Утро с Ходорковским

«Принять вас у себя — большая честь для нас», — начинает Андре Глюксманн. Они с женой Фанфан стали хозяевами встречи.

«Вовсе нет, — прерывает его тот, кто целых десять лет был “железной маской” Путина, самым знаменитым и таинственным узником совести. — Это честь для меня. Вы и представить себе не можете, как приятно было узнать в этом аду, после постоянных голодовок, что где-то там далеко есть французские интеллектуалы, которые помнят о вас, поддерживают вас...»

Он не выглядит как человек, которому пришлось пройти через ад. Здоровый цвет кожи. Моложавая походка. Короткая стрижка, джинсы, тяжелые ботинки — он скорее напоминает вернувшегося из похода горца. Я вступаю в разговор.

— Знаете, всем уже давно не дает покоя один вопрос. Когда в декабре Путин отпустил вас на свободу и вы появились в Берлине, вы вели себя до странного тихо и осторожно. Я сам...

— Да, я читал вашу статью. И охотно отвечу на ваш вопрос. Да, у меня действительно была сделка с Путиным. Но...

Мы с Андре ошарашенно смотрим на него.

— Но она истекает в августе!

Потом он продолжает, глядя на наши окончательно потерянные лица:

«Почему в августе? Потому что тогда ему бы в любом случае пришлось бы меня освободить. Поэтому обязательство держаться подальше от политики и заниматься детьми действует только на время досрочного освобождения. А потом...»

Его взгляд затуманивается. Я вижу в нем нотку страха или, по крайней мере, тревоги. Он внезапно начинает говорить, словно сам с собой:

«Этот режим в принципе никогда не вредит детям. Но потом, когда они вырастут...»

Фраза остается незаконченной. Мы с Андре по молчаливому согласию решаем сменить тему. На какую политическую роль он нацелен? Главы партии? Совести оппозиции? Каким он видит будущее?

«Нет. Я уже говорил, что ничего подобного не будет. Я не собираюсь напрямую заниматься политикой. Но!»

Он поднимает палец, обращаясь к нашей общей подруге Галине Аккерман словно в поиске ее одобрения.

«Но есть и другая, самая важная борьба, в которой я собираюсь принять активное участие: это борьба за появление в России демократического сознания. Хочу задать вам вопрос: сколько, по-вашему, демократов в стране?»

Мы говорим о многочисленных демонстрантах, которые вышли на московские улицы с протестом против путинских преступлений на Украине.

«Хорошо, но возьмите даже самого радикального из них.

И обсудите с ним этот режим, который все единогласно называют подчиненной воле одного единственного человека диктатурой. В какой-то момент он все равно скажет вам: «Ладно, ладно, но если не Путин, то кто?»

Фанфан прерывает его.

— Ну а вы сами... Вам приписывают странные заявления о Чечне...

— Не приписывают. Я на самом деле это сказал. Сказал, что готов сражаться за Северный Кавказ, что это наша земля.

Фанфан охватывает ярость.

«Даже если это оправдывает Путина за непростительное и самое кровавое из его преступлений?»

Он же, совершенно не смутившись, пускается в туманные рассуждения о том, что в первой жизни и во второй жизни политзаключенного ему довелось повидать немало чеченских мошенников, воров и т.д. И все это сформировало у него не лучшее восприятие их борьбы.

Теперь уже я прерываю его.

«Как же так? Вы, новый Сахаров... Пример стойкости и отваги... Как вы можете опуститься до такого?»

Он качает головой с видом человека, который не хочет нам противоречить, но все равно останется при своем мнении. И мы переходим к Украине, откуда он только что вернулся, и куда в скором времени отправится снова, причем, не исключено, что вместе с нами. Этим воскресным мартовским утром намерения Путина еще не ясны, и многие полагают, что он ограничится Крымом.

«Вы встречались со всеми кандидатами в президенты. Кто, по-вашему, сможет лучше всего дать отпор путинскому аншлюсу»?

Он опять уходит от ответа. Или же наоборот сразу переходит к сути.

«Настоящий план Кремля в том, чтобы помешать проведению выборов или в противном случае подорвать к ним доверие, найти или сфабриковать нарушения, очернить их. Поэтому...»

Он недобро улыбается.

«Поэтому единственный выход в том, чтобы все кандидаты были по-настоящему безупречны. А для этого есть только одно решение... Не знаю, как вам сказать... Вам, французам, это может показаться неполиткорректным...»

По настоянию Андре он продолжает:

«Мое предложение в том, чтобы установить наблюдение за всеми кандидатами и представителями власти. Всеми без исключения. Я знаю, о чем говорю. В бытность олигархом я сам наделал глупостей! Но если бы за мной с моего на то согласия следило бы какое-нибудь агентство вроде ФБР, я был бы гораздо внимательнее, и это изменило бы мою судьбу и, быть может, даже судьбу России».

За его улыбкой следует искренний смех. Такого его последнее слово.