деспотическое "тяглое" общество, в котором служба царю рассматривалась как смысл жизни, а любые попытки ограничить его власть - как измена.

В 1677 году русский посол в Варшаве Тяпкин в своих записках насмехался над Польшей, в которой "что ни жбан, то пан", и восторгался порядками на родине, где "яко пресветлое солнце в небеси единый государь просвещается".

Короли Речи Посполитой являлись, по сути, выборными пожизненными президентами с ограниченными полномочиями.

Даже польские историки признают, что принцип "либерум вето", позволявший одному шляхтичу своим вздорным голосом сорвать принятие любого решения, и право на конфедерацию и рокош, то есть на узаконенный мятеж против короля - это было чересчур.

Однако самый захудалый шляхтич, которому перед поездкой на сейм жена пришивала заплату на штаны, знал, что его мнение драгоценно, а права и собственность неприкасаемы, что никто не смеет его ударить, не поплатившись жизнью, что даже если он совершит преступление, с ним, по крайней мере, будут разговаривать вежливо.

Советский писатель Константин Паустовский, имевший в роду польские корни, вспоминал, как бабушка в детстве говорила ему: "Наши предки не были королями, но они были поважнее - они сами выбирали королей!".

А русские дворяне сами себя именовали в официальных документах "худыми смиренными холопями".

Потомка Рюрика царь мог оттаскать за бороду. Брат штурмана экспедиции Витуса Беринга Лаврентия Овцына, морской офицер и дворянин, за служебное упущение был запорот насмерть. Во время следствия по делу царевича Алексея били плетьми придворных дам.

Поляк, бывало, толкал русского конем и кричал: "С дороги, москальский раб!".

Русский обижался не на свою страну и правительство, а на "кичливого ляха", вероятно, думая про себя "Ужо, мы вам покажем"...

В определенный момент и "показали", благодаря преимуществу в размерах и грубой силе. Но побежденные продолжали презирать своих победителей, и Европа была на их стороне. Россияне не понимали, почему. Пушкин, иронизировавший над тем, что "наши предки, чем древнее, тем больше съели батогов" и вообще критически относившийся к самодержавию, в данном случае был всецело на его стороне и сочинил отповедь "клеветникам России".

Вроде бы намного лучше поляков к России относились чехи, болгары и сербы. Хотя тут прослеживается малоприятная закономерность: любили Россию платонически - те, кто жил далеко и мало с ней сталкивался.

Впрочем, и здесь все обстояло неоднозначно.

Чехи видели в России противовес Австро-Венгерской империи, откармливая гусей к Рождеству, приговаривали: "Едного гуса для руса", а во время Первой мировой войны сдавались в русский плен рядами и колоннами.

Однако, как показали дальнейшие события, двигало ими не желание слиться с русскими в едином порыве, а стремление к национальной независимости.

Поневоле оказавшись участниками Гражданской войны в России, чешские легионеры в боях с красными почти не участвовали и мечтали об одном: скорее уехать.

Когда армия Колчака покатилась на восток, командующий Чехословацким корпусом Ян Сыровой издал приказ: "В сложившейся обстановке наши интересы выше всех остальных".

Чехословаки останавливали любые поезда, чтобы пропустить вперед своих. Паровозы гнали до последнего, а потом бросали. Около 400 из примерно тысячи имевшихся на Транссибе локомотивов они привели в негодность.

Если требовалось, отцепляли исправный паровоз от любого другого состава. Около 50 "эшелонов смерти" с русскими беженцами были брошены на произвол судьбы. Ехавшие в них люди замерзли или были перебиты грабителями.

В обмен на возможность проехать во Владивосток вместе со 180 вагонами трофеев чехословаки выдали на расправу Колчака, а заодно всех, находившихся в его поезде, включая женщин.

На упреки русских эмигрантов бывшие легионеры впоследствии отвечали, что не обязаны были вести себя как патриоты другой страны.

Традицию преувеличенных надежд на балканских "братушек" заложил Петр I.

В 1712 году, находясь в головокружении от успехов после Полтавской победы и уповая на поддержку румын, болгар и сербов, он отправился в Прутский поход против Турции, потерпел сокрушительное поражение и, по имеющимся данным, избежал плена лишь благодаря взятке, переданной великому визирю.

Молдавский господарь Дмитрий Кантемир вместо обещанной 30-тысячной армии привел пять тысяч нерегулярной конницы, вооруженной луками и пиками.

Фактически Петр повторил ошибку Карла XII, только в роли шведского короля оказался он сам, а в роли Мазепы Кантемир.

Правда, до земель, населенных славянами, царь не добрался, и подвели его предки современных румын.

Новый апофеоз славянского братства случился в 1877-1878 годах, когда панславизм уже вполне сложился как идеология. Александр II объявил войну Турции ради освобождения болгар от "ига", и общество горячо его поддержало. В экстазе "братушколюбия" слились консерваторы и либералы.

Предупреждавший об экономических последствиях войны министр финансов Рейтерн подвергся осуждению и насмешкам: где уж прозаическому счетоводу, да еще с такой фамилией, понять русскую душу!

Разочарование наступило, как только армия вступила в Болгарию. В местное ополчение с трудом набралось семь тысяч человек.

"Мы вовлечены в войну мечтаниями наших панславистов. Освобождение христиан из-под ига - химера. Болгары живут зажиточнее и счастливее, чем русские крестьяне; их задушевное желание - чтобы освободители по возможности скорее покинули страну", - отмечал главнокомандующий генерал Тотлебен.

"Освобождаемых "братьев" приходилось извлекать из кукурузы. Мрачной иронией дышало пролитие крови русского солдата, оторванного от курной избы, лаптей и мякины для обеспечения благосостояния "братушки", ходящего в сапогах, раздобревшего на мясе и тщательно запрятывающего от взоров своего "спасителя" плотно набитую кубышку в подполье прочного дома", - писал знаменитый юрист и общественный деятель Анатолий Кони.

Единственным результатом войны для России оказались аннинские шашки для флигель-адъютантов и бесконечные ряды могил рядовых солдат, по циничному выражению генерала Драгомирова, "святой скотинки", которые художник Верещагин изобразил на знаменитом полотне под названием "На Шипке все спокойно".

Разгромив Турцию, Россия испортила отношения со всей Европой и на Берлинском конгрессе 1878 года вынуждена была отказаться от большей части достигнутого. Монархом освобожденной Болгарии сделался немецкий принц. В Первой мировой войне Болгария, словно в насмешку над выкладками панславистов, участвовала на стороне Германии.

Толчком к войне 1877-1878 годов послужило восстание в подвассальном Турции Сербском княжестве, которое турки быстро подавили.

По условиям Берлинского трактата Сербия обрела независимость и через четыре года провозгласила себя королевством.

Это была бедная страна с аграрной экономикой и политической системой, основанной не на праве, а на насилии и личных отношениях. Зверское убийство армейскими заговорщиками короля Александра и королевы Драги, чьи трупы изрубили саблями на куски и выбросили из окна на улицу, потрясло весь цивилизованный мир.

Вместо прогресса Сербия сделала национальной идеей создание Великой Югославии, для чего надлежало освободить от австрийского "ига" хорватов, словенцев и боснийцев. Те не испытывали желания входить в состав отсталого королевства, где им отводилась бы подчиненная роль, но в Белграде лучше знали, что должны чувствовать братья-славяне.

По мнению многих историков, Сербия являлась миниатюрной копией России: те же имперские амбиции, склонность руководствоваться в политике не расчетом, а самолюбием, неизбывное желание "освобождать" тех, кто об этом, возможно, и не просит.

Без поддержки России эти планы не имели бы никаких шансов на успех. Но Николай II, по свидетельствам современников, возвел покровительство Сербии при любых обстоятельствах едва ли не в главный принцип своей внешней политики и моральный императив.

Огромный вес в Петербурге имели "принцессы-черногорки" - дочери черногорского князя Николая Анастасия и Милица, вышедшие замуж за двоюродных дядей императора, великих князей Николая Николаевича и Петра Николаевича. Петр Николаевич важной политической роли не играл, но Николай Николаевич долгие годы считался в России главным военным авторитетом. Влияние "черногорок" выросло еще больше после того, как они познакомили царскую чету с Григорием Распутиным.

Сербы любили восклицать: "Нас и русских двести миллионов!", но, по оценкам современников, пеклись исключительно о себе, воспринимали поддержку России как обязанность и еще выражали недовольство, что им мало помогают.

Убежденный панславист князь Мещерский, посетивший Сербию в разгар восстания 1876 года, по его словам, "получил холодную ванну", столкнувшись с эгоистично-потребительским отношением к России как при дворе князя Милана, так и среди простых людей.

28 июня 1914 года сербские националисты совершили вопиющий акт международного терроризма, свидетельствовавший, к тому же, о запредельной самонадеянности: убили наследника престола могущественной империи. Покушение организовал начальник сербской военной разведки полковник Димитрий Драгутинович по кличке "Апис", одновременно возглавлявший тайную националистическую организацию "Черная рука".

Эрцгерцог Франц-Фердинанд отнюдь не был врагом славянства. Гитлер ненавидел его как "предателя германского духа".

Наследник не скрывал планов после восшествия на престол превратить дуалистическую монархию (немцы плюс венгры) в триалистическую (немцы-венгры-славяне) и полностью уравнять подданных в правах. После этого у хорватов, словенцев и боснийцев пропал бы последний мотив "освобождаться". Поэтому, считают историки, его и убили.

О недопустимости вовлечения России в войну в те дни говорили такие разные люди, как бывший премьер Витте и Распутин. Но Николай II безоглядно встал на защиту Сербии.

В результате Россия, в отличие от Британии и Франции не имевшая с Германией реальных противоречий, оказалась втянута в глобальный конфликт, закончившийся для нее крахом империи и установлением большевистской диктатуры. Не случись этого, она имела бы все шансы лет через тридцать стать демократической конституционной монархией и первой экономической державой мира.

Главные границы проходят не между странами, а между цивилизациями. Права человека, отношения между личностью и государством, экономические модели - вот что важно, а не то, кто какой национальности.

Любовь, гордость и обида годятся для личных отношений, а не для политики.

Хорошо иметь трезвых прагматичных партнеров, а от нерасчетливого братства одни проблемы и убытки.

Во все времена в России были люди, призывавшие руководствоваться не амбициями и фантазиями, а реальной выгодой, делать упор на внутреннем развитии, поддерживать мировую стабильность, никому не распахивать объятий и ни с кем попусту не ссориться.

Когда их не слушали, добром это не кончалось.

Есть мнение, что сегодня история повторяется.

Россия может присоединить Крым. Но что она получит? Еще один дотационный регион и испорченные отношения с самыми влиятельными и передовыми странами?

На противоположной чаше весов - моральное удовлетворение от того, что мы "не сдали своих" и кого-то "нагнули".