Антитабачный закон: конец иллюзии, которой жаль

Закон против курения, который только что вступил в действие, единственный из российских законов последних лет, направленных на ограничения свобод, который изобрели не у нас. Он пришел к нам с либерального Запада – Россия попросту присоединилась. Тем более хочется вспомнить, с чего все началось. Ведь все произошло на моей памяти.

Как теперь ни удивительно, свобода курить где только можно казалась советскому человеку одной из самых привлекательных либеральных ценностей.

В 1989-м я отправился на кинофестиваль в Монреаль, считавшийся тогда №1 в Северной Америке: по приглашению фестиваля от самого влиятельного интеллектуального СМИ СССР «ЛГ» — «Литературной газеты» (у которой тогда был тираж 6 млн экземпляров). Это была моя первая поездка на Запад. Прямого сообщения с Канадой, вы удивитесь, не было. Я летел «Аэрофлотом» до парижского Шарль-де-Голль (за счет «ЛГ») и далее рейсом Air Canada – за счет принимающей стороны.

Попав в салон Air Canada, я впервые понял, что оказался в другом мире. И главной причиной был даже не «Боинг-747», а то, что на рейсе можно было курить. В парижском аэропорту я потратил четверть командировочных, выданных редакцией (примерно $50 на десять дней: большего в советские времена не давали) на покупку блока сигарет, чтобы раздать по возвращении пачки сослуживцам в качестве сувениров. Пачка американских сигарет — это тогда было ого-го что! Но на борту Air Canada я не смог удержаться: открыл одну из пачек и медленно сладостно закурил, наблюдая, как стюардесса, пока я стряхиваю пепел в урночку в подлокотнике кресла, подливает мне в бокал холодное шампанское.

Теперь таких урночек в подлокотниках больше нет.

Всего-то через пять лет я летел на тот же монреальский фестиваль рейсом Air Canada в компании молодого режиссера, который сейчас суперстар. И он страдал, потому что курить на борту было уже запрещено. А вот на рейсах «Аэрофлота», который с запозданием, освободившись от идеологии СССР, перенял западные нравы, наоборот, стало разрешено. «Я не могу не курить восемь часов! — тосковал мой попутчик. — Лучше бы я полетел за свои деньги «Аэрофлотом»!»

Вскоре наступление на курение приобрело на Западе тотальный характер. Году в 2003-м моя добрая приятельница из вольного города Торонто рассказывала: «В первый же день после запрета курить в торонтских кафе и ресторанах, придя выпить кофе, я по привычке зажгла сигарету — и вдруг обнаружила, что на столе нет пепельницы. «Не принесете пепельницу?» — попросила я хозяина кафе. «Принесу. С удовольствием. — ответил он. — Но при одном условии: когда придут проверяющие и заметят, что ты куришь в моем кафе, скажи им…»

Что бы вы думали потребовал заявить хозяин кафе? Что он ни при чем?

Нет. Хозяин кафе потребовал иного: «Скажи им: Фак ю! Фак офф!!!»

Торонто, третий город Северной Америки по экономико-культурной значимости после Нью-Йорка и Лос-Анджелеса (именно тамошний фестиваль отнял в итоге славу у монреальского и считается теперь первым этапом оскаровской гонки), пытался на рубеже тысячелетий сопротивляться антитабачным законам, но его сломал Нью-Йорк. В Торонто были уверены, что главный город США и всего континента, Большое Яблоко, как его иначе именуют, не сдастся. Не зря же именно в Нью-Йорке Джим Джармуш на протяжении почти двадцатилетия снимал новелла за новеллой свой легендарный фильм «Кофе и сигареты» о безумной важности пустякового трепа в кафе-забегаловке. А Нью-Йорк очень легко прогнулся перед антитабачным законодательством.

Лично я в середине 2000-х испытал иной антитабачный культурный шок — в Голландии. Обнаружилось, что там выделили закутки-гетто для курения даже на открытых, продуваемых воздухом железнодорожных платформах.

И это в Голландии, где я, бывало, вселяясь в номер, в ужасе кидался из него прочь, поскольку его стены, занавески пропахли не просто куревом, а марихуаной, от запаха которой у меня мгновенно забивает нос. Когда я пытался поменять номер, мне заявляли на стойке регистрации, что все номера в отеле, увы, курящие, и других номеров для меня нет.

Так все постепенно и покатилось вниз.

Кто-то скажет: это точка зрения курильщика.

В том-то и дело, что я не курю.

Я не курил даже в студенчестве, когда мой родной журфак в знаменитом старом здании МГУ на Моховой дымил напропалую: там это было либерально разрешено, хотя иногда курение попадало вдруг под запрет и в ходе запрета за вынутую сигарету кого-то обычно отчисляли (часто тех, кто был неугоден деканату).

В меня, вероятно, вообще заложен некий, если таковой существует, антиникотиновый ген. А почему ему не быть? Ведь известно, что есть северные народности, у которых нет гена сопротивляемости алкоголю. Некоторые из них спились полностью за считаные годы, когда колонизаторы завезли к ним огненную воду. Мой папа никогда не курил — даже пережив почти четыре года немецкого концлагеря, а затем проработав десять лет в литейном цеху. За десять лет литейного ада мужчинам в СССР давали пенсию с 50 лет. Я, в отличие от него, экспериментировал. Перепробовал ради любопытства все способы курить табак. Курил советские папиросы, голландские самокрутки с особо упругой махоркой, сигареты (мог за месяц опустошить несколько блоков, если сорт мне особенно понравился), сигариллы, сигары, трубки (одну из них — что оценят знатоки — лично обкурил; причем правильно: она была наиболее вкусной).

Но у меня никогда не возникало никотиновой зависимости. Зная, как отчаянно и безуспешно пытаются бросить курить многие люди, я не понимаю их проблем. Я мог выкурить три блока сигарет подряд — и забыть о курении на год. Поскольку этого сорта сигарет в России нет, а других я не хочу. Фактически мое отношение к курению всегда оставалось гастрономическим и эстетическим.

А уж когда я лежу на пляже, жажду дышать морским воздухом, а вокруг курят, то: какая гадость, какие сволочи!

То есть я в принципе за антитабачный закон.

И все-таки жаль — того курения, которое еще не так давно было неотделимым правом свободного человека. Того положительного героя, который обязательно попыхивал в голливудских лентах 1920-1960-х. Того, с лицом Клинта Иствуда, который в классическом вестерне «За пригоршню долларов», не выпуская из уголка рта остатки тлеющей сигары, говорил негодяям, прежде чем их застрелить: «Зря вы напугали мою лошадь». Того реального героя американского ТВ 1950-х Эдварда Р. Мерроу, который в оскровском фильме Джорджа Клуни «Доброй ночи и удачи» делал ежевечерне свои хлесткие политические телекомментарии, не переставая дымить сигаретой, пока не спихнул в ад не кого-нибудь, а влиятельнейшего сенатора Маккарти, организовавшего в США охоту на ведьм, то бишь врагов народа, скрытых коммунистов, в ряды которых угодил и великий Чаплин.

Жаль героев фильма Джармуша «Кофе и сигареты», многие из которых (музыканты, актеры) сыграли самих себя и никогда не представляли разговорных посиделок в нью-йоркских кафе без сигарет.

Жаль персонажей — вольных творческих кинематографистов — недавнего супертелефильма «Оттепель» Валерия Тодоровского про СССР начала 1960-х, которые постоянно смолили и иной жизни не знали.

Жаль себя в конечном счете. Ведь ушла эпоха. В которой существовали, болтали, курили люди куда более свободные, чем мы, теперешние.

Зато нам обещают, что мы будем здоровы.