Вставай, Кудрявый!

У каждого политика есть кличка — и в своем кругу, и за его пределами. В моей картотеке 1990-х гг., когда Немцов достиг высшей точки в своей карьере, — только два слова — погрубее, «кучерявый», и посимпатичнее — «кудрявый». Общество не привыкло к молодым. Или, иначе, общество было готово к молодым гангстерам, а молодого, открытого политика воспринимало иронически.

В начале 1989 года в Москву приехал Джесси Джексон — первый чернокожий без пяти минут кандидат в президенты США. В составе небольшой группы авторы и сотрудники журнала «Век ХХ и мир» были удостоены встречи в редакции. Нас было, по-моему, всего человек 5–6. У Джексона рука была в гипсе, и еще ее поддерживал специальный валик, подобного которому я никогда прежде не видел. Телохранители, потрясающей красоты молодая спутница — пропускаю эти записи из дневника. И вот — главное. На чей-то вопрос о «политике», о «политической стезе», так сказать, Джексон ответил вот что: «Сначала — рисерч! Исследуйте общество в котором живете, ищите союзников или тех, чьи идеи и надежды вам близки. Второй шаг: определите для себя свое возможное место среди этих людей, оцените трезво, могут ли они пойти за вами и почему они должны это сделать. В демократическом обществе обмануть людей можно, но очень не надолго. Хотя трюки с самим собой нам удаются, к сожалению, проще всего. И вот только если вы поняли, твердо решили, что ваше место, ваша роль, ваша миссия — это ваше место, ваша роль, ваша миссия, — действуйте. Но только тогда — экшн! Как в классической риторике!»

Не знаю, встречался ли когда-нибудь Борис Немцов с Джесси Джексоном, но все три составляющие правильного пути политика он воплотил в своей биографии.

У каждого политика есть кличка — и в своем кругу, и за его пределами. В моей картотеке 1990-х гг., когда Немцов достиг высшей точки в своей карьере, — только два слова — погрубее, «кучерявый», и посимпатичнее — «кудрявый». Общество не привыкло к молодым. Или, иначе, общество было готово к молодым гангстерам, а молодого, открытого политика воспринимало иронически.

Особенно раздражала бывших совграждан открытость, готовность рассказать о себе. В 1997 году, 38-летним, Немцов выпускает книгу «политических мемуаров» под названием «Провинциал». Это книга как раз о второй фазе пути политика, главной фазе, о которой говорил Джесси Джексон. Определить свое место в политической жизни, понять свои возможности.

«Надо отличать свободу от беспризорности. Вовсе без государственного вмешательства переход к свободному обществу невозможен. Конечно же, государству не надо лезть в постель и в душу каждому. Но оставаться безучастным и ничего не делать, чтобы выйти из этого пике (во всех смыслах!), — это было бы слишком романтично. Я думаю, что только поколение "восьмидесятников" на это способно».

Это поколение, считал Немцов, должно объяснить, что «либерализм для России — гораздо более целебное лекарство, чем доведенное до абсурда государственничество».

Пятнадцать лет к этому ученому и политику в российских СМИ прививалось отношение как к безответственному плейбою или просто ироническое. Немцов понимал это давно. «Гражданин, — писал он, — бытует у нас пока скорее в полу-ироническом значении "гражданин, пройдемте", чем в том высоком смысле, который означает свободного человека в свободной стране».

«В России, в силу особой евроазиатской специфики, люди топчут друг друга. Если видят, что кто-то ослабел...»

Наблюдая за Ельциным и его окружением, Немцов открыто высказался против «коллективного Распутина», окружившего этого правителя во второй половине 1990-х годов. Ему не нравилось, что команда превращается в свиту.

«Команда более свободна, более независима. Она реже предает».

«На самом деле, русскими камикадзе были все. Все, кто хотел переустроить Россию...»

Вот что он пишет об оборонке: «Фактически все болевые точки и несчастья сконцентрированы в оборонке. И массовые волнения, и невыплата зарплаты, и чванство "красных директоров", и надежда на золотой бюджетный дождь, и экстремистские политические течения, и выдающиеся идеи, и незнание, как эти идеи можно реализовать в нынешнем мире».

Любитель пилотных проектов, он не стеснялся во второй половине 1990-х писать, что идет в кильватере Явлинского. Понимал, что неизбежен «курс, который не может привести к процветанию, когда вокруг все плохо, но может облегчить тяготы перехода к новой экономике».

В 1999 Россия пошла по прямо противоположному пути, и сейчас, пятнадцать лет спустя, оказалась у разбитого корыта массового террора — начиная с «чеченской стабилизации» и кончая агрессией РФ против соседнего, братского украинского государства.

«Россия — жестокая страна. И она не прощает людям даже то хорошее, что они хотели для нее сделать. Почему? Не знаю. Может быть, потому, что главный ее пафос — не троньте, я сама? В этом — залог успеха консерваторов, в этом — неизбежность ухода реформаторов, в этом — зигзагообразное развитие страны. То, что я сейчас сказал, вещь на самом деле очень личная, но я действительно так думаю. Я не помню ни одного человека, кто совершил бы что-то очень важное и прогрессивное для России и не поплатился бы за это». Немцов вспоминает Александра Второго-Освободителя и Столыпина. Благодарит всевышнего, что оставили в живых Горбачева. Но спрашивает, где политики конца 1980-х и начала 1990-х. Где Межрегиональная депутатская группа? Где Юрий Афанасьев? Где Галина Старовойтова? Где Собчак? Через года после выхода книги Галину Старовойтову застрелит киллер. При подозрительных обстоятельствах умрет в феврале 2000 в светлогорской гостинице Анатолий Собчак.

Немцов дал замечательное определение «русского характера»: «Бесшабашность, надежда на авось. Смекалка. Авантюризм некоторый. И определенная «маниловщина».

Один тип, более других причастный к широкомасштабному расхищению национального достояния России, как-то обмолвился в середине нулевых, что люди из команды Ельцина в 1990-х «поураганили» на славу, а теперь, мол, недовольны и жалуются. Немцов же еще в 1997 хорошо объяснил, почему только грозивший тогда стране режим не сможет справиться с тремя китами, на которых теперь стоит «Шубохранилище Россия». «Даже при высокой нравственной планке путь к достижению власти, славы и денег чреват понижением изначальных постулатов и ценностей. В авторитарном государстве, где нет свободы слова, свободы печати, где можно только врать и лицемерить, где невозможно просто сказать, что думаешь, — в таком обществе эти три слова всегда зловещи. В условиях, когда есть открытость, когда власть избирается и может быть переизбрана, и может быть даже осуждена и посажена, а деньги могут быть конфискованы, если нечестно заработаны, эти три слова ничего пугающего и зловещего в себе не несут. Одни и те же слова, а смысл совершенно разный».

Однажды Немцову приснился сон: «Сидя на истребителе верхом, руковожу операцией по спасению Ельцина от Дудаева. Почему на истребителе, непонятно». Да, отношение к Ельцину опрокидывало многие постулаты самого Немцова. При всем понимании сути власти и смысла ее сменяемости, считал Ельцина настоящим царем. И похожим на настоящего царя.

Немцов имел отличное чутье на советизмы.

«Есть мнение. Анонимная сила. Есть мнение — ужасное изречение. Оно либо камуфлирует тайные замыслы того, кто эти слова произносит, либо показывает трусость, либо означает чванливое отношение начальства к народу как к быдлу. Есть мнение — формула манипуляции общественным мнением».

Этот отважный человек не упустил власть, как думают местные садо-мазохисты, которые ценят сильную руку с плеткой. Он просто оказался не по зубам своим политическим противникам. И они решили его убить. В рамках спецоперации, об организаторах которой мы когда-нибудь узнаем.

Во время инаугурации президента Обамы я подсматривал за Джесси Джексоном и, кажется, понимал, почему по его лицу текли слезы. Он оказался на тропе чуть раньше, чем к этому было готово американское общество.

И Немцов был подарком сумрачной России из демократического будущего.

— Вставай, Кудрявый! — захотят тогда сказать твои сограждане.