"Какую партию ни строй, получается КПСС"

Ругать «режим партий» всегда модно. Не только в России, где само это слово вызывает особые исторические аллюзии, но и на Западе.

Недавно ради интереса открыл словарь афоризмов на разделе о политических партиях.  Из почти 20 высказываний великих о партиях — ни одного положительного: «У нас нет партии без склонности к инквизиции в той или иной форме» (О. Шпенглер), «Партия — это безумие многих ради выгоды единиц» (Дж. Свифт), «Кто много мыслит, тот непригоден в качестве члена партии: своей мыслью он легко пробивает границы партии» (Ф. Ницше). И так далее. Партии на Западе традиционно стяжают репутацию козлов отпущения. На них охотно взваливают ответственность за экономические и политические провалы, при этом успехи заносятся в актив в лучшем случае отдельных особо заметных политиков, но не партий как таковых.

Предпосылки подобного отношения к политическим партиям западного типа заложены уже в самой их природе. История отвела им незавидную миссию политического оформления фундаментального социального размежевания. Само слово «партия» переводится с латыни как «часть» — часть общества, расколовшегося в результате процессов модернизации, которые охватили Запад в XVIII–XIX веках. Левиафан модерна разорвал единую социальную ткань традиционного мира, вырвал из привычной среды целые группы населения и противопоставил их друг другу. Гражданское общество вступило в ожесточенную борьбу за право политического и экономического господства «республики собственников» над массами «париев». Философы Просвещения дали противостоящим лагерям мощное оружие в виде великих идеологий модерна.

Партийная система Запада возникла из огня непримиримого противостояния социальных групп и классов, которые в революционной борьбе и на парламентских трибунах вырабатывали условия социального компромисса — политического статус-кво современного общества.

Однако конец эры революций обернулся для западных партий фундаментальной проблемой, которую они так и не смогли полностью решить.

Необходимость действовать в рамках политического консенсуса, затушевывать наиболее радикальные (а это чаще всего наиболее привлекательные для масс) аспекты своей доктрины обезличивает партию. Партия быстро становится бюрократическим образованием, которое живет по своим собственным законам. Сам по себе этот процесс естественен, но трудность для бюрократизирующейся и «бронзовеющей» политической партии заключается в том, что она лишается того, что в глазах людей дает ей право на существование, — особой харизмы, отличающей ее от других и вселяющей веру в нее. Она начинает отождествляться с образом «серого» чиновника. А чиновников не любят нигде.

Над этой проблемой размышляли известные политологи и социологи. Макс Вебер и его соотечественник, крупнейший теоретик партийно-политической системы Роберт Михельс сошлись на том, что процесс бюрократизации партии и «рутинизации» ее харизмы объективен и необратим. Единственный шанс для нее избежать превращения в канцелярское ведомство — опереться на «внешнюю» харизму политического лидера или реанимировать ценностную платформу.

Эта идея опасно перекликалась с идеологией фашизма: партия представлялась как «продолжение» харизматического вождя. Не случайно Михельс в конечном итоге оказался в рядах сторонников Муссолини. «Предтечей» нацизма отдельные горячие головы называли и Вебера. Однако как бы то ни было, диагноз был поставлен верно.

Благо, в годы «холодной войны» и противостояния двух систем поводов для того, чтобы скрестить шпаги с идейными противниками хватало.

Однако в конце прошлого века этот отлаженный механизм дал сбой. С крахом советского социализма исчезла важнейшая константа политической жизни стран Запада — наличие ценностной альтернативы, которая позволяла партиям либеральной, консервативной и социал-демократической ориентации идентифицироваться по принципу «от противного». В условиях зачищенного идеологического поля они не смогли более обеспечить даже видимость своей ценностной ориентации.

Все партии стали на одно лицо. Занявшая все интеллектуальное пространство Запада идея толерантности лишила политические партии последнего «спасательного круга» — возможности опереться на харизматическую личность лидера. Харизма неотделима от эмоции, чувственного восприятия мира, того, что Вебер определял как аффективное действие. Толерантность же полностью его исключает. На сегодня она, видимо, одержала победу над харизмой. Наглядное подтверждение этого — судьба «последнего харизматика» Европы Сильвио Берлускони.

В результате, Запад оказался в ситуации идейно-политического вакуума. Старые партии быстро теряют остатки легитимности, о чем наглядно свидетельствуют соцопросы. При этом уже вышли на политическую авансцену организации, готовые перехватить у них эстафету. Эти новые партии действуют вполне по Веберу — четко постулируют свою ценностную ориентацию и ставят во главе своих рядов политиков-харизматиков. Яркий пример подобного объединения — французская партия «Национальный фронт» во главе с Марин ле Пен. По последним данным, она пользуется симпатией четверти населения Франции.

Неприязнь к политическим партиям в России выражена не менее, а может быть и более ярко, чем на Западе. По недавним опросам общественного мнения, партиям у нас доверяют даже меньше, чем полиции. Рейтинг их поддержки почти вдвое ниже, чем у президента, церкви и армии. Создается впечатление, что россияне вообще не до конца понимают, в чем смысл существования партий: они, вроде бы, не являются частью госаппарата, но в то же время в самую последнюю очередь считаются выразителями интересов населения.

Вероятно, вряд ли стоило ожидать, что классическая западная многопартийность сходу приживется в рамках культуры, в которой выработан принципиально иной дискурс о политических партиях и вообще о взаимоотношениях власти и общества. Первые партии в России возникли в начале XX века на совершенно ином фундаменте, чем на Западе. Они слабо соотносились с реальной социальной ситуацией в стране и, по преимуществу, имели в качестве прообразов интеллигентские политические кружки, которые представляли, скорее, самих себя, чем какие-либо общественные группы. Для западной многопартийности, укорененной в борьбе разбуженных модерном мощных социальных сил, в России не было почвы. Опорой массовой партии здесь могло быть лишь крестьянство, которое выступало с единым проектом социальных преобразований. Взявшая его на вооружение коммунистическая партия, в строгом смысле, даже не являлась «партией», то есть политической организацией по представительству интересов «части» населения. Она выступала как «постоянно действующий народный собор» (формулировка С.Г. Кара-Мурзы), отражавший коллективную волю общества и игравший роль «подпорки» государственной власти.

В результате, в массовом сознании населения России не сформировалась та структура, без которой существование многопартийности невозможно, — представление о том, что общественные интересы в современном социуме зачастую разнонаправлены и вступают в противоречие друг с другом. Советский опыт, фактически, не знал такой ситуации. А сегодняшняя Россия находится именно в этом положении. Партийное строительство последних десятилетий у нас раз за разом терпит фиаско: «какую партию ни строй, получается КПСС». Но проблема заключается именно в том, что нам сейчас не нужна партия по типу КПСС. Гомогенное советское общество давно стало достоянием истории. Расколотому социуму, каковым является современная Россия, отчаянно необходимы политические механизмы согласования интересов различных социальных групп. Эту роль могли бы сыграть партии. Осталось лишь создать их. Возможно, на этом пути мы могли бы добиться даже большего успеха, чем сегодняшний Запад. Его партийно-политическая система в тупике, выхода из которого пока не видно. Может быть, наш случай — именно тот, когда построить заново проще, чем ремонтировать старое и обветшавшее?