Украина, Крым: моя машина времени

Путешествуя осенью прошлого года по Крыму, я не подозревал, что становлюсь свидетелем конца эпохи.

Ноябрь 2013-го. Я лечу в Крым, где проходит большая республиканская тусовка - конкурс "Серебряное перо". Местные не устают подчеркивать, что конкурс - международный (это верно: любой иностранный журналист может участвовать). Крыму важен международный статус. Крым - бедный регион, дотируемый из Киева, и привлечение международных средств есть вопрос жизни и смерти. В глазах тогдашнего премьер-министра Могилева я - несомненный агент влияния Крыма на Россию, как, впрочем, и все русские журналисты.

Перед аудиенцией я захожу в туалет. Там - "турецкий унитаз" (дырка в полу). Я хочу сказать премьеру, что малая нужда может привести к большой финансовой беде, но прикусываю язык. В конце концов, дырки встречают и гостей Питера на Московском вокзале. И я спрашиваю, не кажется ли премьеру, что запрет на двойное гражданство на Украине не способствует инвестициям. В ответ слышу, что 80% инвестиций в экономику Крыма - русские. Но это - не проблема. Потому как если Россия не хочет вкладываться - что ж, Крым будет иметь дело с Китаем.

Если бы я сказал тогда Могилеву, что через три месяца крымские депутаты под присмотром российских военных, в которых российский президент откажется признать российских военных, свергнут его с поста и выберут нового премьера, которого тут же признает российский президент - Могилев бы решил, что я перегрелся. Впрочем, я и сам бы так решил. В Крыму многие бы смеялись, услышав, что у них скоро будет референдум за объединение с Россией. Некоторые вещи кажутся невозможными еще накануне...

Я не был в Крыму 20 лет, мне все интересно. Два десятилетия назад я жил неподалеку от Симеиза, в псевдомавританском дворце Дюльбер - это там размещались последние Романовы до эвакуации британским крейсером Marlborough. В 1994-м Крым являл собой руины империи: пошедшие трещинами ротонды, обваливающиеся балясины балюстрад, бедность, вода дважды в день по два часа, тишина и счастье, местные жители в одинаковых костюмах Nike (последствия выездной торговли по месту работы). Вместе с актером Половцевым мы покупали в одном шалмане бог знает кем завезенное недорогое французское вино (местную кислятину пить было нельзя) и горячие бутерброды. Половцев еще не играл в "Ментах". Хорошее было время.

Теперь, конечно, многое изменилось. В Симферополе меня селят в гостинице "Украiна", декорированной в жлоб-стиле - том самом, который полыхает в хоромах бывшего украинского генпрокурора Пшенки, открытых к обозрению после победы Майдана. Золото, вензеля, мрамор, бархат, бомбошки. Но в номере - сиротская кроватка и отсутствие отопления, сплю в куртке. В меню из ресторана значится "Булка бутербродная 2 шт.".

"Понимаете, - очень мягко, как бы извиняясь, объясняет мне после завтрака человек из окружения премьер-министра, - отношение крымчан к Москве... как бы это сказать... уже не вполне то, что прежде. Ну вот скажите: почему Москва поставляет газ в Европу по $350, а Украине продает по $450? Это справедливо, да? Или вот резонанс вызвала встреча Путина с Януковичем - если вы помните, в Ливадийском дворце. Ну... как бы это сказать... Янукович приезжает на встречу, а Путина нет. Час нет, другой - и выясняется, что Путин еще обедает в Кремле, и неизвестно, когда прилетит. А потом с опозданием часов на восемь прилетает. И едет кататься на мотоциклах с байкерами. И только потом встречается с нашим президентом... Это имело нехороший эффект даже среди тех, кто хорошо относится к России".

То, что число положительно относящихся к России в Крыму снижается, мне уже известно. Данные социологов напечатаны в одной из местных газет. Только 38% предпочитают интеграцию с Россией, а 53% - интеграцию с Европой. Вопрос: "Зачем вы нас унижаете?" носится в воздухе.

Европа Украину не унижает. А Польша даже раздает - без особой огласки - всем, имеющим хоть какой польский корешок, карточку поляка, дающую скидку на транспорт и на что-то еще. Куда тратятся деньги из российской программы помощи соотечественникам, не знает никто.

Я еду в Судак вместе с главредом газеты, опубликовавшей те самые данные. Он из Киева, где ему уютнее, чем в Крыму. Разница между киевлянами и крымчанами вообще очень чувствуется, но это разница не политическая, а эстетическая, между столицей и провинцией.

Впрочем, за полгода до поездки в Судак я был в Киеве, который потряс меня лицами, манерами, привычками и общей обстановкой начала российских 1990-х. Во мне видели богатого иностранца, и профессор, который проводил мне экскурсию, неприятно юлил, то надуваясь гордостью, то заискивая. "Неприятно" - потому что так же и я вел себя перед иностранцами в каком-нибудь 1990-м, не видя в них ровни себе, а в себе - ровни им, и это ох как противно вспоминать.

В Киеве все расчеты шли в долларах. На прием к российскому послу люди в поношенных костюмах шли с тем подобострастием, с каким ходят к послу американскому, а более чем крупный российский чиновник в еле сдерживаемой ярости вводил меня в курс местных дел: "Украина, ..., до сих пор не определилась, каково ее место в мировой экономике! Они бы вообще хотели, ..., ничего не делать, а стричь и Россию, и Европу в статусе транзитера! Но мы им быть страной-транзитером не позволим ни-ког-да!".

Я хотел спросить, почему Россия, превратившаяся в сырьевого поставщика Европы, не может позволить Украине быть страной-транзитером, но не решился...

...Так вот, мы ехали в Судак по узкой, без разметки дороги. Машин было мало, в основном "Жигули". Зарплата в $300 здесь считалась завидной. Редактор рассказывал, что за поворотом будет львиный заповедник - это местный миллиардер накупил львов, теперь популярное место. А потом, без перехода, добавлял, что если Россия введет в Крым танки, то весь остров будет взят за день. И смотрел на меня с терпеливым удивлением: "А вы лично думаете как - Россия себе Крым заберет?".

Меня, если честно, стала раздражать эта местная робость. Газета попутчика - пухлая, огромная, с текстами, написанными русским языком 1990-х - обо всем, долго, скучно, без блеска. Но обо всем. Иными словами, на Украине есть журналистика, но нет журналистов (вот почему, полагаю, там так популярны наши - Саввик Шустер, Евгений Киселев). Но предъявлять претензии я не мог: в моей России еще были журналисты, но уже не было журналистики, вытесненной пропагандой.

Раздражение возросло в новом санаторном корпусе. Он был спроектирован двоечником - бессмысленный и неудобный. Такой же бессмысленный и неудобный был гигантских размеров номер. Я как-то жил в Хельсинки в квартире, оборудованной специально для Брежнева: те же гигантские и размеры, и идиотизм. От спальни до туалета бежать надо было чуть не стометровку. Бедный Леонид Ильич, боюсь, не всегда успевал...

А потом повезли в Новый Свет, на завод шампанских вин, основанный князем Голицыным - и лучше бы я не ездил. Территория там была покрыта продуктом творчества рабочих масс - всякими елочками-пальмочками из пустых бутылок и транспарантами с изречениями типа "Лев Сергеевич молодец, оставил славы нам венец! Китаева Л.Н., рабочая цеха №1".

В подвале, под фальшивящую скрипку, началась дегустация. Пить то, что они называли шампанским, было нельзя. Возможно, это понимала и Китаева Л.Н.: большинство сортов разбодяживалось сахаром до потери вкуса. Киевляне за моим столиком попросили принести дегустационное ведерко - выливать невыпитое. "У нас всегда пьют до дна, по-иному невозможно!", - обиделась церемониймейстер. По территории завода в обнимку бродили тетки неопределенного возраста, но определенно из русской глубинки, и пели песни. Они свое сладенькое отдегустировали до дна - и были счастливы.

Я долго после этого не мог уснуть - потому, что привык ложиться далеко за полночь, а тут тьма упала мгновенно, и сразу исчезло все. К восьми вечера не работали бар, спортзал, вообще ничего. Набережная, вся в свежеполированном граните, была пуста, а кафе закрыты - не сезон. Из открытого ресторанчика доносилась лезгинка. На вершине горы светилась Генуэзская крепость, а по другую сторону укрывался мглой мыс туманный Меганом, про который я в советское время читал у перепечатанного в четыре копирки, репрессированного поэта Мандельштама, - я тогда прятался в меховой варежке Ленинграда от брежневских холодов. Сейчас в Крыму мне была противна моя спесь, но я ничего не мог с собою поделать - и вот, ворочался в наказание.

А наутро на собрании журналистов я узнал, что все законодательство, регулирующее СМИ на Украине, является прямой калькой с европейского. То есть по отношению к журналистам автоматически применяются нормы европейского права - например, им позволяется не раскрывать свои источники информации перед судом. И мою спесь сняло как рукой, потому что Украина с точки зрения журналистики была, безусловно, Европой, а Россия - Востоком, провинцией, Азией...

И это украинское ощущение тоже было ощущением из 1990-х, когда в России молодые лошадки еще гарцевали на зеленом лугу жизни, и нам хотелось Европ и свобод - а потом оказалось, что большинству нужны просто бабки. И луг жизни даже не вытоптали - его приватизировали, нарезали на участки и распродали под застройку.

Теперь у меня больше нет ни иллюзий, ни надежд - одни воспоминания о свободе и счастье, которые не вырубить никаким госдевеломпентом под патриотическим управлением.

В ноябре 2013-го я сказал бы: хотите почувствовать ветер бедности, молодости и свободы - езжайте на Украину. Езжайте в Крым.

Но теперь, после всего, что случилось в начале марта 2014-го, - молчу.