"Давайте все станем хорошими", или прекраснодушный обыватель

Слово "обыватель" мы произносим с брезгливостью и презрением. И с полным правом. Обыватель — отвратительная и ядовитая тварь. На нем держится капитализм. В нашем сознании уже сложился образ обывателя — однозначный и определенно отталкивающий.

Обыватель — пошел, недалек, глуповат и жадноват, ограничен, но себе на уме, живет на уровне инстинктов, и кроме своего благополучия, ничего не знает и знать не хочет. Примерно такой образ появляется у нас в воображении при слове "обыватель".

Однако на самом деле типы обывателя очень разнообразны. Обыватель вполне может выглядеть человеком утонченным, нежным, с возвышенной и благородной душой. И вполне может создавать впечатление человека, который всем сердцем стремится к благу общества. Далеко ходить не надо. Перед глазами у нас пример — дореволюционная русская интеллигенция. Она почти сплошь состояла из таких прекраснодушных обывателей. Все они были страх как культурны и образованны, все невероятно утонченны и возвышенны. Все с надрывом говорили о "страданиях русского народа", все били себя в грудь, уверяя в своей любви к этому народу. И почти все они, когда пришла Пролетарская Революция, оказались в стане ее врагов. Под изысканной и высококультурной оболочкой скрывался заправский мещанин, обеими руками держащийся за буржуазный строй.

Просто диву даешься, до чего нынешняя интеллигенция, сформировавшаяся после реставрации капитализма, напоминает ту, дореволюционную. Те же прекраснодушные радетели о "русском народе", те же высокопарные и помпезные речи. И так же эти "радетели" обеими руками держатся за существующий буржуазный строй. И так же они враждебны Революции.

"Все, что угодно, только не революция!" — вот настоящий крик души такого интеллигентного обывателя. Это вполне понятно. Ведь он теперь хорошо обласкан буржуазными хозяевами за свое лакейство. За то, что восхваляет их власть и реставрацию капитализма. (Он называет это "возвращением к исконным духовным ценностям". И, наоборот, очерняя социализм, представляет его так, что социализм был "разрушением исконных ценностей".)

Новые хозяева его за это ценят и поощряют. И наш интеллигент при их милостивом покровительстве играет роль в обществе, что-то значит, что-то собой представляет. Он имеет доступ к редакциям и издательствам, типографиям и телеканалам. А если разразится социальная революция, которая сметет основы нынешнего строя и его нынешних хозяев — что с ним будет? Кто он тогда, зачем и кому нужен? А поэтому — все, что угодно, только не революция!

Но ведь наше общество находится в тупике? И прекрасный интеллигент сам это признает, сетуя на "ужасающую бездуховность" этого общества. (Хотя, по его уверениям, после реставрации капитализма мы вернулись "к исконным духовным ценностям". Противоречие? Да, но не для наших интеллигентов.)

Как же обществу выйти из тупика? История уже ответила на этот вопрос: путь только один — социальная революция! Но именно этого пути прекрасный интеллигент боится больше всего на свете. Да и его буржуазные хозяева ему платят как раз за то, чтобы он заморочил народ чем угодно, предложил какой угодно рецепт социального спасения, только не революцию. И интеллигентный обыватель следует своим склонностям и выполняет заказ своих хозяев. Он изобретает и предлагает обществу множество таких рецептов. Из этих рецептов самый популярный и излюбленный нашим интеллигентом — призыв к личному самосовершенствованию, призыв "измениться, стать хорошими", что якобы приведет к изменению общества. Якобы общество наше плохо, потому что плохи мы (мы "утратили духовность", забыли "вечные ценности") — а потому и погрязли в пороках, потому и общество наше разъедают всевозможные язвы. Надо нам, мол, снова "обрести духовность" и вернуться к "вечным ценностям", и вот тогда все наладится, общество излечится от своих язв, и настанет не жизнь, а благодать.

Кто-то из них такими извечными ценностями считает православие. Мы, мол, утратили веру православную, и оттого ожесточились, потеряли любовь друг к другу, стали черствыми, корыстными.

Другие в качестве "исконной ценности" предлагают язычество. Надо, говорят они, нам вернуть себе веру наших древних предков-славян. Они верили в сильных, смелых богов, и потому и сами были сильными и смелыми, и вели здоровую жизнь в согласии с природой. А мы отказались от их веры — и поэтому стали хилыми и больными, трусливыми и злобными. А вот если мы снова начнем верить в то, во что верили наши предки славяне, то снова станем такими, как они.

Третьи предлагают еще какие-нибудь "духовные ценности". Предлагают разное, кому что придет в голову. Но в одном все они одинаковы — в своем идеализме. Все они убеждены, что общественное сознание определяет общественное бытие. В то время как марксизм доказал, что дело обстоит наоборот — бытие общества определяет его сознание.

Обыватель полагает, что наши предки были мужественными воинами, потому что верили в мужественных и воинственных богов. Марксизм говорит — нет, все как раз наоборот. Наши предки-славяне жили в суровых природных условиях. Их окружали враждебные племена и народы. Выживая в суровых природных условиях, постоянно борясь с ними, древние славяне вырабатывали в себе силу и ловкость, выносливость и упорство.

Суровая жизнь не предоставляла им почти никаких бытовых удобств. Поэтому они отличались простотой и неприхотливостью в быту. Враждебное окружение вынуждало их постоянно воевать, требовало от них постоянной готовности дать отпор неприятелю — вырабатывало из них воинов. Они были очень зависимы от природы и тесно связаны с ней. Жили они в то время в общинно-родовом строе, когда родовое начало имело огромное значение.

Совокупность всех этих условий общественного бытия древних славян и определяло их сознание, в том числе и их верования. Они были тесно связаны с природой и зависимы от нее — и поэтому обожествляли силы природы, в природных явлениях видели богов и духов. Им приходилось все время воевать — и поэтому и своих богов они представляли себе воинственными. Родовое начало было сильно в их жизни, и поэтому особым почетом у них пользовались боги-покровители рода.

Условия жизни древних славян определяли их религию, а не наоборот. Не оттого славяне были мужественны и отважны, что верили в таких богов — а создавали богов по своему подобию и приписывали им те условия жизни, в которых жили сами.

И не оттого распался родовой уклад жизни древних славян, что они отказались от веры в "родных богов". Наоборот — язычество, родоплеменная религия, ушла в прошлое, потому что уходила в прошлое и разлагалась родовая община, разлагался родоплеменной уклад жизни. На смену родовой общине пришла новая эпоха — эпоха раннего феодализма, эпоха создания феодальных государств. Прежняя религия перестала отвечать историческим потребностям древнеславянского общества. Зато христианство вполне отвечало этим потребностям. Оно уже несколько столетий было господствующей, государственной религией в некоторых странах мира. За это время господствующие классы полностью приспособили христианство к своим потребностям. Идея покорности властям, непротивление им ни при каких обстоятельствах стала едва ли не главной в христианстве. Это было как раз то, что требовалось славянским князьям, которые стремились объединить славянские племена и создать феодальное государство с сильной княжеской властью. Идея покорности властям нужна была, чтобы удерживать в повиновении угнетенные классы народа — крепостных крестьян и смердов. А идея единого бога, творца и господина вселенной — давала возможность укрепить власть верховного владыки государства, то есть князя.

Тот же самый принцип действует и теперь, в нашем обществе и в наш исторический момент — бытие нашего общества определяет его сознание, а не наоборот. И прекраснодушные обыватели могут сколько угодно призывать, чтобы мы "обрели духовность" и "вернулись к извечным ценностям". Все их призывы — обычная болтовня, простое сотрясение воздуха. Они ровным счетом ничего не изменят. Наше общество и наши общественные отношения будут только такими, какими могут быть в нашем общественно-экономическом строе. Основа этого строя — нажива любой ценой, взаимное пожирание в ходе капиталистической конкуренции. И в основе наших общественных отношений будет лежать тот же принцип. Люди будут жить по этой морали — потому что это мораль буржуазного строя.

И главврач больницы ограбит школьную учительницу своего сына, обратившуюся в ее больницу, заставив заплатить за обследование. Потому что наш строй делает все возможное, чтобы разбудить в ней жадность и заставить поступать корыстно. Ей, как главному врачу, положен большой процент от выручки за платные услуги, так что она прямо поощряется к тому, чтобы сокращать бесплатные услуги. А школьная учительница будет преподавать сыну главврача учебный материал преднамеренно некачественно и в неполном объеме — потому что заинтересована, чтобы ее наняли в качестве репетитора за деньги. А сын главврача и дочь учительницы, которые, допустим, имеют талант к музыке, пойдут во дворец культуры и директор дворца уже в свою очередь ограбит и главврача и учительницу, взяв с их детей плату за одно только участие в музыкальном конкурсе. А после сам тоже обратится в больницу, и на этот раз его ограбит главврач, которую он раньше ограбил сам.

В буржуазном обществе каждый грабит каждого. Все общественные отношения построены на выгоде и взаимопожирании. Ибо на выгоде и взаимопожирании построен наш общественно-экономический строй. И для того, чтобы отношения между людьми стали другими — должен стать другим наш строй. В ходе социальной революции должен быть полностью сметен капитализм, и его должен заменить совершенно иной общественно-экономический строй. Другого пути к изменению общества нет.

Иллюзии прекраснодушных обывателей, что можно изменить общество, если изменим сначала людей, "вернувшись к духовным ценностям", утопичны и вредны. Они внедряются в сознание людей с одной целью — чтобы мы не пошли по тому единственному пути, который действительно способен изменить наше общество. Эти современные обыватели-утописты также враждебны революции, как были враждебны их идейные предшественники — дореволюционные буржуазные интеллигенты. И под утонченной оболочкой скрывается такой же примитивный мещанин, для которого важнее всего сохранить существующий буржуазный строй и свое привилегированное положение в нем.