Каково ваше мнение об интервью Леонида Парфенова?

Леонида Парфенова знают как ведущего культовой телепередачи "Намедни" и автора документальных фильмов. Он – четырехкратный лауреат ТЭФИ, премии имени Листьева и других профессиональных наград. Корреспондент NEWSru побеседовала с Леонидом Парфеновым о его деятельности в последние годы, современной журналистике, российской глубинке и, разумеется, о политике. Здесь вашему вниманию предлагается сокращённая "политическая" версия, а полный текст интервью размещён по адресу первоисточника: www.newsru.co.il/rest/23feb2015/pafenov_501.html

Корр.: Когда осенью 2010 года вы на вручении премии имени Листьева выступили с речью (в НЛ есть статья на эту тему), в которой обвиняли отечественное телевидение в том, что оно исполняет функцию рупора кремлевской власти, вы не опасались, что это выступление окончательно закроет для вас дорогу на федеральные телеканалы или вы уже тогда смирились с тем, что полностью уходите в документалистику?

Л.П.: Я просто сказал то, что должен был сказать, вот и все. В этом не было никакого расчета – ни что я махнул рукой на федеральные телеканалы, ни что я рассчитал как мне выжить без них.

Корр.: У этого выступления были последствия?

Л.П.: Я по-прежнему нигде не работаю. И кроме одного большого фильма в год-полтора у меня в эфир ничего не выходит. Ну, и книги. Но я и не хочу на федеральном ТВ работать. За прошедшее время госпропаганда в эфире даже усилилась – ну, и зачем мне там быть? Что я могу делать в этих условиях?

Корр.: В конце 80-х в России было ощущение какого-то невероятного подъема, даже эйфории, в частности в журналистике. На экранах появились живые и талантливые люди, семьи каждый вечер собирались у телевизора, чтобы посмотреть, скажем, "Взгляд" или "Пятое колесо". Казалось, что журналисты упивались свободой и все, что они создавали, было не только актуально, но и безумно талантливо. Прошло 20 лет, и все это закончилось. На ваш взгляд, это связано только с системой власти или все-таки разруха прежде всего в головах?

Л.П.: Во всем виноваты мы сами. Я много раз говорил, вот и недавно в лекции на "Дожде", когда меня уговорили выступить в таком формате. Это настолько очевидная истина, что как-то неловко повторять. Журналистика существует не потому, что есть журналисты – молодые, хорошие, талантливые, веселые, называются "Пятым колесом" или "Взглядом". Журналистика существует, потому что на нее есть спрос в обществе. Если общество хочет, то оно не даст в обиду этих мальчонок из "Взгляда". Но если этого нет в обществе, если общество довольствуется газетами "Зятек", "Тещин язык" и прочие, то журналистики не будет. В России почти нет качественной прессы. Смехотворные совершенно тиражи двух-трех изданий, которые в абсолютных цифрах меньше, чем в Польше. Тираж "Коммерсанта" такой же, как тираж "Почтальона" – главной газеты Эстонии. Значит, в Эстонии есть общественная жизнь и желание людей как-то сверять свое существование с остальными гражданами. Для этого им необходима газета, через которую они чувствуют пульс жизни. А в России этого нет. Но кто в этом виноват? Власть может быть какой угодно, но раз такое хавают, значит, такое будут втюхивать – грубо выражаясь.

Корр.: То есть, то, что по главному федеральному каналу рассказывают о распятом мальчике, говорит об уровне аудитории?

Л.П.: Раз в это верят – да. Не спрашивают же: а это еще кто-то видел?! Она же вон какая исступленная, не в себе тетенька-то рассказывает! Это же на площади было, у прохожих на виду – что вы несете? Это слишком страшная сказка! Но никто не возмущается, что проходит время, а доказательств не предъявлено. И никто не говорит, что это оскорбление русского народа – таким его кормить.

Корр.: На ваш взгляд, с появлением интернета журналистика умерла, видоизменилась или появился вообще какой-то третий, новый вид этой профессии?

Л.П.: Нет, ничего с ней не произошло, на мой взгляд. Просто она технически стала более доступной, стала мобильнее и дешевле. Пишет, например, Олег Кашин. Разве его можно заменить? Ты остаешься один на один с листком бумаги или с экраном компа... Изменилась форма доставки журналистики читателю на дом, но это технология. Ничто не может заменить интонацию, способ изложения, тип речи и умение так сделать медийный продукт, как это делает Олег Кашин. А у других этого нет. Или вот какая мне разница, где я прочту Григория Ревзина – в интернете или в журнале? Хотя я, конечно, больше люблю шелестеть бумагой, я из "гутенберговского" поколения. Но если я это почитаю в телефоне, открыв "Коммерсант – Weekend", автор остается для меня золотым пером. Никто не может сейчас так писать в России как Ревзин... Человеку нужно вступить в диалог со СМИ. Поэтому, допустим, во Франции один берет Le Mond, другой – Liberacion, а третий – Figaro. Потому что разный характер, разные типы изданий. "Это моя газета, а это не моя газета".

Пишут они примерно об одном и то же. Важно, как пишут. Так же, как в России кто-то берет "Коммерсант", кто-то – "Ведомости". Понятно, что все это гомеопатические тиражи, но все равно есть какая-то читающая публика. А кто-то берет "Комсомольскую правду", а кто-то "Твой день".

Корр.: Владимир Познер в недавнем интервью сказал, что Путин пользуется в России колоссальной поддержкой, потому что вынудил Запад считаться с Россией. Когда я беседовала с Виктором Шендеровичем, он утверждал, что нет никакой тотальной поддержки, есть тотальное равнодушие. А как вы думаете?

Л.П.: Это вопрос трактовок. По крайней мере, это то равнодушие, которое означает поддержку. Это не раздраженное равнодушие, как было во времена Брежнева, когда его примерно такое же присутствие в жизни вызывало вал анекдотов. Хотя это тоже было равнодушие – люди тихо спивались, что-то воровали всегда на предприятиях – шифер, краску, доски. Но я не думаю, что Путин вправду заставил Запад с нами считаться. Скорее в мире отношение к России опасливо-негативное. Многие полагают, что раз боятся – значит, уважают, – это, как мне кажется, вульгарное представление об уважении. Потом эта песня недопетая, и Бог весть, чем еще уважуха закончится. По мере усугубления кризиса даже у сторонников власти появляется ощущение, что все не к добру. Боком нам выйдет эта воинственность.

Корр.: Вы очень много ездите по России, в том числе часто бываете в российской глубинке. У вас есть какое-то представление о том, куда это все движется и движется ли куда-то вообще?

Л.П.: Никуда не движется. В общественном смысле все, несомненно, деградирует. В материальном – до определенного момента был рост, многое улучшилось. В смысле прямого жизненного комфорта. Понятно же, что это внезапно свалившееся сравнительное благополучие было обеспечено только ценами на нефть. Вот они схлопнулись, и стало гораздо труднее. Все 15 лет все говорили, что с нефтяной иглы слезем, но так и не слезли. Попросту деградировали трудовые навыки. Вот на вафельных полотенцах в ИКЕА есть бирки Made in Russia. А где кроме этого можно найти на потребительном товаре "Сделано в России" – я даже не знаю. Даже самая дешевая обувь – если не китайская, то белорусская, но не российская. Ездят такие "пикапики" по селам, и возле магазина раскладывают товары на капоте. Даже там нет ничего российского. На мой взгляд, идет бездумное разбазаривание времени – самого дорогого ресурса, который ничем не купишь.

Корр.: Постсоветская Россия – это наследница советской или царской России?

Л.П.: Конечно, советской. По укладу общественной жизни, по самосознанию людей, по всему – советское наследие гораздо сильнее. Уже по тому, что царские времена никто попросту не застал и передать эстафету от поколения к поколению невозможно. Все наши средние и старшие поколения – это последние поколения советских людей. Телесериал "Намедни" начинался с 1961 года и имел подзаголовок "Наша эра". О том, из чего мы вышли, что нас сформировало и с каким багажом мы входим в XXI век. Правда, тогда казалось, что влияние этого наследия будет ослабевать, а потом оказалось, что нет, оно никуда не делось, сохранилась матрица, на которую наложились новые условия, а советсткость осталась кодом жизни большинства. Из-за этого и пришла идея вернуться к "Намедни" в книжном проекте. Чтоб понять – почему происходит "ренессанс советской античности". И судя по тому, что это самый продаваемый альбом в России – люди читают и смотрят эти тома как про очень свое.

Корр.: Вы активно участвовали в "болотных" протестах. Почему все это закончилось?

Л.П.: Это от людей зависит. Я готов поддержать гражданский протест, но я не являюсь никаким организатором – я даже не общественный деятель, и уж точно не политический. Это было в резонансе с моими настроениями. Это часть функции журналиста – так или иначе что-то формулировать за твою аудиторию. Ты пытаешься выразить что-то свое, но вместе с тем то, что созвучно с настроениями людей. Куда это настроение делось – это не ко мне вопрос. Оно потом опять возьмется и никого не спросит.

Корр.: Хорошо. А оно возьмется?

Л.П.: В 2011-м году ситуация экономически и во всех прочих отношениях была лучше нынешней гораздо. И никто не знал, откуда это взялось – возмущение людей. Тогда его никто не предвидел. И нового возмущения никто не предугадает.

Корр.: Как вы относитесь к деятельности Навального?

Л.П.: Если человек выступает против коррупции в России, разве можно к этому относиться плохо? Или можно сказать, что в России нет коррупции? И что он напрасно тут ерунду порет? Нет, она страшная, ужасная и системная. Она пронизывает всю жизнь. И ведь видно, что власть выискивает способы преследования таких людей – что своеобразно подтверждает: они и есть настоящая оппозиция.

Каково ваше мнение об интервью Леонида Парфенова?