Путин: старая или новая Россия?

Популярное ныне искусство замалчивания достижений огромной славянской страны на пути к современности отражает чувство глубокой тревоги, а также постыдного непонимания этого государства, его гения, русской души, повторного открывающей внешний мир, и тягостей повседневной жизни населения, которое еще не вышло из траура по коммунизму, но в то же время стремится к большему признанию и большей свободе.

После зимних Олимпийских игр СМИ начали наперебой вещать о непомерно высокой стоимости сделанного в Сочи и повальной коррупции. И лишь Жан-Клод Килли (Jean Claude Killy), человек твердых убеждений и свободной мысли, нашел в себе смелость признать, что эта Олимпиада была самой красивой в современной эпохе. Но пресса не оценила такое покаяние: «все» уже переключились на другое.

Путин достиг задуманного. Миллионы смотревших Олимпиаду россиян вновь прониклись доверием к нему, как это было в прошлом после силового ответа на акты чеченского террора. Не так-то просто вернуть веру в будущее народу после целого диктатур, нужды и интеллектуальной замкнутости. Российский народ связывает все надежды с сильным лидером: aut Caesar, aut nihil. Он восстановил связи с церковью и культурным прошлым и собирается сегодня играть одну из ключевых ролей в мировой экономике.

Хотя он потенциально и обладает ресурсами, которые могут позволить ему достичь этой последней цели, ему еще предстоит проделать немалый путь к эмансипации интеллектуального лагеря, который обуревают сомнения в правильности руководящего курса страны. Цензура в прессе, почти сталинское обращение с лидерами оппозиции и пристальный надзор за научной элитой подтверждают его правоту. Национализм и патриотизм не перечеркивают диссидентство, как это видно на примере Сахарова, при том, что изгнание полностью лишает народного признания, как это было с Солженицыным.

Но, может быть, нынешняя фаза — это всего лишь своего рода переходный «момент» на пути к более широкой демократии? Какого мнения придерживается на этот счет Кремль? Да и на самом ли деле эта демократия, которой так кичится Запад, подходит для страны с более чем 200 миллионами душ? Нам прекрасно известно, что об этом думал Черчилль: демократия — наихудшая форма правления, за исключением всех остальных. Известно и о том, какие какофонические выводы сделали из речи Миттерана в Ла-Боль-Эскублак наши африканские друзья. Но что думает Путин? Загадка... Череда его президентских мандатов с не обманувшим никого перерывом на Медведева в любом случае существенно отходит от демократической догмы.

Да и о какой России идет речь? Стремление сохранить единство этой огромной территории, настоящего евразийского тигеля с кучей северных, западных, восточных и южных диалектов и самых разных традиций, без сомнения, присуще населению не в меньшей степени, чем руководству страны.

Но не затрагивает ли это воссоздание великой России, как это прописано в доктрине Монро для США?

И превращение Белоруссии, восточной части Украины, Казахстана, Узбекистана и прочих пограничных государств в новые буферные зоны, в которых все будет определяться экономическим партнерством и оборонными соглашениями? Пока что тут все довольно туманно. Гораздо яснее предстает непоследовательность Европы по отношению к Путину в дипломатической шахматной партии вокруг Украины.

Европа систематически позволяет уколоть себя противнику, который никогда не смеется первым, и без особой убедительности продолжает размахивать призраком общеевропейской оборонной системы (она до сих пор представляет собой сшитую из разных кусков химеру и страдает от острого переизбытка голов). Тем самым она только еще больше подрывает доверие к себе. Да и вообще, если начать сначала, за кем больше правды, за сторонниками Запада или России? На каком таком основании мы ставим себя арбитрами «права народов на самоопределение», стоя рукоплещем арабской весне, но в то же самое время очерняем стремление к автономии народа одного языка, одной веры и одних традиций?

Диалектика зачастую оборачивается против неловкого ритора. Такие сомнения сегодня раздирают западный клан по отношению к России или, скорее, по отношению к Путину. Дело в том, что у европейцев сейчас практически нет ориентиров, тогда как Путин прочно утвердился в политике, убеждениях и контроле над политическим и военным аппаратом страны.

Отражает ли его позиция по Сирии мечту Петра Великого, которая заключалась в удержании Ближнего Востока для укрепления положения в Африке? Разумеется, нет: империализм давно вышел из моды. Но геостратегия никуда не делась, она проступает в каждом заявлении - от сближения с Ираном до защиты Башара Асада.

Лучший способ избавиться от двусмысленностей и развеять сомнения заключается в том, чтобы в определенный момент подвести объективные итоги путинских лет, осудить несправедливости без ненужных карикатур и отчитаться о реальных улучшениях в жизни населения страны, если таковые имеются. В XVIII веке Франция куда лучше понимала своего непростого соседа с востока. Однако без ответа остается самый последний вопрос: быть может, Россия — это естественное географическое, историческое и культурное продолжение Европы и даже в некотором роде ее будущее?