Как пермские контрактники участвовали в экспедиции в Донбасс

«Русская планета» поговорила с двумя пермскими военнослужащими, которые утверждают, что участвовали в боевых действиях в Донбассе. В тексте указаны имена, которые собеседники выбрали сами.

Роман, 23 года, старшина в 331-м парашютно-десантном полку (базируется в Костроме) – Изначально нам сказали принять участие в батальонно-тактических учениях, которые проходят в районе Ростова (имеется Ростов-на-Дону — РП). Мы сразу стали спрашивать, не на Украину ли нас повезут, но нас уверяли, что нет, только учения. Предупреждали, что это может занять несколько месяцев, но мы привыкли к полевым учениям — это намного интереснее просиживания штанов в казарме. Везли ночами, днем поезд стоял на перегонах и запасных путях, хотя, как мне кажется, должен был бы ехать наоборот быстрее. В поезде всем раздали одежду цвета хаки, без опознавательных знаков, попросили оставить в Ростове все документы и телефоны, выдали номерки, чтобы если что, можно было понять, кто перед тобой. Телефоны, конечно, мы сдавать не стали, хоть там и очень плохо ловила сеть, — уже тогда мы поняли, куда мы едем и что за учения нам предстоит пройти.

Это все было 21 августа, и в Ростове российских военных было, как мне кажется, несколько тысяч, и они все прибывали и прибывали, причем, судя по разговорам, все были контрактники и спецназовцы. Сразу по прибытии нас поселили в воинскую часть на окраине города, в которой уже был инструктаж, мы подписывали договор, в котором было несколько пунктов, один из них о неразглашении информации и воинской тайне. За неделю пребывания на Украине было обещано 3 миллиона рублей — отказываться никто даже и не думал.

Оказалось, что мы будем сопровождать гуманитарную колонну, которая шла в Луганск. На вопросы, что же с ней может случиться, нам отвечали: «Если укры захватят российскую колонну, это будет прямое нападение на нашу страну и вполне может начаться война, чего мы не хотим. Вы должны сделать так, чтобы колонна дошла до Луганска». В итоге, как все знают, колонна все-таки дошла.

Границу мы пересекали, не прячась ни от кого, на военных машинах, БТР и танках. Да и чего прятаться, никто такую колонну остановить на границе не сможет физически. Оружие у всех было наше, и ящики с продовольствием мы везли из нашей части. Спали в полевых лагерях, некоторые из лагерей были расставлены заранее на пути гуманитарной колонны.

Несколько раз мы отбивали небольшие атаки украинских сил. Вообще здесь мы сражались не по политическим убеждениям, а только для того, чтобы выжить: когда на тебя прет танк, ты понимаешь, что других вариантов кроме выстрела у тебя нет, иначе в следующую секунду он выстрелит в тебя. Вообще, тогда я понял, что 90 процентов людей с обеих сторон не хотят войны и не понимают, зачем она, просто им пудрят мозги пропагандой, а потом сталкивают друг с другом, зная, что им придется стрелять в противника.

Через несколько дней [после пересечения границы] я был ранен осколком танкового снаряда в плечо. До этого я даже представить себе не мог, как это быть раненым или мертвым. Даже нет страха, есть азарт, адреналин, который полностью застилает пеленой глаза и выключает мозг. Это как играть в игровые автоматы — пан или пропал. Понимание войны происходит только тогда, когда твой друг умирает из-за маленького кусочка свинца, который на огромной скорости пробил ему голову. Или тогда, когда в больнице тебя предупреждают, что есть вероятность ампутации руки. Вот тогда и становится понятно, что война азартна для молодых военных, которые раньше не чувствовали вкуса своей крови, и для политиков, которые думают, что они, как шахматисты, управляют ситуацией. А для остальных это не так, мы простые люди, у которых есть семьи, родители, кошки, любимые фильмы, книги, песни и игры. И нельзя вот так просто взять и убить человека.

После ранения меня отправили в военный госпиталь в Ростов-на-Дону, везли в «КамАЗе», потому что в полевом госпитале не смогли зашить сухожилия. Вообще, не нужно думать, что в боевых действиях принимают участие только военные, они лишь верхушка айсберга. Очень много людей работает вокруг них — кто-то готовит еду, много врачей, которые делают быструю медицинскую помощь; командование; свои фотографы и отдел информации, который записывает все, что происходит; разведка и координация. Так что война — это не только мужики с автоматами.

Так вот, госпиталь был забит под завязку, в коридорах никто не лежал, но в палатах мест тоже не было, и операционные работали двадцать четыре часа в сутки.

Врачи, кстати, говорили, что им за эту войну никто не доплачивает, они как получали свои 7 тысяч рублей, так и получают, но работы стало в разы больше. Много зарабатывали только морги, потому что «груза 200» было достаточно много, а ведь их надо обработать, привести тело в нормальное состояние, гроб заварить и отправить домой. Этой работой занимаются специальные люди, самые отмороженные ребята, которых я там видел. Да и что это за дело такое — трупы перевозить. В госпитале я пролежал два месяца, после чего меня отправили в Пермь, прежде чем обратно возвращаться в часть. Думаю, что я дальше буду служить там, но на Украину больше не поеду: слишком люблю свою жизнь и новую квартиру, которую я уже купил на деньги, которые мне были заплачены. Я рад, что меня ранили и мне не пришлось идти дальше. Что может быть хуже нескольких недель, когда ты живешь с мыслью, что если ты кого-то не убьешь, то убьют тебя.

Александр, 28 лет, служит в отдельном учебном самоходно-артиллерийском дивизионе ВДВ (в/ч 22184, базируется в Омске)

– Получая в месяц 30 тысяч рублей, живя в военной казарме и смотря «Первый канал», очень трудно отказаться от предложения «поехать на заработки». Когда тебе говорят, что украинцы убивают русских в Донбассе за то, что они русские, и местное население за то, что оно не хочет быть с Киевом. А тебе можно избавить мир от фашистов, и тебе за это еще и заплатят очень большие деньги — тут трудно начинать отказываться или строить из себя девочку-пацифистку. У тебя уже подписан контракт на пять лет, и если ты не поедешь, все твои годы будут проходить в этой казарме ох как не просто.

Мы достаточно элитная часть, у нас специфическая работа — управлять большими машинами так, чтобы у противника не было ни единого шанса выжить. И, надо сказать, мы справлялись достаточно неплохо. Я понимаю, как звучат эти слова, но это наша работа, как у врачей лечить, у учителей учить, а у тебя разговаривать со мной. И свою работу нужно выполнять хорошо, немного абстрагировавшись от результата.

Не нужно думать, что российские десантники — изверги и убийцы. Вы себе не представляете, какие типы служат в частях сепаратистов ДНР и ЛНР — реально, настоящие звери, конченные фанатики или маргиналы, соскучившиеся по крови.

Я не могу рассказывать про то, чем занимались на Украине, потому что сразу поймут, кто это говорил и мне мало не покажется. Военную тайну никто не отменял, а здесь еще и следят за нами. Может быть, когда-нибудь наша страна признает, что такая война велась, что мы воевали, наши друзья умирали и мы могли бы смело об этом говорить, поднимая тост. Но пока этого нет, а будет ли, станет понятно только тогда, когда война закончится, победим мы в ней или нет.

Среди молодых контрактников никто не поддерживает нынешнюю власть, Путина или кого-нибудь еще, но и альтернативы никто не видит. Может быть вы мне скажете, кого выбирать президентом? Жириновского или Зюганова или министра обороны РФ? Даже не смотря на войну, мы не можем ничего изменить, потому что менять-то и нечего.

На Украине нас было очень много: везде были российские военные и [гуманитарная] колонна, которая все шла и шла. Наша часть прикрывала тыл колонны, с нами сражаться намного тяжелее, чем с «КамАЗами», которые везут крупы, хлеб и консервы. Не знаю, кому все-таки шел этот груз, простым людям или сепаратистам, но в итоге, конечно, кто-то эту еду съел. Я много читал уже потом, будто бы машины были с двойным дном — внизу было оружие, — но представляете, сколько бы весили машины, полные круп, а под ними еще ящики патронов? Наши машины бы застряли в первой луже.

Родственники очень волновались, когда я сказал, что мы уезжаем на юг, ведь понятно, что это не прогулка на море. Самое страшное для них было, когда на Украине эти полторы недели мы не выходили на связь, даже не смотря на электрогенераторы, которые заряжают телефоны, там выключена полностью сотовая связь, нет интернета. Это, конечно, жутко, никто не знает, жив ты или мертв.

После этого сопровождения мы из Луганска шли обратно с колонной «груза 200», которую нам тоже нужно было охранять, и это, пожалуй, самое жуткое, что могло быть. Долго мне снились кошмары после этого, поэтому я даже вспоминать не хочу тот август. Сейчас половину людей, служивших там, зовут работать в местные ФСБ и другие специальные отделения. Я не пойду, слишком люблю технику и общаться с людьми.