Укропы и ватники

«В норе жил-был Хоббит. Но не в гадкой сырой норе, где не на что сесть и нечего съесть, а из стен торчат хвосты дождевых червей. Нет, нора была хоббичья, а следовательно, благоустроенная».

Не кажется ли вам, что в нынешних внутриукраинских и украино-российских столкновениях как-то не прижилась оппозиция «украинцы — русские», «хохлы — москали»? Больше в ходу «бандеровцы», «укропы», «колорады», «ватники» и другие дразнилки, позволяющие общественному сознанию интуитивно избегать национальной маркировки конфликта.

Срабатывает инстинкт самосохранения большого народа. Конфликт этот — не межнациональный и даже не межгосударственный. Ну какие мы разные народы, ну какие разные государства? Известно какие – очень неполноценно разные. Понарошечные, шутейные. Вся наша разность – в за двадцать лет выдумана.

Правда, вот ещё изощрённые аналитики утверждают, что война на Украине – это, мол, близкородственные разборки российского и украинского большого бизнеса, у которого, как у пролетариата, на самом деле нет национальности. Но такая «экономикоцентричная» точка зрения кажется мне слишком уж родом из девяностых; сегодняшние правила игры наверняка изменились по сравнению с докризисным 2004 годом.

Деление на «укропов» и «ватников» не только позволяет избегать национальной детерминации, но и указывает на детерминацию «стилистическую», культурную. Украинская война – это не конфликт народов, это конфликт культур. (Я говорю не о конкретных мотивах тех, кто заставляет солдат стрелять, а о преломлении событий в общественном сознании.)

Итак, «укропы» (производное от «Украина — це Европа») и «ватники» (то есть непритязательные в одежде и в быту). Больше ста лет назад Мережковский, рассуждая о культурных различиях великороссов и малороссов, писал приблизительно следующее (неохота искать точную цитату): в русской деревне избы покосившиеся, внутри неметёные; свинью разрубят на куски, солью засыплют — и всех дел.

А украинские мазанки – ну до чего ладные, нарядные, а уж со свиньёй чего там только не делают!.. Дух захватывает, невозможно сказать…

В общих чертах верно. И неуютные великороссы вроде бы должны уютным малороссам завидовать. Однако на деле происходило совсем другое. Какой ни возьми «образ украинца» из русской литературы или искусства, он обязательно окажется окрашен в снисходительно-юмористические тона. Это вообще наша типичная реакция — свысока относиться к тем, кто лучше нас живёт («средний европеец как критерий конца света», «американцы — тупые!»), но с Украиной — отдельный вопрос. Над украинцами мы посмеиваемся— любя.

Один пример для понятности. Помните фильм «Зелёный фургон»? (Я про цветной, с Брондуковым и Харатьяном.) Есть там такой комический персонаж — милиционер Грищенко. В финале он всех подвёл, струсил, из-за чего погиб человек, но зрительского отношения к нему это не меняет. Грищенко забавный, а потому хороший. Не может быть по-настоящему смешное, доставившее нам радость — плохим.

Мы все любим Украину. Любим жупаны, кавуны, подсолнухи, звуки малороссийской речи, когда ими поют или «гуторють» (над «официальным», «письменным» украинским — смеёмся, как над щебетом ребёнка, который чем серьёзнее, тем комичней).

Мы любим Украину, как любят детей. Она и есть наше детство: многие русские от украинцев произошли, только поскреби. (Пироговы, например: уж на что великодержавная фамилия, ан нет – переселились в конце XIX века на Кавказ с Полтавщины!) И как страну детства, Украину мы идеализируем – но не романтизируем. Думаем о ней с улыбкой. Украина, как Хоббитания — страна запасливых, хозяйственных, любящих добрый табачок человечков. Помните, в «Зелёном фургоне»:

- Товарищ, ну как можно: табак — «во временное пользование»?!

- Дык... Тютюн же, товарышшу начальник, не вечно ж ему быть...»