90-е под западным прицелом: Кто убивал Россию?

В 2009 году, 31 января, один из ведущих западных журналов «Ланцет» опубликовал статью молодого оксфордского социолога Дэвида Стаклера о влиянии массовой приватизации на резкое повышение смертности активного мужского населения в странах Центральной и Восточной Европы.

* * *

Кроме самой приватизации, под которой англичанин понимает передачу 25% госсобственности в частные руки, также учитывались тенденции развития смертности в период «до» начала реформ, доходы населения, особенности систем здравоохранения, роль общественных организаций и союзов в социальной адаптации, уровень взаимовыручки и поддержки и много еще каких интересных параметров. Группой социологов, которой и руководил Стаклер была прослежена динамика смертности с 1989 года по 2002 год на всем постсоциалистическом пространстве Европы и бывшего СССР. Итог исследования группы Стаклера был неутешительным: значительный рост смертности, особенно в России начала 1990-х годов является результатом «шоковой терапии», о котором постсоветские поколения знают отнюдь не понаслышке.

Рост безработицы на 56% привел к резкому увеличению смертности на 12,8% в среднем во всех странах постсоциалистического лагеря среди мужчин трудоспособного возраста (от 15 до 59 лет). В странах, в которых переход от «социализма» к «капитализму» проходил мягкими, последовательными этапами, например, Албания, Хорватия, Чехия, Польша и Словения, наоборот, мужская смертность снизилась на 10% при росте безработицы 2%. А в России с 1991 по 1994 год рост безработицы составил более 305%, и, соответственно, мужская смертность чуть ли не мгновенно увеличилась на 42%.

Словом, основной задачей исследования авторского коллектива англичан, было определение ведущей экономической причины в резком увеличении смертности среди работоспособного мужского населения пост-социалистического пространства. Оставим пока в покое эту совершенно нелепую исходную посылку исследователей, несмотря на то, что сам Дэвид Стаклер в Оксфорде занимается структурой и динамикой взаимовлияния экономики и общественного здоровья, - термин, имеющий скорее метафорическое измерение в России, чем какую-то научную ценность.

Не прошло и года, как в том же журнале «Ланцет» появилась статья Скотта Гельбаха из университета Висконсина и Джона Эрла, ведущего экономиста мичиганского Института проблем занятости им. Апджона. Вся статья направлена как раз против выводов Дэвида Стаклера и соавторов, - новое, более строгое, детализированное социологическое исследование не подтверждает немедленное и резкое увеличение смертности среди мужского населения в результате шоковой терапии, приватизации госсобственности. Да, утверждают оппоненты, безработица может отрицательно сказываться на состоянии здоровья, но, налицо очень слабые доказательства того, что приватизация в России способствовала росту безработицы. Более того, хотя вынужденное увольнение может негативно сказаться на здоровье человека, нет никаких очевидных свидетельств того, что приватизация крупных предприятий в постсоветской России сопровождалась серьезной утратой статуса или массовыми увольнениями.

Джеффри Сакс, американский архитектор «шоковой терапии» на постсоциалистическом пространстве тоже упоминается авторами «опровержения» исследования Дэвида Стаклера. «Ведущий» экономист-терапевт сетует, что полемический характер исследований англичан не выдерживает серьезного и должного... эпидемиологического анализа. Иными словами, оценивать резкий скачок смертности в постсоветской России в самом начале 1990-х годов, не учитывая тенденций динамики смертности и, повторю - это замечательно, - эпидемиологической карты регионов - невозможно.

Действительно, как можно оценивать связь между приватизацией и смертностью, не рассматривая отдельно большую и малую приватизацию, т.е. динамику роста смертности в госсекторе и в сфере малого бизнеса. Если, уверяют Скотт Гельбах и Джон Эрл посмотреть не на средний «процент смертности» в условиях приватизации, а на динамику смертности в секторах и сферах экономики, как это не покажется парадоксальным, на первый взгляд, в малом бизнесе постсоветской России смертность росла темпами даже более высокими, чем в госсекторе (да, малый бизнес отстреливал тогда своих конкурентов сразу, а давление рэкета на частных предпринимателей оправдывало ожидания самого больного воображения). А ведь именно малый бизнес, частные собственники были заинтересованы и обеспечивали социальные пособия, лечение, отдых и т.д. своих работников. Да и временной интервал между проведением приватизации и скачком смертности среди работоспособного мужского населения был отнюдь не таким быстрым и скорым, как утверждает Дэвид Стаклер. Едва ли стоит упоминать и о том, утверждают критики Стаклера, что проникновение иностранного капитала в страну, то есть, приватизация иностранцами государственных предприятий ведет, наоборот, как минимум, к 10% увеличению рабочих мест (например, в Румынии).

Словом, по мнению Скотта Гельбаха и Джона Эрла, эффект от массовой приватизации в России был крайне позитивным. Ну, а динамикой уровня безработицы и многолетней реструктуризацией экономики при анализе роста смертности среди активного населения можно пренебречь. Заметим, к слову (хотя могли бы и пренебречь), что по данным ООН, которые цитирует обозреватель «The Washington Post» Джордж Ф. Уилл в апреле прошлого года, «смертность мужчин в России в три-пять раз выше, а женщин - в два раза выше, чем в странах на сходной ступени развития, и через десять с небольшим лет численность трудоспособных россиян будет ежегодно сокращаться на 1 млн. человек, а общая численность населения в 2030 году составит всего 115 млн. человек».

* * *

Но, безусловно, говорить о динамике смертности в России в начале 1990-х годов без наших отечественных экспертов и специалистов невозможною Вот, например, что пишет о демографической динамике в 1990-е годы директор Института Демографических исследований Виктор Белобородов: «За последние пятнадцать лет (1992-2006 гг.): естественная убыль населения России - составила 11 790,6 тыс. человек; положительный миграционный обмен (т.е. компенсация естественной убыли за счет миграционного прироста) - как показывают расчеты, составил 5 468,2 тыс. человек. Первое пятилетие депопуляционного периода (1992 - 1996 гг.) завершилось с превышением числа умерших над числом родившихся на 3 423,8 тыс. человек.

Смертность в эти годы превысила рождаемость в 1,49 раза. Вклад внешней миграции, лишь маскирующей, как было отмечено выше, истинную демографическую картину, в этот период составил 2 937,7 тыс., сократив тем самым размер итоговой убыли до 486,1 тыс. человек.

Так, в 1992-м и 1994-м гг. замещающий эффект внешней миграции фактически скрыл убыль населения в размере 1 093 тыс. человек, создав тем самым у отдельных представителей властной бюрократии убежденность, что «никакого демографического кризиса у нас нет».

Собственно, не только отдельные представители отечественной бюрократии могут беззаботно грезить «великим будущим» страны, пренебрегая несущественной естественной убылью населения, но и западные эксперты могут «на чистом глазу», после проведенного анализа, рекомендовать экономическое чудо - «шоковую терапию» для лечения любых стран, страдающих недугом коммунизма или авторитаризма. Никаких побочных эффектов: никакого немедленного скачка смертности в результате приватизации 25% госсобственности. Но, прежде чем перейти к оценке научных подвигов как Дэвида Стаклера с командой, так и Скотта Гельбаха & Джона Ирла, стоит сделать несколько замечаний о времени и условиях появления ответа адвокатов «шоковой терапии».

* * *

Не так давно Европа отмечала 20-летие падения Берлинской стены. Отмечала, на самом деле, с изумлением. Западная пресса была полна статьями, посвященных «остальжии», т.е. тоске по социалистическим временам в Восточной Европе. Были проведены конференции, в частности в Праге(!), целью которых было изучение этого феномена - тоски по социализму, в том числе и у 30-летних представителей «свободной Европы», и даже младше. Причем, как отмечали сами исследователи и эксперты, тоска по коммунизму формировалась, прежде всего, под влиянием... рассказов и воспоминаний родителей. Не обличительные материалы о зверствах коммунизма, не параллели между сталинским и гитлеровским режимами, а тоска по справедливости, равенству, порядку, человеческой морали, которые существовали во времена социалистического лагеря, ведут новые поколения европейцев.

Ликуя и радуясь по поводу годовщины падения стены и коммунистических режимов, прозвучали все-таки пусть и осторожные, но отрезвляющие замечания: падение Стены - это не завоеванная, а подаренная свобода. Не выстраданная, а полученная в результате глубинных процессов, которые набирали силу в СССР во второй половине 1980-х годов. В падении Берлинской стены нет заслуги самих немцев, нет заслуг и представителей социалистического лагеря Европы. Возможно, именно поэтому даже Чехия переживает ренессанс социалистических ценностей и «остальжию»? Не говоря уже о других странах... Может быть поэтому бессмысленно сравнивать уровень смертности в начале 1990-х годов в Восточной Европе и на постсоветском пространстве? Может быть поэтому социологи из Оксфорда и их оппоненты предпочитают отыскивать аргументацию как за, так и против именно в России, в которой и сама массовая приватизация, и ее влияние на уровень смертности трудоспособного населения наиболее очевидны. Точнее, шокирующе очевидны, так же, как очевидна «шоковая терапия».

Но, статья в журнале «Ланцет» Скотта Гельбаха и Джона Эрла - это не просто академический ответ Дэвиду Стаклеру. Это попытка ответить на очень непростые вопросы самой Европы, на депопуляцию практически 30 европейских стран, на социальные и экономические проблемы стран бывшего социалистического лагеря, всплеск национального самосознания и успешных политических демаршей современных националистов. Это попытка еще раз оправдать стратегию эскалации либерально-демократических ценностей, как эффективное средство международной политики и многое другое.

* * *

В целом, ответы «защитников» эффективности «шоковой терапии» и радикальных экономических реформ на постсоциалистическом пространстве, их аргументация и методы исследования живо напомнили мне об одной встрече с американскими студентами в далеком Мичигане. Впрочем, и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне, и в Олбани, студенты, так или иначе, задавали мне один и тот же вопрос: «Почему вы, русские, так любите говорить о мрачном, так любите писать о смерти? Вот и ваше исследование целиком посвящено проблемам социальной смерти на постсоветском пространстве. Ведь у вас же произошла либеральная революция! Вы теперь свободны, у вас есть рынок, новая конституция... При чем здесь смерть? Зачем вам думать об этом?».

Насытившись уровнем осведомленности американцев о традициях и ментальности России, об истории, о победах в мировых войнах, о континентальной философии и литературе (кстати, объяснять, кто такие Федор Достоевский, Петр Чайковский и Лев Толстой нужды не было), я попытался ответить по-своему, как подобало писателю и публицисту. «Скажите, обратился я к аудитории, Америка - великая страна? Она - действительно супержержава?!». Студенты вздрогнули и распахнули огненные глаза, - точь-в-точь, как когда-то распахивали мы на комсомольских собраниях 80-х - «Конечно, - грозно воскликнули они, - Америка - супердержава, ведущая страна мира!».

«Хорошо, хорошо, - успокоил я студиозов. - Давайте просто теперь представим: вот вы завтра просыпаетесь утром, а никакой супердержавы нет, и больше никогда не будет».

«Как нет и не будет?! Что значит, нет и не будет?! Как такое может быть?!?!» - возмутились американцы.

«Как оказалось, - ответил я им, - очень просто. Вместо США - группы северных, южных, западных и восточных штатов, флага нет. «Америка, Америка...» - не поете, гимна нет тоже. А доллар ценится не больше, чем туалетная бумага. Кроме того, весь мир, который только что вас безмерно уважал, плюет вам в лицо и заявляет, что от сотворения человека больших идиотов, чем американцы не было».

Видели бы вы, как сдвинулись плечо к плечу студенческое племя! Слышали бы вы, с каким грозным сарказмом они ответили мне, не ответили, а даже рявкнули:

«Такого не может быть НИКОГДА!!!»

«Деточки вы мои, когда нам было 19-20 лет, в далекие теперь 1970-е, мы, советские студенты были абсолютно уверены в том, что СССР - супердержава, - вечен. И НИКОГДА не может случиться так, что его не станет в считанные месяцы».

Западный мир называет падение СССР - коллапсом. Мы говорим - распад. Точнее - гибель. Даже не смерть, а именно гибель. Это был тектонический сдвиг эпохи не только в истории Российской империи или Советского Союза, а в целой истории христианской цивилизации, рядом с которым методы и формы учета и анализа безработицы, приватизации госсобственности или эпидемиологических карт регионов были трещинами в асфальте. Мы, здесь, на постсоветском пространстве обладаем уникальным опытом, который остался недоступен ни одной стране мира, ни одной современной культуре. Воплощенная коммунистическая эпоха в гигантской империи как закономерный и логический результат многовековой истории европейской культуры: Возрождения, Нового Времени, Просвещения: в том, что появилось в начале ХХ века на 1/6 части земной суши, было итогом развития, явило его в радикальном, ослепительно чистом облике. И, с такой же неуклонной закономерностью пришло к естественному концу и не на словах, а на деле поставило точку тысячелетней эпохе. Теперь вернемся к вопросам приватизации госсобственности и уровня смертности в России и на постсоциалистическом пространстве.

* * *

Неважно, насколько хорош Дэвид Стаклер как эксперт, насколько методы, которые использовали Скотт Гельбах и Джон Эрл, пытаясь переосмыслить статистику и социологическое исследование, проведенное на основе верифицированных данных, более эффективны, или, наоборот нелепы, так же, как и сами исходные посылки Дэвида Стаклера. Но, увеличение смертности в постсоветской России лишь в отдаленной степени имеет отношение к европейским (западным) теориям приватизации 25% госсобственности без увеличения уровня смертности, или с таковым.

Шоковая приватизация, безусловно, выступила одним из тех главных катализаторов действительной, а не символической смерти целых поколений. Она была главным инструментом окончательного разложения советского трупа. Но приватизация, в целом, стала доступной и была осуществлена именно потому, что поколения, советские поколения, которые вступили в постсоветскую историю, были мертвы. Ни защищать себя, не отстаивать свои ценности, традиции, ни воевать за свой дом, за свою эпоху, ни выстраивать новые уровни и иерархию коммуникаций, они были неспособны. Так же, как неспособны кладбищенские покойники вступать в борьбу за снижение стоимости «места» на отдельно взятом кладбище. Тем более, в считанные месяцы «возродиться» в совершенно неведомом облике европейского/западного «свободного» гражданина, а заодно и «перестроить» за год собственное настоящее, т.е. проделать все то, на что у самой Европы ушло несколько веков, начиная от первых буржуазных революций.

Смерть СССР - это действительная смерть, социальная смерть конкретных поколений, начиная от повальных «гражданских казней», остракизма, переход/вытеснение социальных групп в маргинальные слои, разрушение всего богатства коммуникации на индивидуальном, социальном, историческом уровнях иерархии. Именно поэтому приватизация госсобственности, свободные цены, ликвидации культуры, всей системы ценностей, традиций, бандитизм и грабеж и многое другое были, что называется, не «прорывом в будущее», а обыкновенными трупными пятнами, обыкновенной деструкцией, разложением «социального тела», попросту говоря, - трупа империи. И, разумеется, оценивать их позитивный эффект на жизнь, т.е. на воспроизводство конкретных поколений, можно так же, как можно оценивать позитивный эффект, какой производят, безусловно, трупные черви на кладбище.

Разумеется, понять происшедшее в СССР в самом начале 1990-х годов совершенно не под силу западной молодежи, молодым профессорам и экспертам в сложнейших вопросах... западного мироустройства, ментальности, традиций и европейского миропорядка, включая системы права, здравоохранения и социальной безопасности. Тем более невозможно, если мы сами до сих пор раздираемы «эпохальными» спорами, дебатами, дискуссиями.

В целом, предложенные западные авторы и их статьи, западный взгляд на проблему смерти и смены эпох на постсоветском пространстве представляют собой частности, которыми легко можно пренебречь, даже в самой европейской или американской культурах. Предвижу негодование и возмущение, которое они вызовут среди всех российских экспертов и исследователей, - как правым, так левым, есть что сказать и, самое главное, о чем поспорить. Впрочем, и спорами этими можно будет пренебречь. И в этом, в действительности, и заключается самое позитивное, что мы научились делать: выносить за скобки западную академическую пыль, когда говорим о российской действительности.