Апостол либерализма

Мы никогда не думали, что он будет нам так нужен. Владимир Владимирович Набоков, джентльмен, энтомолог, изгнанник, индивидуалист и классик. Аристократ по крови и по духу, непримиримый борец с тоталитаризмом. 115 лет назад, 22 апреля 1899 года, он родился в роскошном петербургском особняке. У него была правильная наследственность. Три поколения либералов. Не слюнявых Обломовых, бездельников на диване, а жестких, умных, преданных идее свободы западников.

 Дед, Дмитрий Николаевич, был министром юстиции, соавтором судебной реформы 1864 года. Отец, Владимир Дмитриевич, один из лидеров кадетской партии, отсидел 90 дней в тюрьме за подпись под Выборгским воззванием после роспуска первой Госдумы. «Не давать правительству ни податей, ни рекрутов». Он погиб в 1922 году в Берлине, закрыв собой Милюкова, в которого на публичной лекции стрелял какой-то черносотенец.

 В 1919 году юного Владимира Набокова увезли из России навсегда. Он стал признанным писателем русского зарубежья, заслужил восхищение Бунина и не выбирал между двумя цветами времени, черным и красным, фашизмом и сталинизмом, а с порога отверг и то, и другое.

 Набоков был либералом, а не демократом. В «Истреблении тиранов» (1936 год) он писал: «До блага человечества мне и дела нет, и я не только не верю в правоту какого-либо большинства, но вообще склонен пересмотреть вопрос, должно ли стремиться к тому, чтобы решительно все были полусыты и полуграмотны». Еще в Берлине Набоков научил своего маленького сына Дмитрия смеяться над портретами Гитлера («усатый придурок», «ничтожество»). В 1937 году Набоковы переезжают в Париж, а в мае 1940 года отплывают за океан, к бастионам нетронутой свободы.

Владимир Набоков вернулся в Европу (Швейцария, Монтрё) только в 1960 году. Он прожил до 1977-го и до конца бросался на СССР, как тореадор, предлагая делать портреты вождей не больше почтовой марки, пропагандируя самиздат, печатая воззвания в защиту диссидентов (например, Владимира Буковского).

 Он тосковал всю жизнь, но понимал, что возвращение в Россию станет капитуляцией. «Дорогими слепыми глазами не смотри на меня, пожалей, не ищи в этой угольной яме, не нащупывай жизни моей! Ибо годы прошли и столетья, и за горе, за муку, за стыд, — поздно, поздно! — Никто не ответит, и душа никому не простит».

 Наша встреча с Набоковым неизбежна. Раньше мы не представляли себе тиранов. А теперь будем читать и перечитывать: «Росту его власти, славы соответствовал в моем воображении рост меры наказания, которую я желал бы к нему применить. Так, сначала я удовольствовался бы его поражением на выборах, охлаждением к нему толпы, затем мне уже нужно было его заключение в тюрьму, еще позже — изгнание на далекий плоский остров с единственной пальмой, подобной черной звезде сноски, вечно низводящей в ад одиночества, позора, бессилия; теперь наконец только его смерть могла бы меня утолить» («Истребление тиранов»). А это годится и для Гааги: «Напрасно меня бы стали уверять, что сам он вроде как ни при чем, что его возвысило и теперь держит на железобетонном престоле неумолимое развитие темных, зоологических, зоорландских идей, которыми прельстилась моя родина. Идея подбирает только топорище, человек волен топор доделать — и применить».

 Детям новой волны эмигрантов предстоит встреча с набоковским «Подвигом» (1932 год), где Россия — сказочный лес, населенный людоедами. Нам надо противиться психологии жертвы, соучастника собственных палачей, как в «Приглашении на казнь» (1936 год). Все лучше, чем соответствовать нормативу «кротость узника есть украшение темницы».