Жизнь и воспитание Людовика XVII

«Король умер! Да здравствует король!» В последний раз эта традиционная формула преемственности власти была произнесена французами в разгар Великой революции, 21 января 1793 года.

Король Людовик XVI умер под ножом гильотины. Его место занял король Людовик XVII. Занял формально, в сердцах, умах и планах роялистов, и был вознесен не на позолоченный трон Капеттингов, а поднят, как знамя, в атаке на ненавистных якобинцев. Но в умах и планах якобинцев этот Людовик тоже должен был стать символом в атаке на ненавистных роялистов. Со временем, конечно, ведь было ему всего-то девять лет.

Воспитательный эксперимент в отношении «маленького Луи» начался сразу после казни «большого Луи». Тюремщикам королевы-матери, Марии-Антуанетты, сидящей в башне Тампль, надоело разоблачение бесконечных заговоров с целью её освобождения, и один из членов Коммуны, бывший сапожник по фамилии Симон предложил пресечь заговоры простым способом: разлучить королеву с её детьми. По мнению этого добросердечного санкюлота, мать без сына и дочери бежать не станет.

Если почитать документы, то видно, что к этому предложению коллеги Робеспьера по комитету Общественного спасения отнеслись со смехом. Однако кто-то из них вспомнил, что Национальное собрание в своё время уже предлагало отдать наследника на воспитание ученому и философу Кондорсе, и предложил забрать, наконец, мальчишку у развратной матери-королевы, сделать из него достойного французского гражданина. Был подписан специальный декрет о передаче юного Луи Капета на перевоспитание, но уже не философу, а простому французскому санкюлоту. Например, такому, как бывший сапожник Симон.

Когда Симону об этом сообщили, он ужаснулся. Он только что с грехом пополам выучился писать своё имя; он ничего не знал, кроме сапожного ремесла и не имел никакого представления о воспитании детей, а уж о перевоспитании тем более. Но ему объяснили, что ничего знать и не требуется, а нужно делать в отношении Луи Капета то же самое, что он делает в отношении собственных четверых детей.

Симон попробовал отказаться, но ему пригрозили обвинением в недостаточном революционном рвении.

Так маленький Луи Капет переехал из башни Тампль в дом сапожника Симона. Дом был бедный, нравы грубые, пища скудная… Но после мрачных сводов Тампля, ребенок почувствовал себя счастливым. Вместо латыни – задорная Карманьола; вместо скучных опер и длинных балов – веселье уличных представлений и пляски вокруг гильотины; вместо нравоучительных историй на ночь – похабщина «Папаши Дюшена», газеты, которую Луи просили читать вслух семейству Симона после ужина. И не ведало дитя, что редактор «Папаши…» гражданин Эбер уже сказал:

«Бедная нация, рано или поздно этот мальчик уготовит тебе гибель; чем более потешен он сейчас, тем это опаснее. Этого гадёныша следовало бы высадить на необитаемом острове или любым способом от него избавиться. Что может значить один ребенок, когда речь идет о благе революции…»

Но революция вскоре избавилась от самого Эбера и от многих и многих, но не тронула маленького Капета. Луи вырос, окреп, огрубел, научился стоять в очереди за хлебом, хорошо дрался.
Выжившие после революции роялисты оболгали сапожника Симона: не был он ни пьяницей, ни садистом, и обращался с Луи даже мягче, чем с родными детьми. Но в доме его, как и во всех бедных домах, царила та самая простота, что в те времена убивала девять из десяти новорожденных. Не дала и Луи. В 1795 году в семью Симона пришла оспа, и выкосила её, прихватив и приёмыша.

Смерть этого ребенка не пошла на благо революции. Девятнадцатый век устами Достоевского ответил веку восемнадцатому и гражданину Эберу отрицанием общего блага ценою даже одной детской слезы. Век двадцатый послал эти «сопли» куда подальше. Двадцать первый пока думает.