Шахтерское движение в 1989 году и современность

Это все равно, что смирная лошадь…

Ездит, ездит лошадь смирно и благоразумно — и вдруг встанет на дыбы или заржет и понесет; отчего это с ней приключилось, кто ее разберет: быть может, укусил ее овод, быть может, она испугалась чего-нибудь, быть может, кучер как-нибудь неловко передернул вожжами. Разумеется, эта экстренная деятельность смирной лошади протянется недолго: через пять минут она остановится и как-то странно смотрит по сторонам, как будто стыдясь за свою выходку.

Н.Г. Чернышевский

Последние годы существования СССР сопровождались мощным ростом рабочего движения. М.С. Горбачев и руководство КПСС пытались реформировать экономическую и политическую систему СССР, находящуюся в глубоком кризисе. Не останавливаясь подробно на причинах и развитии кризисных моментов в советской экономике, можно только добавить, что они отразились на положении в шахтерских районах, приведя к значительному снижению и без того невысокого жизненного уровня «советских тружеников».

Важный вопрос, который до сих пор является предметом спора для многих «левых»: участвовали ли массы советских шахтеров в принятии решений по поводу производства и реализации продукции? Думаю, что тот, кто жил в то время и даже работал на шахтах, согласится, что такое участие было ограничено сидением назначенных властями представителей в президиумах по торжественным дням и во время выездов на официальные мероприятия. Конечно, роль в советском обществе различных категорий «непосредственных производителей» — особая проблема для многих исследователей. Факт, однако, заключается в том, что эта роль и место промышленных рабочих в советском обществе были подчиненными, несмотря на усиленную работу пропагандистской машины по созданию имиджа рабочего класса как «основного и ведущего класса советского общества».

Феномен отчуждения «непосредственных производителей» в СССР стал тем компонентом общественной жизни, который оказался одним из решающих факторов возросшей в годы перестройки протестной активности трудящихся. Именно он вместе с экономическим и социальным кризисом советского общества спровоцировал рабочий протест поздних 1980-х гг. В условиях гласности и перестройки этот протест не мог не быть услышанным обществом.

В 1986–1987 гг. был отмечен рост числа забастовок и прочих трудовых конфликтов в СССР. Конфликты различной длительности и напряженности имели место во многих отраслях промышленности и регионах страны, в том числе в крупных городах РСФСР, в Прибалтике, Закавказье и других республиках бывшего СССР. Особенно много таких конфликтов происходило на предприятиях легкой промышленности, в строительстве, в горной промышленности. В советских официальных СМИ об этих трудовых конфликтах не сообщалось, они регистрировались только органами внутренних дел и КГБ. Все эти забастовки были спонтанными и не сопровождались образованием стачечных комитетов, они никак не были связаны друг с другом. Рой Медведев отмечает, что «ситуация изменилась существенно и неожиданно для властей страны летом 1989 г. По стране прошла небывалая в прошлом волна забастовок»[1].

Вадим Борисов в своем исследовании «Забастовки в угольной промышленности (анализ шахтерского движения за 1989–99 гг.)» пишет:

«Несмотря на репрессии, недовольство рабочих продолжало нарастать. При кажущейся неожиданности забастовка 1989 г. была подготовлена всем ходом предшествующих событий. Весной 1989 г., еще до шахтерской забастовки, принявшей характер всесоюзного выступления, по всей России прокатилась волна забастовок локального характера, в том числе и на угледобывающих предприятиях Кузнецкого и Печорского угольных бассейнов. Так, рабочие одной смены шахты “Cеверная” в Воркуте провели в начале марта подземную сидячую забастовку, протестуя против произвольного изменения величины их зарплаты. Эта забастовка переросла в краткосрочную голодовку с требованием прекратить работу по воскресеньям, ввести 6-часовой рабочий день, сократить управленческий аппарат, уволить директора, увеличить оплату за ночную работу, объявить о создании независимого профсоюза, единогласно названного “Солидарность”. В городе прошли митинги поддержки, но забастовка прекратилась с наплывом партийных чиновников и быстрой уступкой некоторым требованиям рабочих. “Разбуженные” забастовкой воркутинские шахтеры собрались 10 июня, чтобы создать городской рабочий комитет»[2].

Как видим, лозунги забастовщиков не несли в себе ничего специфически антисоветского или антисоциалистического, по крайней мере, на начальном этапе движения.

Характерна реакция властей, как местных, так и союзных, на начало массовых протестов. Л.Н. Лопатин отмечает:

«Кемеровский обком КПСС осудил забастовки и под угрозой исключения из партии запретил коммунистам в них участвовать. В заявлении обкома, в частности, говорилось: “Как показывают события последнего времени, лозунгами демократизации, гласности, расширения прав и свобод человека все чаще пользуются те, кто хотел бы превратить демократию в распущенность, беззаконие, вседозволенность. Об этом, в частности, говорят факты групповых отказов трудящихся от работы, имевшие место на предприятиях Кемерово, Новокузнецка, Междуреченска, Осинников, Киселевска”»[3].

Далее события приняли оборот, неожиданный не только для властей, но и, видимо, для самих шахтеров.

Волна забастовок на Кузбассе началась с города Междуреченска. 10 июля забастовала шахта им. Шевякова, откуда движение быстро перекинулось на другие шахты. Этой забастовке предшествовал длительный процесс подачи жалоб, петиций в которых рабочие начали формулировать требования к властям. Еще в конце 1988 г. горняки направили письмо в телепрограмму «Прожектор перестройки». Основными требованиями были повышение зарплаты, сокращение управленческого аппарата, а также улучшение питания, решение проблем с транспортом и т. д.

В первые дни забастовки шахтеры избрали забастовочный комитет и послали своих делегатов на шахты им. Ленина, «Томская», «Усинская» и «Распадская». Рабочие со всех шахт собрались на митинг на главной площади города и избрали городской забастовочный комитет. Этот комитет сразу же принял на себя властные полномочия. Была запрещена торговля алкоголем, созданы рабочие дружины, которые следили за порядком. За время забастовки в городе не было совершено ни одного преступления. Алкогольные напитки можно было приобрести только с письменного разрешения забастовочного комитета в связи со свадьбой или поминками.

Возможность возникновения и массовость такого движения трудно было себе представить еще за год до этого. Советские рабочие в массе своей вдруг почувствовали себя хозяевами положения, теми, кто смог заставить власть считаться с собой.

Однако судьба этого движения имела драматическое продолжение и столь же неожиданный для многих итог. Нет сомнения, что Б.Н. Ельцин, быстро набиравший к тому времени политический вес, ставший вскоре председателем Верховного Совета РСФСР и вступивший в конфликт с союзным руководством и лично с М.С. Горбачевым, всячески использовал шахтерские забастовки в борьбе за власть. Можно без преувеличения сказать, что шахтеры в дальнейшем если и не стали решающей силой, приведшей Ельцина к власти, то, по крайней мере, сделали все, чтобы проложить ему путь к ней. Ельцин в наиболее критические для него дни борьбы за личную власть приезжал в районы трудовых конфликтов, выступал на митингах и других мероприятиях шахтеров, как это было в августе 1990 г. в Новокузнецке. Подробный анализ того, как шахтеры, прежде всего кузбасские, способствовали приходу к власти Ельцина и команды либералов, был проделан многими исследователями рабочего и шахтерского движения в СССР периода 1989–1991 г.г., например, И. Шаблинским, А. Шубиным, В. Борисовым и др. Здесь напомним только, что в июне 1990 г., после успешных массовых выступлений шахтеров, лидеры шахтеров встречались с Б.Н. Ельциным. Эта встреча стали одной из решающей в дальнейшем исходе борьбы.

Некоторые лидеры рабочих комитетов Кузбасса в марте 1991 г. заявили о создании Координационного совета стачечных комитетов. Такие действия были нарушением принятых в феврале 1991 г. на совместном заседании представителей организаций Независимого профсоюза горняков и забастовочных (стачечных) комитетов решений о характере требованиях и способах ее координации.

Оказавшись в руководящих органах забастовки шахтеров марта-апреля 1991 г., эти «лидеры» сумели навязать свое мнение о необходимости выдвижения политических требований отставки президента СССР, а не требований о заключении Генерального типового тарифного соглашения между шахтерами и Правительством СССР и введения элементов повременной оплаты труда.

Одно из основных требований Второго съезда шахтеров СССР — установление тарифной ставки шахтера в размере реального прожиточного минимума работника, занятого тяжелым физическим трудом, включающего в себя затраты на: оплату расходов на питание и непродовольственные товары, оплату различных услуг и обязательных платежей, сборов (в том числе оплаты услуг ЖКХ) и иных расходов, необходимых для поддержания работника в общественно нормальном состоянии жизнедеятельности и для содержания его семьи, было этими «лидерами» проигнорировано. Таким образом, общесоюзная забастовка шахтеров из экономической превратилась в политическую, а ее результатами воспользовались в первую очередь политики, а не шахтеры.

По словам Юрия Болдырева, одного из лидеров шахтерского движения Донбасса в тот период, «Ельцин опирался на Кузбассовские стачкомы и именно они стали той силой, которая позволила ему сломать СССР»[4].

В этой связи интересно вспомнить судьбы некоторых лидеров шахтерского движения Кузбасса тех лет:

Александр Луговой — руководитель рабочей группы по проекту Закона о коллективных договорах, впоследствии стал заместителем руководителя Гострудинспекции;

Иван Шошвиашвили — первоначально шахтер, затем стал активистом одной из коммунистических партий просоветской направленности;

Александр Косопкин, до избрания — машинист электровоза, впоследствии стал руководителем Управления внутренней политики Президента РФ, с 2004 г. — представитель Президента РФ в Государственной Думе;

Сергей Андропов после октября 1993 г. стал руководителем Гострудинспекции по Московской области;

Владимир Маханов был руководителем комитета Госдумы по собственности и приватизации;

Анатолий Малыхин — шахтер, экономист. Ушел в отставку с поста представителя Президента России в Кемеровской области в 1997 г. Некоторое время входил в партию «Союз правых сил», затем вышел из нее. В настоящее время — генеральный директор некоммерческого партнерства «Содружество энергетических городов»;

Михаил Кислюк был экономистом шахты, секретарем партийной организации разреза; с 1989 г.

стал одним из лидеров шахтерского движения; в 1990 г. был выбран народным депутатом РСФСР, участвуя в деятельности депутатской группы «Демократической России», и депутатом Кемеровского областного совета, затем был выбран председателем исполкома Конфедерации труда (до 1990 г.); стал главой администрации Кемеровской области, в 1990-е гг. возглавлял приватизацию в Кузбассе, в том числе и в угольной промышленности; в настоящее время занимается бизнесом и руководит общественной организацией «Профцентр»; в отношении его коммерческой деятельности в последние годы проводились расследования правоохранительными органами;

Юрий Болдырев — лидер шахтеров Донбасса, был депутатом Верховной Рады Украины от Партии Регионов, в настоящее время пенсионер.

Власть (бюрократия) всячески стремилась взять под контроль спонтанное, но столь мощное движение, потрясшее всю страну, и в целом в этом преуспела. Можно считать, что после зубатовщины начала XX в. это была одна из самых успешных в истории рабочего движения операций по «канализированию» рабочего протеста в то русло, которое больше всего устраивало правящий класс. Наиболее дальновидные представители правящей «партхозноменклатуры» быстро поняли, что они могут взять ситуацию под контроль, используя шахтеров как таран в борьбе за экономическую и политическую власть. Эти дальновидные представители правящего в СССР класса быстро осознали свои подлинные классовые интересы и сыграли большую роль в повороте шахтерского движения и его лидеров в сторону принятия неолиберальных и антикоммунистических идеологических установок и принципов управления экономикой.

Местные власти, первоначально растерявшись, также поняли, что из шахтерского движения можно извлечь для себя пользу. Они заявили о своей поддержке бастующих и принялись усиленно обвинять во всех грехах Москву и союзный центр. Кроме того, местная администрация и руководство шахт, выступая от имени рабочих перед министром Щадовым, фактически подменили требования горняков своими, главным из которых было требование экономической независимости предприятий (в тот момент рабочие нигде не выдвигали ничего подобного). Таким образом, бюрократия использовала рабочее движение в своих классовых корыстных целях.

Вадим Борисов пишет по этому поводу:

«Как только забастовки вышли за пределы отдельных шахт, местные власти моментально присовокупили свои интересы, осторожно помогая шахтерам и добавляя свои собственные требования к их требованиям. В результате многочисленные жалобы угольщиков были быстро сведены к одному центральному требованию перевода шахт на самофинансирование за счет повышения цен на уголь, хотя это не фигурировало в изначальных требованиях шахтеров»[5].

Вскоре забастовка перекинулась и на другие города Кузбасса — Осинники, Прокопьевск, Новокузнецк, Киселевск, Белово, Ленинск-Кузнецк, Кемерово, Березовский, Анжеро-Судженск. Везде события шли по сценарию Междуреченска. Требования рабочих почти везде были одинаковыми, и везде бюрократия, выступая от имени рабочих, протаскивала свои требования к Москве.

Шахтеры в массе своей, оставаясь некомпетентными, по сути, во всей совокупности экономических вопросов, не получив в течение длительного советского периода возможности приобрести опыт классовой борьбы, не получив прививки здорового недоверия к политиканам, оказались на удивление восприимчивыми к лозунгам различного рода политических авантюристов, а также «своих собственных» начальников, многие из которых, к тому же, вышли из шахтерской среды.

Именно в этом следует искать одну из основных причин уступки шахтерами реального контроля над ситуацией (очень кратковременного) слоям правящей бюрократии, и последовавшего спада массового движения, его перерождения и заката в 1990-е гг.

Однако, как уже было отмечено, первоначально ни о каком «антисоветском» или «антисоциалистическом» характере их выступлений не было и речи. Интересно то, и это отмечают все авторы и исследователи, занимавшиеся историей шахтерского движения, что попытки представителей «демократических» организаций (Народный Фронт Литвы, затем Саюдис[6], Демсоюз и др.) вести агитацию среди забастовщиков повсеместно проваливались с треском. Шахтеры просто не допускали их летом 1989 г. на трибуны митингов, а в некоторых случаях рабочие дружины даже изгоняли «демократов» из городов. События, однако, стремительно развивались, и вовсе не по сценарию самих шахтеров.

«Так, например, когда забастовка охватила весь регион, встал вопрос о создании регионального забастовочного комитета. Он был сформирован на собрании представителей местных комитетов в Прокопьевске, в составе 26 человек. Стремившаяся получить полный контроль над движением, чтобы сначала перевести его в нужное для себя русло, а потом и вовсе свести на нет, местная бюрократия всячески старалась с одной стороны расколоть забастовщиков, оторвав рабочих лидеров от основной массы, а с другой — протащить своих людей в забастовочные комитеты. Во многом ей это удалось. Председателем регионального забастовочного комитета был избран представитель “прокопьевского клана” Теймураз Авалиани, народный депутат Верховного Совета СССР и заместитель директора по капитальному строительству в ведомстве “Кузбассуголь”. Позже он стал широко известен как “коммунист”. Но тогда, 8 августа 1989 года, выступая на пленарной сессии обкома, посвященной итогам забастовки, Авалиани открыто призывал к скорейшему переходу к рыночной экономике. <…> Правительство пошло на значительные уступки рабочим, но, с другой стороны, шахтеры, по этому соглашению, должны были распустить свои забастовочные комитеты. Уже вскоре движение пошло на спад. Забастовка была прекращена»[7] (Курсив мой. — Ю.С.).

Эти факты говорят о многом.

В противовес представлениям «советского» марксизма и взглядам многих левых групп, в массе своей рабочие, шахтеры в первую голову, отторгали идею новой «руководящей и направляющей» партии, тем более что перед ними был факт наличия такой партии — КПСС. Более того, шахтеры оказались на редкость невосприимчивыми к какой-либо пропаганде идей любого из левых, традиционно марксистских и немарксистских «неавторитарных» и «либертарианских» направлений. Если внимательно вспомнить события тех дней, то можно припомнить ряд левых активистов различных идеологических течений, приезжавших к шахтерам и проводившим среди них агитацию.

К шахтерам приезжали представители «Марксистской Платформы» в КПСС во главе с А.В. Бузгалиным, также весьма активно пытавшиеся оказать на них влияние (особенно на Съезде рабочих организаций в Новокузнецке в конце апреля 1990 г.) и убедить их в том, что «рабочее самоуправление» является как раз единственным средством обеспечения коренных интересов рабочего класса и, следовательно, должно быть и целью рабочего движения. Следует вспомнить небольшую партию под названием ПДП-МРП (Партия Диктатуры Пролетариата — Марксистская Рабочая Партия), активисты которой, например, Григорий Исаев из Куйбышева (между прочим, сидевший в советских лагерях за попытку создания новой рабочей партии), были участниками протестного рабочего движения и даже в ряде случаев стали организаторами массовых рабочих акций. Они также выступали с социалистических (но не просоветских!) и самоуправленческих позиций. Были даже иностранные активисты, в том числе и депутат британского парламента от левого крыла Лейбористской партии, Терри Филдс, специально приехавший на Съезд рабочих организаций в Новокузнецке в апреле 1990 г. для того, чтобы предупредить советских рабочих против «слепой веры в капитализм», и которого участники Съезда откровенно высмеяли устами В. Голикова, одного из шахтерских лидеров и председателя Совета рабочих комитетов Кузбасса, зачитавшего под смех присутствующих записку, поданную из зала: «Президиум ввел делегатов в заблуждение: на съезде присутствуют не два представителя от ЦК КПСС, а три — за счет члена английского парламента…». Между прочим, по своему составу этот Съезд был подлинно рабочим, работники физического труда составили не менее 69% его участников. В решениях IV Конференции Союза трудящихся Кузбасса, состоявшейся в ноябре 1989 г., были приняты резолюции, объявлявшие коллективную собственность на средства производства как отвечающую коренным интересам трудящихся, в том числе и шахтеров. Однако о том, как такая собственность будет функционировать на деле, не было сказано ничего определенного, кроме того, что коллективы будут обмениваться продукцией… через оптовую торговлю!

Существовал и ряд независимых профсоюзов, например, «Межрегиональная ассоциация “Независимость”» («Демократическое Рабочее Движение»), лидеры которого выступали за рабочую демократию и против бюрократизации и излишней политизации нового профсоюзного движения и за его независимость от тогдашних политических партий и движений, как «старых» (КПСС), так и нарождавшихся, «демократических». Но серьезного влияния среди рабочих им завоевать не удалось.

Все левые организации — от марксистов до анархистов — пытались несли в массы свои концепции социализма, рабочей демократии и самоуправления, пытаясь разъяснять шахтерам суть их же, шахтеров, коренных интересов. Одна из основных идей, которую большинство активистов пыталось донести, заключалась в том, что СССР и бывшие страны так называемого «реального социализма» вовсе не были социалистическими по сути, и что СССР представлял собой общество, где рабочий класс, «непосредственные производители» всех отраслей экономики занимали подчиненное положение в обществе, и что «непосредственные производители» должны занять то место, которое им в конечном счете отведено историей, то есть место хозяина и распорядителя продукта, создаваемого ими, а следовательно, и всего общества, через самоуправление и широкую рабочую демократию. Однако большинство шахтеров и их лидеров в конечном счете оказались глухи к левой пропаганде и аргументации.

Рой Медведев отмечает, что

«к лету 1991 года рабочее движение в СССР начало само собой стихать и сокращаться. Вся страна погружалась в кризис. Государство начало распадаться и никакие объединенные стачкомы или федерации трудящихся помешать этому не могли»[8].

Развал советского государства нанес огромный удар по шахтерам и их движению, по их организациям, в том числе и по новым профсоюзам, по способности шахтеров к самоорганизации в новых условиях. Выяснилось вдруг, что в условиях позднего СССР было относительно легко вступать в конфликт с начальством, но куда трудней оказалось вступать в какие-либо конфликты в период экономического коллапса и отсутствия инвестиций со стороны как распавшегося Союза, так и со стороны новых республиканских властей. Шахтеры вместе со всем остальным населением СССР оказались беззащитны перед лицом новых обстоятельств, наступления которых они не могли предвидеть даже в страшном сне. Готовой к этим переменам была только часть номенклатуры — как союзной, так и региональной.