Франс де Вааль: у истоков морали

Есть ли у животных идеалы, какие ценности разделяют с людьми приматы и как появилось понятие справедливости в фрагменте из книги Франса де Вааля «Истоки морали». Статья настоятельно рекомендована к прочтению каждому, что считает религии источником морали, а так же каждому, исповедующему либерализм, индивидуализм, капитализм и прочие подобные "ценности".

Низкое происхождение

Выползающие из ила животные напоминают о нашем низком происхождении. Все всегда начинается с простого. Это относится не только к нашим телам — с руками, развившимися из передних плавников, и легкими из плавательного пузыря, — но равно к нашему сознанию и поведению. Вера в то, что мораль почему-то имеет другое, не столь низкое происхождение, внедряется в нас с детства религией и подхватывается философией. Однако эта вера противоречит всему тому, что сообщает современная наука о первичности интуиции и эмоций в поведении человека. Противоречит она и тому, что мы знаем о других животных. Кое-кто считает, что животные — это животные, а представители нашего собственного вида следуют идеалам; на самом деле ошибочность этого утверждения легко доказывается, и не потому, что у нас нет идеалов, а потому, что у представителей других видов они тоже есть.

Почему паук чинит свою паутину? Дело в том, что у него «в голове» присутствует схема идеальной паутины, и как только структура его паутины отклоняется от идеала, он начинает трудиться изо всех сил, чтобы как можно быстрее привести ее в первоначальный вид. Как медведица обеспечивает безопасность своего отпрыска? Всякий, кто окажется между дикой свиньей и ее поросятами, быстро обнаружит, что в ее сознании тоже имеется образ идеальной конфигурации, и мамаша не любит, когда кто-то его нарушает. В животном мире полно процессов восстановления и коррекции, начиная от потревоженных бобровых плотин и муравейников и заканчивая защитой территории и поддержанием статуса. Отказываясь подчиняться иерархии, низкоранговая обезьяна нарушает принятый порядок, и тогда преисподняя обрушивается на нее. Всякая коррекция по определению нормативна: она отражает то, как животные чувствуют должный порядок вещей. Млекопитающие с развитым социальным инстинктом (а они тоже следуют нормам), наиболее чувствительные к морали, стремятся к гармоничным отношениям. Они всеми силами стараются избегать конфликтов, если это возможно. Взгляд на природу как на сражение гладиаторов просто ошибочен. В одном из полевых экспериментов два взрослых самца бабуина отказались даже прикасаться к ореху, упавшему между ними, хотя оба они его видели. Швейцарский приматолог Ганс Каммер, всю жизнь проработавший с гамадрилами, обезьянами рода павианов, описывает, как два самца — владельцы гаремов попросту разбежались, встретившись на одном плодовом дереве и поняв, что пищи на нем не хватит обеим семьям. Самки и детеныши последовали за вожаками, а плоды остались на дереве. Одного взгляда на громадные острые клыки гамадрилов достаточно, чтобы понять: нет такого, за что им стоит всерьез драться. Самцы шимпанзе сталкиваются с той же дилеммой. В окно своего кабинета мне нередко приходится видеть, как несколько самцов отирается вокруг готовой к спариванию самки. Вместо того чтобы ссориться из-за нее, самцы всеми силами стараются сохранить мир. Искоса поглядывая на самку, они занимаются грумингом друг с другом. И только когда все участники этой сцены совершенно успокоятся, кто-то из самцов попробует спариться с вожделенным объектом.

Если избежать схватки все же не удается, то приматы реагируют на нее так же, как паук на порванную паутину: переключаются в режим коррекции. Значимость социальных отношений подталкивает их к примирению. Исследования самых разных биологических видов показывают, что чем ближе особи друг к другу и чем чаще они общаются, тем с большей вероятностью они помирятся после драки. Их поведение говорит о том, что приматы осознают ценность дружбы и семейных уз, и это нередко заставляет их преодолевать страх или подавлять агрессию. Если бы не необходимость помириться, обезьянам не было бы никакого смысла целовать и обнимать бывших противников, разумнее было бы держаться от них подальше.

Все сказанное возвращает нас к теории происхождения морали «снизу вверх». Нравственный закон не насаждается сверху и не выводится из разумных логических принципов; скорее можно сказать, что он вырастает из прочно укоренившихся ценностей, зародившихся еще в начале времен. Самый фундаментальный из них — эволюционное преимущество жизни в группе. Желание принадлежать к общности, быть вместе, любить и быть любимым заставляет нас делать все возможное, лишь бы сохранить хорошие отношения с теми, от кого мы зависим. Другие общественные приматы разделяют с нами эти ценности и пользуются тем же фильтром, отделяющим действие от эмоций и позволяющим достичь взаимоприемлемого modus vivendi. Мы видим этот фильтр в действии, когда самцы шимпанзе прекращают ссору из-за самки или самцы бабуина делают вид, что не заметили ореха. Все сводится в конечном итоге к сдерживанию эмоций.

У Тары, самой молодой самки в нашей колонии шимпанзе, есть неприятная привычка, которая буквально выводит из себя дам постарше. Иногда она, найдя в вольере или выкопав из брошенной норы дохлую крысу, начинает таскать ее всюду за хвост, держа аккуратно в стороне от себя, а потом кладет на голову или на спину спящей товарке. Почувствовав (или унюхав) дохлую крысу, жертва вскакивает с громким воплем и начинает бешено отряхиваться, стремясь как можно быстрее избавиться от гадкой штуковины. Иногда она даже натирает соответствующее место на теле пучком травы, чтобы наверняка избавиться от запаха. Тара же быстро подбирает свою крысу и отправляется искать новую жертву. Самое замечательное в этой истории — полное отсутствие наказания. Ее жертвы безумно сердятся, а сама она находится в самом низу групповой иерархии, но никаких последствий ее действия не имеют. Она пользуется тем, что взрослые приматы невероятно терпеливы по отношению к молодняку.

Эмоциональный контроль очень полезен в критических ситуациях, когда речь идет о жизни и смерти. В качестве примера можно рассмотреть ситуацию, которую описал мне Аллан Шмидт, ведущий смотритель зоопарка Таронга в Сиднее. У них в зоопарке одна из лучших в мире площадок для шимпанзе. Но однажды двухлетняя Сембе запуталась там в веревочной петле. Естественно, Сембе пришла в возбуждение, и на вопли самочки вскоре на помощь примчалась ее мать Шиба. Шиба сумела выпутать Сембе из петли, после чего увела дочь вниз, на землю, обнимать и утешать. Когда Сембе успокоилась, Шиба взобралась обратно и перекусила злосчастную петлю, уменьшив таким образом опасность на будущее. А теперь представьте, чего ей стоило освободить малышку из смертельной петли. Ведь первый порыв, несомненно, подсказывает матери потянуть веревку или детеныша, что, естественно, лишь осложнило бы ситуацию. Вместо этого мать аккуратно помогла малышке высвободиться, растянув петлю; она явно понимала исходящую от веревки опасность. О том же говорят и меры безопасности, предпринятые ею позже.

Мы — млекопитающие, то есть животные, отмеченные чувствительностью к эмоциям друг друга. Я описываю здесь в основном ситуации из жизни приматов, но большая часть сказанного относится и к другим млекопитающим. Взять хотя бы работу американского зоолога Марка Бекоффа, анализировавшего видеозаписи игр собак, волков и койотов. Он пришел к выводу, что игра у псовых всегда проходит по правилам, повышает взаимное доверие, требует внимания к остальным участникам и учит молодняк правильно себя вести. Так, стереотипная «игровая поза» (животное глубоко опускается на передние лапы, одновременно высоко поднимая зад) помогает отделить игру от секса или конфликта; то и другое может все испортить. Но игра резко прекращается, как только один из партнеров поведет себя неправильно или случайно причинит другому травму. Провинившийся «просит прощения», вновь принимая позу игрока и предлагая второму «простить» за нарушение и продолжить развлечение. Еще более интересной делает игру смена ролей, когда доминантный член стаи перекатывается перед щенком на спину и подставляет живот, принимая позу подчинения. Так он позволяет малышу «победить» себя, то есть сделать то, чего никогда не позволил бы сделать в реальной жизни. Бекофф тоже видит здесь связь с моралью: «В ходе социальной игры, когда особи развлекаются в относительно безопасной обстановке, они познают базовые правила, приемлемые для других, — насколько сильно можно кусаться, насколько грубо бороться, как разрешать конфликты. Того, кто играет честно и предполагает такое же поведение других, ждет награда. Есть даже кодексы социального поведения, которые четко регулируют, что можно, а чего нельзя, и существование этих кодексов, вероятно, имеет непосредственное отношение к эволюции морали».

Для Бекоффа честная игра — это то, как должен вести себя пес, чтобы быть хорошим партнером. Большой пес, играющий в догонялки с маленьким, должен притворяться, замедляя бег, и все собаки без исключения могут наносить лишь легкие укусы. Эти правила имеют отношение к тому, что я назвал межличностной моралью. Но есть и другой момент, когда в игре требуется честность: речь идет о разделе ресурсов. Хотя существует множество правил, которые должны действовать при справедливом разделе, но базовые эмоции здесь опять же гораздо глубже, чем обычно считается. В конце концов, даже маленькие дети устраивают истерику с криком «Так нечестно!», если кусочек пиццы в их тарелке оказывается меньше, чем в соседней. Они демонстрируют справедливость первого порядка, то есть обиду в том случае, когда получаешь меньше других. Если бы этой обиды не было, никого бы не волновало, наверное, как что делится.

Эгалитаризм охотников-собирателей позволяет предположить, что наше внимание к процессу распределения ресурсов имеет долгую эволюционную историю. Зверобоям не разрешается даже разделывать собственную добычу, чтобы они не могли приберечь кусок побольше для семьи и друзей. Антропологи, играя в «Ультиматум» в самых разных частях света, выяснили, что все люди без исключения ценят равенство. Сама игра представляет собой процесс разделения некой суммы денег между двумя игроками. Деньги достаются игрокам лишь в том случае, если оба они согласны с тем, как они делятся. В целом наш биологический вид предпочитает делить поровну, вероятно потому, что предлагающая раздел сторона понимает, что неравный вариант, скорее всего, не будет принят. Сканирование мозга игроков, услышавших предложение разделить деньги не поровну, показывает негативные эмоции, такие как гнев и презрение.

Логика человека, играющего в «Ультиматум», достаточно сложна. Здесь мы не только демонстрируем справедливость первого порядка (протест против получения меньшей доли), но и предугадываем такую же реакцию у других и пытаемся предотвратить ее. Для этого мы активно предлагаем равенство и поднимаемся к справедливости второго порядка, которая представляет собой предпочтение справедливых решений в целом. На принципиальную роль стремления любой ценой избежать конфликта намекал еще Томас Гоббс: «Считается, что для человека естественно искать добра для себя, а справедливости он ищет только ради мира, и то случайно». В этом я согласен с философом, хотя никогда бы не использовал в этом контексте слово «случайно». Столь явно выраженная и универсальная человеческая черта не может быть случайной.

Насколько почтенный возраст имеет такая особенность, стало понятно из наших исследований, когда мне и Саре Броснан удалось обнаружить ее у обезьян капуцинов. Наш эксперимент приобрел большую популярность. Суть его состояла в том, что за выполнение аналогичного задания одна обезьяна получала ломтики огурца, а другая — виноградины. Обезьяны легко выполняли задание, пока вознаграждение за него было одинаковым, причем любым, но отказывались от неравного вознаграждения с таким упорством, что сомнений в их чувствах не оставалось. Я часто показываю на лекциях реакцию обезьян в этом эксперименте, и слушатели, как правило, чуть со стульев не падают от смеха. Полагаю, что их поражает узнавание в таких сценах самих себя. До этого момента они не понимали, как точно их эмоции соответствуют эмоциям обезьян. Обезьяна, получившая огурец впервые, удовлетворенно его схрумкивает, но уже на второй раз устраивает скандал, если видит, что ее товарка получает виноград. После этого она неизменно выбрасывает свой жалкий огурец и начинает трясти клетку в таком возбуждении, что та едва не разваливается. Мотивация, лежащая в основе действий обезьяны, не слишком отличается от мотивации любых уличных протестов против безработицы или низкой заработной платы. Суть движения "Occupy Wall Street «тоже состоит в том,что некоторые люди едят виноград от пуза, а остальные, кроме огурцов, ничего не видят.

Отказ от вполне качественной пищи только потому, что кто-то другой получает что-то более вкусное, напоминает и поведение человека при игре в «Ультиматум». Экономисты называют такую реакцию иррациональной — ведь что-то всегда лучше, чем ничего. Ни одна обезьяна, говорят они, не должна, по идее, отказываться от пищи, которую в других обстоятельствах с удовольствием съела бы; точно так же ни один человек не должен отказываться от предложенных денег, хотя бы и небольших. Деньги есть деньги. Но если такая реакция иррациональна, то эта иррациональность выходит за границы одного биологического вида. Живая демонстрация ее на обезьянах помогает понять, что человеческое чувство справедливости вовсе не является продуктом пресловутой рациональности, а коренится в базовых эмоциях.

Правда, следует добавить, что наши эксперименты на обезьянах не показали наличия у них справедливости второго порядка. Мы ни разу не видели, чтобы получивший виноград поделился своим вознаграждением с тем, кому достаются огурцы. Однако это не означает, что развитое чувство справедливости характерно только для человека. Не стоит забывать о наших ближайших родственниках, человекообразных обезьянах. Во-первых, высшие приматы нередко разрешают конфликты из-за еды, которая им не принадлежит. Однажды я видел, как молодая самка пресекла ссору между двумя подростками из-за ветки с листьями. Она отобрала у них ветку, разломила пополам и вручила каждому его часть. Хотела ли она просто прекратить драку или понимала что-то в том, как следует делить? Высокоранговые самцы тоже нередко пресекают драки — и не прикасаются при этом к пище, из-за которой вспыхнула ссора. Любопытны также наблюдения за Панбанишей, самкой бонобо, которую беспокоило собственное привилегированное положение. В лаборатории во время испытаний Панбаниша получала вдоволь молока и изюма, но чувствовала на себе завистливые взгляды подруг и родных. Через некоторое время она отказалась от всякого вознаграждения. Глядя на экспериментатора, она упорно показывала на остальных, пока тем тоже не дали вкусненького, и только после этого вновь начала есть. Человекообразные обезьяны умеют думать о будущем, и если бы Панбаниша на виду у всех наелась бы до отвала, то позже, по возвращении к остальным, у нее могли возникнуть неприятности.

Однако наиболее убедительные свидетельства существования справедливости второго порядка получены Сарой в ходе экспериментов с шимпанзе. После того как мы провели с ней все дополнительные тесты, которые затребовали критики и которые должны были окончательно доказать, что обезьян и правда тревожит неравенство, Сара начала новый крупномасштабный проект по изучению шимпанзе. Мы обнаружили, что чувствительность к справедливости возникает только в связи с какими-то усилиями. Если просто кормить приматов по-разному, никакой негативной реакции с их стороны не будет. Для этого нужно, чтобы пища была вознаграждением за сделанную работу. Помня об этом, Сара решила поощрять шимпанзе за выполнение простого задания виноградом и кусочками моркови; здесь тоже виноград ценился выше. Как и ожидалось, получатели морковки отказывались выполнять задания или выбрасывали свою пищу, если видели, что партнер получает виноград. До этого момента результаты по шимпанзе полностью совпадали с результатами по низшим приматам. Но никто не ожидал, что получатели винограда тоже будут расстроены. Сара написала в отчете: «Мы неожиданно обнаружили, что шимпанзе чаще отказываются от высоко ценимого приматами винограда, когда другим шимпанзе достается малоценная морковка, чем когда те тоже получают виноград».

Таким образом, честность и справедливость следует рассматривать как весьма древние свойства, которые берут начало в необходимости сохранять мир и гармонию перед лицом конкуренции за ресурсы. Причем оба уровня представлений о справедливости разделяют с нами высшие приматы, а один первый уровень — также низшие обезьяны и собаки. Фредерике Ранге из Университета Вены выяснила, что собаки отказываются подавать лапу человеку, чтобы «поздороваться», если ничего за это не получают, в то время как такая же собака рядом всякий раз получает вознаграждение. Не стоит удивляться подобной реакции у собак, поскольку среди предков собаки — длинный ряд сотрудничающих друг с другом животных. Внимание к тому, что получают другие, кому-то покажется мелочностью, но в конечном итоге оно может помочь не стать жертвой обмана. Называть такую реакцию иррациональной попросту неверно. Если мы с вами часто охотимся вместе и вы всегда берете себе лучшие куски, мне скоро потребуется новый партнер по охоте. Вероятно, не случайно все три вида животных, которые в наших экспериментах отрицательно реагировали на неравенство, — шимпанзе, капуцины и псовые, — любят мясо и охотятся группами. Всеобщий интерес к распределению добычи помогает согласовать вознаграждение с затраченными усилиями, что принципиально важно при долговременном сотрудничестве.

Это подводит меня к разговору о следующем уровне морали, на котором человек совершенно одинок; доступ сюда закрыт даже высшим приматам. Нас очень волнует групповой уровень; мы разрабатываем представления о добре и зле не только для себя и своих ближайших родственников, но для всех вокруг. Не то чтобы этот уровень полностью отсутствовал у высших приматов — я уже описывал его как «общественный интерес», — но для него требуется достаточно серьезный уровень абстракции, а также предвидение того, что может произойти, если допустить среди членов группы поведение, которое непосредственно нас вообще не касается. У людей соответствующие возможности есть. Ценности, о которых здесь идет речь, тоже не особенно сложны, потому что в функционировании общества, очевидно, заинтересованы все его члены, но найти параллели с другими животными уже достаточно сложно. Мы стремимся завоевать репутацию честностью и надежностью и не одобряем обманщиков и эгоистов вплоть до остракизма. Наша цель — поддерживать порядок, так чтобы каждый ставил общественные интересы выше личных. Мораль помогает шире распространять преимущества групповой жизни и сдерживать эксплуатацию со стороны могущественной элиты. В этом я следую традиционным в биологии взглядам на мораль как на групповой феномен, восходящим еще к Дарвину. Кристофер Бём сформулировал это так:

«Наши моральные кодексы полностью применимы только внутри группы — будь то языковая группа, неграмотное население, владеющее общей землей или отличающееся общей этнической идентичностью, или нация. Похоже, существует особая уничижительная моральная „скидка“ для культурных чужаков, которые зачастую и людьми-то в полной мере не считаются...»

Несмотря на то, что мораль, несомненно, возникла для внутригруппового употребления и не оглядывалась на человечество в целом, это вовсе не означает, что так и должно быть. Сегодня мы отчаянно стараемся вырваться за пределы моральной ограниченности и применить то, что успели узнать о достойной человеческой жизни, ко всему обширному миру, включая не только чужаков, но даже врагов. Представление о том, что враг тоже имеет какие-то права, возникло совсем недавно: Женевская конвенция о правах военнопленных датируется всего лишь 1929 г. Чем шире мы распространяем в мире наши представления о морали, тем больше нам приходится полагаться на интеллект, потому что, несмотря на всю мою уверенность в том, что мораль коренится в эмоциях, биология не слишком хорошо подготовила нас к правам и обязанностям в масштабе современного мира. Мы развивались как групповые животные, а не как граждане мира. Тем не менее очень скоро нам придется задуматься о таких вещах, как универсальные права человека, и нет никаких оснований воспринимать природную этику, о которой говорится в этой книге, как пожизненное тюремное заключение. Природная этика помогает объяснить, как мы пришли к сегодняшнему состоянию, и только; мы, люди, давно научились строить новые здания на старых фундаментах.

Франс де Вааль, голландский приматолог, эколог и этолог. Директор центра Living Links при НИИ изучения приматов Университета Эмори, автор книг «Приматы и философы», «Наша внутренняя обезьяна»