Либеральный большевизм

Результаты опросов общественного мнения радуют меня в последнее время все больше и больше. 88% россиян одобряют политику Путина, 44% считают, что получать образование в России лучше, чем в Европе, а 30% — что Солнце вращается вокруг Земли. Последние 30%, заметим, считают так без всякой «сурковской пропаганды». Если бы еще и российское телевидение тут руку приложило, то так считали бы все 88%, а тех, кто так не считает, честили бы наймитами пиндосов и пособниками украинских фашистов.

Не знаю, случайно или нарочно, но, мне кажется, социологи делают одно великое дело: они вбивают осиновый кол в главное идеологическое положение, лежащее в основе всего современного — не только российского, катящегося к черту, мироустройства. Положение, что народ всегда прав.

Все люди рождаются равными, как справедливо сказано в Декларации независимости. Но, увы, люди не остаются равными. Почему — другой вопрос. Кто-то виноват сам, кого-то среда заела, кто-то посередине. Недавно я читала ЖЖ матери Аркадия Бабченко, у которой шестеро (!) приемных детей, про детей из детских домов, которые не говорят до семи лет. Про поголовную умственную отсталость. Про четырнадцатилетнюю девочку Свету, которая не знает, что такое виноград, но знает, что «Путин хороший».

Конечно, можно сказать, что девочка Света всем равна, не надо девочке Свете ничего навязывать и ничего воспитывать. Но тот человек, который так говорит, — демагог, переходящий в подонка, а Юлия Бабченко, которая делает из этих маугли людей, — святая, и она не пишет, какие эти дети офигительные. Она пишет правду.

Конечно, можно наделить вот такую вот девочку Свету, когда она вырастет, избирательным правами и сказать, что тот, кто против, — тот фашист. Но вот проблема — как только вы наделяете такую вот девочку Свету избирательными правами — не важно, в России ли, в Венесуэле, в Гонконге ли, — вы получаете сначала политиков, которые строят свою кампанию в расчете на голосование девочек Свет, а потом — проводят политику, которая всемерно девочек Свет умножит.

Любым способом. Через умножение государственных должностей, в том числе огосударствление образования и медицины, чтобы врачи и учителя, как бы нищи они ни были, считали себя частью государственной машины и голосовали за эту машину. Через умножение бюрократии. Через систему пенсий, устроенных таким образом, чтобы человек, который работал всю жизнь, считал себя в старости обязанным не себе, а государству, и голосовал с продуктовым набором в глазах. Через умножение люмпенов в автократиях.

Все сползание России в авторитаризм началось ровно с того, что в 1991 году прекраснодушные российские либералы почему-то решили, что если дать опустошенному, разоренному, развращенному семьюдесятью годами государственной зависимости народу право голосовать, так он тотчас же и проголосует за свободу и рынок. В 1993-м он проголосовал за Жириновского, дальше было только вниз. Увы, всеобщее избирательное право превращает выборы в их противоположность, и чем бедней страна, тем быстрее это происходит. В России — за десяток с небольшим лет.

Вся идеология нашей либеральной оппозиции до сих пор состоит в том, что от народа, мол, скрывают правду, морочат ему голову и заливают баки ужасной телевизионной пропагандой, но вот если бы народ правду знал! Да?

А почему не знает? Та правда — в шаговой доступности. В России 60 млн человек пользуются интернетом, неужели этим 60 миллионам трудно было б узнать, например, самим, есть российские войска в Украине или нет?

Какое может быть сомнение девочки Светы или тети Маши в том, что солнце встает, откуда Путин скажет, если она всю свою жизнь не испытывает ни малейшей потребности в каком-либо сомнении?

Аксиома равенства всех и всегда, при любых обстоятельствах, из которой автоматически вытекает теорема правоты большинства (если один голос равен другому, то где их больше — там и правда), — корень вовсе не только российских бед.

Именно вера в богоравность большинства не дает возможность назвать одобряемый большинством режим Мадуро в Венесуэле режимом сумасшедшего или сопротивляться исламизму на Ближнем Востоке.

Это в конце XIX века Уинстон Черчилль мог презрительно писать об исламе, что «в мире не существует более ретроградной силы». Сейчас любой леволиберальный политик скорее упадет в обморок, чем признает, что что-то, во что верит какое-то большинство, — будь то ислам, или верования австралийских аборигенов, или вудуизм, — может быть «плохим» и даже катастрофичным для нации.

Это в XIX веке считалось, что невежественное большинство надо просвещать. Теперь, оказывается, к нему надо прислушиваться.

Это все равно как если бы Юлия Бабченко вместо того, чтобы объяснять, как резать хлеб, мыть посуду и убирать за собой, села бы перед детдомовской девочкой Светой в позу лотоса и начала медитировать на тему того, какие глубокие истины ей открыты.

Когда-то люди верили в духов, демонов, оборотней, шаманов, богов. Потом — в единого бога. Теперь политическая корректность приказывает верить в большинство.

О, да!

56% жителей Саудовской Аравии одобряют взрыв башен-близнецов. При этом 36% жителей Саудовской Аравии считают, что башни-близнецы взорвали евреи. 45% россиян верят в существование мирового правительства, которое контролирует планету. 30% жителей Европы уверены, что гены есть только в генно-модифицированных продуктах, а в негенно-модифицированных — их нет.

Пора кончать верить в большинство. И если кто-то что-то хочет изменить в России, ему пора перестать надеяться на то, что 88%, верующих в Путина, вдруг просветятся и прозреют. Они веруют не потому, что им запрещают думать, а потому, что они к думанию не привыкли, и эта богопротивная привычка, пришедшая к ним из развращенной гейропы, им ни к чему.

Не поддавайтесь магии цифр: не ищите, как расколдовать 88%. Думайте о том, что 12% для страны, в которой, как в секторе Газа, пропаганда въедается в кости, в которой она становится обязательным символом веры, — это на самом деле огромная цифра. И эта цифра, характеризующая элиту.

Если «большинство за» — это еще не исторический приговор. Если бы при Петре I политику России определяло большинство, мы бы до сих пор носили длинные рукава, а наши женщины до сих пор сидели бы по теремам.