Смерть как образ жизни

В России, как на войне: уходишь из дома — и не знаешь, вернешься ли. Конституция у нас писана вилами по воде, а из всех гражданских прав исправно действует только одно — право на смерть. Преждевременную и нелепую.

Это Запад загнивает от онкологии и Альцгеймера, в России, вечно молодой, вечно пьяной, торжествует лозунг хиппи: «Живи быстро, умри рано!».

Страна занимает 175-е место в мире по уровню физической безопасности граждан. За этой сухой формулировкой — люди на остановке, размазанные по асфальту пьяным лихачом, пациенты, зарезанные на операционном столе, как рождественская индейка, убитые наледью, упавшей с крыши, сбитые на пешеходных переходах, отравленные паленой водкой, те, кто вышел на улицу — и словно растворился в воздухе, жертвы бандитов, которых боятся даже полицейские, и жертвы полицейских, которых порой трудно отличить от бандитов.

Прибавить к этому несъедобные продукты, поддельные лекарства, просроченное детское питание, загрязненную воду, рассыпающееся, словно карточный домик, аварийное жилье, расформированные больницы, «убитые» дороги, наркоманов, которые за дозу мать родную убьют — не то что случайного встречного, — и получится не страна, а хоспис. Вот только между обреченными нет ни братства, ни сочувствия. Чужая смерть вызывает у них в лучшем случае животное любопытство. Но чаще можно услышать: «Сам виноват!», за которым прячется извечное «Не сторож я брату своему!».

Реформы, превратившие здравоохранение в заживозахоронение, докатились и до психиатрии. По внутренней инструкции, больных в психбольницах держат не более трех недель, а за возвращение в больницу раньше, чем через три месяца, штрафуют врача. Так что выражение «дурдом», которое применяют к России в переносном смысле, скоро можно будет использовать и в прямом. Страну, лидирующую в мире по количеству душевнобольных, заполонят недолеченные шизофреники и параноики, опасные для окружающих безумцы, которых выписали из страха перед начальством.

Тем, кто принимал новые законы, не грозит стать жертвой сумасшедшего с бритвою в руке, у них охрана и кортеж. А остальные — сами виноваты.

Девушка пришла в полицию с заявлением на преследователя: парень ходил за ней по пятам, демонстрируя нож, который всегда носил в кармане. Несмотря на то что он состоял на учете в ПНД и был явно не в себе, врачи и полицейские разводили руками: «Он ведь ничего не нарушил…» А через время парень загремел за решетку: за то, что порезал ножом другую девушку, случайно попавшуюся на его пути.

Кто виноват, когда никто не виноват?

— С ужасом думаю, какая старость ждет меня в нашей стране, — поделился однажды друг.

— Не переживай, в России дожить до старости — не много шансов, — пошутила я, и мы расхохотались...

А на днях он погиб, возвращаясь из столичного клуба: грабители, напав в переходе, ударили чем-то тяжелым по голове. Ради айфона и ноутбука. До пенсии ему оставалось 27 лет. Полиция, открещиваясь от «нераскрываемого» преступления, написала в протоколе: «черепно-мозговая травма была получена от падения человека с высоты собственного роста». А окружающие отозвались извечным: «Сам виноват!»

Если ночью так опасно, даже в самом центре Москвы, и все об этом знают, почему нет официальных заявлений от полиции? Усиления патруля? В «людоедском» Союзе можно было без страха гулять по ночам, в современной России — и днем страшно.

Москва — это Wild East (дикий Восток), без ствола и ножа здесь опасно. На станции «Комсомольская» наркотиками и поддельными документами торгуют практически на глазах у полиции. В столице и днем можно получить «перо» в бок от добропорядочного гражданина за то, что припарковался на его месте, или схлопотать пулю в лоб из-за царапины на машине. Сколько таких случаев промелькнуло в новостях, а сколько осталось за кадром?

Но скажут: «Сами виноваты!» Не там шли, не то говорили, не так делали. А может — не там жили?

Полтора года мы с мужем провели в маленьком калужском городке, больше похожем на деревню. Мужчины здесь давно занесены в красную книгу, а в окрестных деревнях — и вовсе бабье царство. На десять домов по одному мужику, и каждый месяц новая смерть.

Нельзя пройти по улице, не увидев крышку гроба, прислоненную к дому, или траурные цветы, разбросанные по дороге, или черный вдовий платок на женщине, которая еще вчера шла с мужем под руку.

И среди умерших — мужчины, мужчины, мужчины…

Рак в тридцать лет? Инфаркт в сорок? Дожившим до пятидесяти в России нужно выдавать орден, ведь пенсия для мужчин — недостижимее царствия небесного.

Мужская смертность принимает масштабы национального бедствия, в стране самый большой разрыв продолжительности жизни между «слабым» и «сильным» полом, а здоровью наших мужчин не завидуют даже жители Зимбабве и Сомали. С телеэкранов пугают ГУЛАГами и голодоморами, живописуя ужасы советского тоталитаризма, но тому нечего ГУЛАГа бояться, у кого ГУЛАГ вокруг.

В СССР люди были винтиками системы, в современной России мы — лишние детали.

Экстремальная жизнь русского человека — это ежедневная борьба за выживание, лавирование между «так жить нельзя» и «так жить невозможно». Если столичные больницы — конторы по выкачиванию денег из населения, то провинциальные — просто кратчайшая дорога на тот свет. Случается, что врачи здесь, дежуря трое суток подряд, оперируют без наркоза и лечат все болезни зеленкой и бинтом — ибо больше нечем. В маленьких городах закрыты роддома, зато исправно работают морги. А что еще нужно вымирающей стране?

Похоже, мы нашли «Россию, которую потеряли»: это в Москве XXI век, а за МКАДом — XIX. И живут там без вины виноватые, которые сами работают в больнице за гроши, сами болеют, и мрут как мухи тоже сами. Сами виноваты — и точка.

В череде смертей, которые прошли перед моими глазами в калужской провинции, один случай просто просится на бумагу. Молодой парень, поссорившись с женой, пошел топить горе в стакане. Водка оказалась паленой, компания сомнительной, а непотушенная сигарета довершила дело: в сгоревшей квартире нашли три трупа. На поминках друзья, опустошив имевшиеся бутылки, отправились в магазин за добавкой. Но доехали только до глубокого оврага, где список пополнился еще четырьмя покойниками. Итого семь молодых мужчин, которых за несколько дней не досчитался город.

«Сами виноваты, не надо было пить!»

А как не пить, когда работы нет, заводы закрыты, колхозы развалены, а земли скуплены москвичами, которые завозят на их обработку рабов из бывших братских республик? Они живут в неотапливаемых вагончиках прямо в поле и зарплату чаще всего получают побоями — отняв паспорта, хозяева их жизни превращают работников в заложников. Раздеваясь в жаркий день по пояс, азиаты пугают деревенских выпирающими, как у узников Освенцима, костями и вывернутыми от рахита коленями.

Но кто чужаков пожалеет, когда и своих не жалко?

Наш генофонд гниет у нас под ногами. Обобранные, обманутые, никому не нужные бродяги, жертвы обстоятельств, «черных риелторов», финансовых пирамид или правительственных реформ, спиваются, замерзают заживо и гибнут от рук бомжхантеров.

«Это их выбор!»

10 лет назад в Петербурге провели исследование среди бездомных: у 75% бомжей было высшее образование (за вычетом купленных дипломов и сворованных диссертаций в российском парламенте меньше). Они не нужны ни власти, ни оппозиции, не нужны коммунистам, либералам, монархистам, патриотам и космополитам; на них не распространяется лозунг «Свобода. Равенство. Братство», и «Россия для русских» — тоже не для них. Полтора миллиона лишних людей, которые сами виноваты.

Российские новости напоминают фильм-катастрофу: аварии на станциях, массовые отравления, обрушившиеся дома, пожары, пожирающие села, обрывы сетей, погружающие в темноту города, взрывы и перестрелки, подростки, кидающиеся из окон, дети, зараженные СПИДом в больницах, шахты, в любой момент готовые стать братской могилой…

И все это так привычно и обыденно, что не вызывает у нас никаких эмоций.

Только последние пару лет мы перестали вымирать — и то исключительно за счет мигрантов, наводнивших страну. Но ведь кому-то нужно заселять пустеющие территории.

Автокатастрофы уносят в год по населению маленького городка, столько же погибает от рук убийц в белых халатах, в два раза больше — от рук преступников, до ста тысяч пропадает без вести, за двадцать лет почти миллион человек наложил на себя руки, а количество подростков и молодых людей, погибших от наркотиков, страшно произносить вслух.

Но нам их всех не жалко. Это их проблемы. Это их выбор. Погибли по своей глупости. Убиты по собственному желанию.

«Сами виноваты!».