Соло на барабане: праздник присоединения Крыма

На протяжении четверти века мы пытались встроиться во взрослый мир, но теперь подростковые комплексы нации вырвались наружу.

В моем далеком московском детстве на кухне нашей квартиры висела политическая карта мира - отчасти в целях просвещения юношества, отчасти закрывая облупившуюся краску. В правой верхней четверти розовым цветом была закрашена самая прекрасная страна на свете. Глотая манную кашу и слушая «Пионерскую зорьку», я думал о том, как мне несказанно повезло родиться в этой самой счастливой и самой большой стране, да еще в главном ее городе. И еще я мечтал о будущем, где мы станем еще больше и сильнее, и, наверное, присоединим Монголию, Болгарию, а может, заодно и Румынию с Венгрией, они же все равно братские страны, а там и Афганистан, и Аляску... За окном была предрассветная темень и падал крупный снег, какой бывает только в детстве, радиоточка чистыми детскими голосами выводила «Вместе весело шагать по просторам», и будущее казалось безоблачным.

С тех пор минуло сорок лет. Страна напряглась в последнем имперском броске на юг, надломилась на Берлинской стене и распалась в облаке пыли.

Мы привыкали жить с новыми границами, строили свои государства, ездили друг к другу в гости. Мы учили новые глобальные правила игры, вели переговоры о разоружении, ограничивали себя правилами и институтами, получали доступ в новые страны и на новые рынки, открывали для себя гораздо более сложный, многоцветный и взаимозависимый мир. Мы, кажется, начали понимать, что величие державы заключается не в ее размерах, не в количестве боеголовок и квадратных километров территории, а в единицах ВВП на душу населения, в открытости общества и привлекательности страны - и не был ли это тот же самый Путин, кто на встрече с доверенными лицами перед президентскими выборами 2000 года сказал, что национальная идея России - это конкурентоспособность? Оставив детский геополитический романтизм и мессианские мечтания, мы, казалось, становимся взрослой страной.

Но сегодня, глядя на ликование широких масс по поводу присоединения Крыма, наблюдая флаги на балконах и праздничный салют над Москвой, словно на дворе май 1944-го и Севастополь освободили от настоящих, а не придуманных фашистов, видя, как ток-шоу «Политика» на Первом канале заканчивают коллективным исполнением российского гимна, я снова слышу позывные «Пионерской зорьки» и «Зарницы». А когда я читаю комическую ноту Жириновского польскому МИДу, в которой он предлагает разделить Украину между Россией и Польшей, и смотрю на предложенную им схему оккупации Украины, где Россия простирается на все черноморское побережье от Аджарии до Бессарабии (а шут, как известно, проговаривает те вещи, которые нельзя вслух сказать королю), я снова вижу розовую карту на стене моего детства и вспоминаю анекдот о советском школьнике, который спрашивал в магазине глобус Советского Союза.

Все происходящее напоминает роман Гюнтера Грасса «Жестяной барабан» (и снятый по нему гениальный фильм Фолькера Шлендорфа).

Его герой, живущий в Данциге 1930-х мальчик по имени Оскар Мацерат, испытывая отвращение к миру взрослых, решает не расти. И только подаренный матерью дешевый жестяной барабан примиряет его с действительностью. Мальчик барабанит день и ночь, наблюдая, как сгущаются тучи истории и взрослые вокруг сами превращаются в безжалостных детей, громя лавки евреев, приветствуя зарождающийся фашизм, аннексию Рейхом вольного города Данцига и начало войны.

Этот феномен можно назвать массовой инфантилизацией общественного сознания, когда всплывают детские романтические мечты и представления об исторической справедливости, когда хочется получить подарок здесь и сейчас, когда мир взрослых с его представлениями о нормах, законах и процедурах кажется невыносимо скучным и пыльным, и раздражают те, кто нудно напоминает о необходимости соблюдать правила.

Зачем распорядок, когда на улице весна и у нас праздник, когда бьет барабан и творится история?

Об инфантилизме русского сознания много говорил и писал Мераб Мамардашвили. Под этим он имел в виду слабость личных начал и автономных общественных институтов, «избегание форм», свойственное русской культуре и православию в целом. Его мудрый голос звучит сегодня как предупреждение: «Что касается злобы, то это связано с неразвитостью общественной материи в стране, связано с инфантилизмом. Запас всего того, что хотело свершиться, стучалось в двери бытия, но «в чертог теней» вернулось, не состоявшись, - это и составляет запас агрессии. Это пороховая бочка... У нас нет мыслительной традиции, чтобы самим отдавать себе ответ в своих состояниях, чтобы ясно помыслить: что же я чувствую? почему я ненавижу? почему страдаю? А когда мы неясно это понимаем, то изобретаем себе воображаемых врагов. Словом, злоба во многом идет от инфантилизма».

На протяжении четверти века мы пытались встроиться во взрослый мир, где ставят пределы собственному «хочу», где надо изживать детские травмы и страхи, перерабатывая их в формы политики, философии, культуры и искусства - как делала та же Германия, на протяжении полувека сидевшая на школьной скамье и мучительно разбиравшаяся со своими неврозами (тот же «Жестяной барабан» разбередил много незаживших ран, Гюнтера Грасса травили, обвиняли в антипатриотизме и в порнографии). Теперь все насмарку: подростковые комплексы «русских мальчиков» вырвались из-за парты и гуляют по буфету. Взрослые ушли, и можно курить, материться, есть, сколько хочешь, мороженого и заодно прихватить давно примеченный велосипед соседского мальчика. Наступили каникулы русского духа, и мы готовы, задрав штаны, бежать за комсомолом, махать флагами и маршировать строем.

Только никогда не спрашивай, по ком стучит барабан, потому что он стучит по тебе.