Советский сюрреализм: жизнь на руинах

Избирательным в нашей стране может быть не только правосудие, но и народное умиление. Немало людей, потерявшихся в перипетиях сегодняшней жизни, причем независимо от возраста, поддерживают себя «в тонусе» ностальгией о прекрасном и далеком Советском Союзе. 27% населения даже считают, что наш народ никогда не сможет обойтись без руководителя типа Сталина, который «придет и наведет порядок». И в этом подлинный советский СЮРРЕАЛИЗМ: умиляться человеческим жертвам.
 
По недавним социологическим данным «Левада-центра», россияне признали лучшим правителем ХХ века Леонида Брежнева. Негативно респонденты отнеслись только к Михаилу Горбачеву и Борису Ельцину: количество отрицательных отзывов о них втрое больше, чем положительных. Даже Иосифа Сталина позитивно оценивают 50% граждан. По мнению социологов, люди предпочитают жестких политиков, поскольку со свободой наступает неопределенность. Для россиян даже не позорна и не зазорна ассоциация «Путин — Брежнев»! 
 
После полета мысли наших политиков в разномастных ток-шоу хочется видеть реальные решения по изменению страны. Иногда чуть ли не физически чувствуешь, как уходит время, — социальное время, когда мог бы реализоваться КАЖДЫЙ человек. А человек возьми да и выпади в осадок бесплодной ностальгии по советской стабильности! Приходят на ум слова Пастернака: «Так пошлость свертывает в творог седые сливки бытия»…
 
Наш собеседник — доктор философских наук, профессор, ведущий сотрудник Института философии НАНУ Сергей Пролеев. Речь пойдет о феномене советского сюрреализма. 
 
«Террором — по душам»
 
— Начнем с ностальгии по советскому прошлому. Насколько она оправданна?
— Ностальгия продиктована не умилением прежней жизнью, а ОТВРАЩЕНИЕМ к настоящему. Это чувство «от обратного». Я готов солидаризоваться с самыми резкими оценками нынешнего положения дел: сейчас всем нам действительно приходится жить в тяжелых, просто НЕДОСТОЙНЫХ человека условиях. Вот только зачем на основании этого создавать из прошлого миражи? Это бесплодно. Но так устроен человек. Если настоящее неблагополучно, он ищет иную точку опоры. Можно искать ее в будущем, но для этого нужно верить в перспективу созидательных преобразований. Этого нет. Тогда ее ищут в прошлом — тут и начинается полет фантазии. Прошлое идеализируется, из него выхватываются частности, возводимые в значение общих основополагающих характеристик, плохое забывается. Отсюда и умиление. Оно говорит не о том, что прошлое было прекрасно, а о том, что настоящее неблагополучно. 
 
Лучше вообще обходиться без выдумок, тем более что «советское» гораздо ближе к нам, чем кажется. Оно вовсе не исчезло в прошлом. 
 
Мы до сих пор живем на руине советского общества. Да и человеческий тип не очень изменился. Поэтому не от чего особенно ностальгировать: советское или его продолжения — со всех сторон. «Дикий капитализм» (или бандитский, если угодно) качественно не преобразовал жизнь. А перерасти во что-то более созидательное ему не дает корыстный интерес кучки нуворишей, захвативших власть и собственность в стране.
 
— С помощью каких механизмов был создан тип «советского человека»? Как «переплавка» из нормального человека в «советского» вообще могла лечь на мировоззрение людей, которые до «советов» обладали собственным жизненным «кодексом»?
— Прежде всего, нужно избежать некритического отождествления людей, живших в советское время, с понятием «советский человек». Люди — это люди: с многообразием их индивидуальных свойств, характеров, склонностей. А советский человек — антропологический тип, определенный социальный персонаж, выработанный условиями жизни в советском обществе. Это накладывало отпечаток на каждого, ибо каждый так или иначе был участником советского общества. Но наивно думать, будто в людях и в их жизнях не было ничего, кроме «советского». 
 
Советский человек — плоть от плоти советского строя, который сам является воплощением грандиозной тоталитарной утопии под названием «коммунизм». Всякий социальный порядок изготавливает человека под себя, а тоталитарный — тем более. Само название «тоталитаризм« указывает, чему отдается предпочтение: тотальности, целостности, монолиту. Но что это за «монолит»? Речь идет даже не об обществе в целом. Тоталитаризм подразумевает целостность всеохватывающего всемирно-исторического движения, коммунистического проекта, в свете которого преобразуется реальное общество, жизнь всего человечества. 
 
Грандиозная, головокружительная задача! Перед ней всё меркнет и кажется малозначительным, мелким. Поэтому все остальное, что существовало на свете — вещи, люди, их свойства и стремления, экономика, культура, — все без исключения должно было подчиниться грандиозному всемирно-историческому проекту. Остальное было лишь средством. Естественно, средством оказался и человек. Он приобретал смысл настолько, насколько служил построению совершенного общества, в котором «все во имя человека, все во благо человека». Но ради этого идеала в будущем он должен был жертвовать ВСЕМ в своем настоящем. Советская жизнь — это жизнь в постоянном самоотречении, самопожертвовании; к нему люди были принуждены независимо от своего желания и согласия. Как древний стоический фатум, эта судьба согласных вела, а несогласных тащила, в любом случае оказываясь общей для всех.
 
Утопия — это своеобразная перевернутая реальность. В ней действительным считается только то, что ДОЛЖНО быть, надлежащий порядок вещей. А то, что непосредственно ЕСТЬ, что нас окружает, имеет лишь условное право на существование. Оно не более чем материал для «чудесного нового мира», и только в этом прекрасном будущем получает свое оправдание и меру. По отношению к грядущему коммунистическому обществу даже вся человеческая история выглядела всего лишь ПРЕДЫСТОРИЕЙ: несовершенным предварительным этапом жизни человечества. 
 
Каким же мог быть советский человек, живший в этой утопии? Он должен был служить надежным ИНСТРУМЕНТОМ всех радикальных преобразований общества. Соответственно, все в нем, что не вписывалось в данное требование, должно было быть уничтожено, выброшено, устранено. Именно этой цели служил репрессивный механизм: страх и террор, ограничение прав, нечеловеческие условия существования, в которых сама человеческая воля теряла способность к сопротивлению. Человеку вообще не оставалось места; право на существование имели лишь МАССЫ. И Вожди. Все это мы, к сожалению, прошли...
 
— И на этом фоне снимались светлые фильмы о колхозах и заводах с участием Любови Орловой…
— Власти нужно было начертать для народа светлый идеал. Ведь если предложить людям жертвовать собой во имя мрака и зла, унижения и нужды, то трудно рассчитывать на энтузиазм. А энтузиазм — оборотная сторона самоотречения — был важнейшим «горючим» всех советских проектов. В кадрах таких лакирующих действительность фильмов, как, например, «Кубанские казаки», мы видим изобилие продуктов, одежды, товаров, чего на самом деле НЕ БЫЛО. Это несоответствие создатели фильма и сами сознавали, но считали, что снимают действительность такой, какой она «должна быть». То есть снимали МЕЧТУ. Это напоминает Голливуд, и, в принципе, ничего зазорного в этом нет. Только не нужно принимать фантазии за действительность. Чтобы реально заглянуть в тот мир, нужно смотреть не киновыдумки, до сих пор вводящие людей в заблуждение, а кинохронику. Всмотреться в лица советских людей — на демонстрациях, митингах, судебных процессах, собраниях. Часто за этим страшно наблюдать, с экрана на тебя наплывает жуть, ощущение чего-то НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОГО...
 
— Автор книги «Красный апокалипсис: сквозь раскулачивание и Голодомор» Дмитрий Гойченко, который сам был активным комсомольцем и терроризировал мирное население, объяснял свои действия так: «Если понадобится во имя счастья будущих поколений принести себя в жертву, так я готов на это. Почему же меня должно пугать принесение в жертву других людей?»
— Это блестящая иллюстрация аморальности грандиозных социальных проектов, в которых люди оказываются только средством. Человек даже не отдает себе отчета в том, что он вправе распоряжаться только СВОЕЙ жизнью. Хотя и это не совсем правильно: твоя жизнь — это не просто собственность, как любая вещь. Жизнь — это дар. Мы не можем им произвольно распоряжаться, потому что ответственны перед теми, кто его нам вручил: перед Богом, природой, родителями, человечеством. 
 
Но даже если признать право каждого отдать свою жизнь в защиту какой-либо идеи, то из этого не следует право распоряжаться жизнью ЧУЖОЙ. Ею может распорядиться лишь тот, кому она принадлежит. Право на жизнь неотчуждаемо в принципе. Когда решимость распорядиться своей жизнью (хорошо еще, если не декларативная) превращается в право распоряжаться жизнями других людей, происходит поистине бесовская подмена. Она составляет глубинный аморальный смысл тоталитарных утопий, возведенный в принцип их существования. Вспомним ленинское: «Нравственно все, что служит делу коммунизма». Здесь политическая целесообразность замещает нравственность. А кто будет решать, что именно целесообразно? Разумеется, лидер, вождь. Так красное органично переходит в КОРИЧНЕВОЕ.

В унисон с ленинским определением звучат слова вождя другой рабочей партии — Гитлера: «Я освобождаю вас от химеры, называемой совестью». Эти, казалось бы, политические антиподы выказывают согласие друг с другом. Почему? Потому, что независимо от разновидности тоталитарной утопии — интернационал-социалистической (коммунистической) или национал-социалистической (фашистской) — для успеха тоталитарного движения требуется, чтобы человек был лишен совести, личного выбора и стал частичкой массы. Именно последняя считается главным действующим лицом, но на самом деле она — не более чем глина в руках вождя. Так появился «ГОМО СОВЕТИКУС».
 
— Гойченко пишет, что делегаты какой-то партконференции во время Голодомора получили коробки с провизией — и их лица просветлели, в глазах заискрила готовность продолжать служить советскому строю… И это несмотря на их личные утраты, потерю близких во время голода.
— Эти люди говорили бы, что счастливы, даже если бы у них не было никаких пайков, и оставались безмолвными, если бы их били палками, поскольку сказать что-либо иное означало — погибнуть. То безмерное обесчеловечивание и надругательства, которым подвергалась ЛИЧНОСТЬ, сегодня может вызвать лишь гнев и огромную скорбь. Люди часто проникались непомерным пафосом просто от страха. Крича «Мы любим Сталина!», они словно заклинали чудовищную действительность, чтобы она не обратила на них свой смертельный удар. Они вовсе не восхищались советским строем, а просто хотели уцелеть. Известно, что некоторые видные партийные чиновники и военачальники перед расстрелом кричали: «Да здравствует Сталин!» Искалеченные пытками, не имеющие уже никаких иллюзий относительно того, КЕМ был их палач и ЧЕМ была вся эта система, эти люди, возможно, надеялись последним криком отвратить страшный момент гибели, а может, защитить своих близких…

Кто сегодня поймет это безумное отчаяние?
 
В жизни, переполненной страхом и безумием, расцветает зловещий «черный юмор». Его образцов немало в обвинениях, выдвигавшихся НКВД в сталинское время. Подчас они настолько абсурдны, что кажутся нелепой шуткой. Если не знать, что по этим делам людей осудили и расстреляли, то можно подумать, что это какой-то розыгрыш или бред сумасшедшего. Наркома сельского хозяйства обвиняли в том, что он подмешивал лошадям стекло. Какой-то несчастный без имени, оказывается, рыл подкоп чуть ли не в Индию. Огромная масса людей осуждена за шпионаж, тогда как большинство из них иностранца в глаза не видели! Сталин любил применять «шутки палача» и в среде своих соратников. Так, жены его преданного секретаря Поскребышева и второго человека в стране Молотова были репрессированы как «враги народа». НИКТО не смел чувствовать себя в безопасности. 
 
— В 1932 г. была введена паспортная система, что послужило инструментом контроля и полицейской слежки, а не закреплению права людей на жительство.
— Фактически это была новая форма крепостного права, когда человеку предписывалось место жительства, и без санкции милиции он не мог его сменить. Она имела и оборотную сторону: крестьянам не выдавались паспорта вплоть до хрущевской оттепели. Людей лишали мобильности и социальной активности, нежелательной для властей. Они годами работали за трудодни, за черточки в тетради, фактически ничего не получая за свой труд. 
 
— Тоталитаризм сам по себе сюрреалистичен?
— Он сюрреалистичен в своей основе, поскольку отдает право быть реальностью не тому, что нас окружает, а всемирно-историческому проекту. Подлинная реальность где-то далеко. А то, что есть сегодня, — не более чем промежуточное состояние, всего лишь МАТЕРИАЛ для «настоящей» жизни.
 
— А будущее для этого «материала» никогда не наступает, и «материал человеческий» находится в состоянии глины, которая никогда не затвердевает.
— Все люди должны быть участниками непрерывного процесса преобразования, нескончаемой стройки «прекрасного нового мира», выражаясь словами Олдоса Хаксли. Поэтому им нельзя ни к чему привязываться, ни в чем укореняться. Им необходимо быть полностью вовлеченными в беспрерывное движение «вперед», а потому их следует постоянно ВЫРЫВАТЬ из всякой оседлости, привязанностей, быта. Этому в громадной степени служили репрессии: они были средством для поддержания человеческой массы в разгоряченном состоянии «материала для лепки». Подобно тому, как нагревают пластилин, чтобы он был мягким, так и репрессиями «подогревалась» человеческая масса, чтобы всегда быть «размягченной» страхом, абсолютной зависимостью, бесправием… Репрессиями не столько наказывали, сколько всех и каждого МОБИЛИЗОВЫВАЛИ на общее дело. Так что они направлялись на общество как таковое, а не на каких-то врагов или противников строя.
 
Необходимость «подвешивать» людей, словно марионеток в кукольном театре, чтобы никто не чувствовал земли под ногами, — ОБЫЧНОЕ свойство тоталитарного режима. Оно хорошо иллюстрирует тщетность всех сказок о «стабильности» того времени. Лишь в период правления Хрущева, а затем в эпоху застоя, по мере того как де-факто начал сворачиваться тоталитарный проект построения коммунизма, под который общество было мобилизовано, — только тогда получили признание какие-то человеческие потребности, начал обустраиваться такой-сякой быт, появилась хоть какая-то почва под ногами. 
 
Исходным импульсом послужило элементарное желание номенклатуры выжить, просто жить. Ведь Сталин готовил новый маховик репрессий, который затронул бы его ближайших соратников, заново мобилизовал страну для атаки на «буржуазный мир». И здесь нашла коса на камень: «мировой революции» фактически желал только верховный вождь, а его ближайшие сподвижники захотели просто ЖИТЬ. И, наученные горьким опытом предшествующих 30—40-х годов, вероятнее всего, устранили своего вождя. Советская верхушка захотела благополучия здесь и сейчас. Конечно, она его и так имела в виде системы привилегий. Но без каких-либо гарантий: сегодня ты имеешь все, а завтра — враг народа. Вот от такой экстремальности и постарались избавиться.
 
Однако советское общество до самого своего конца было внутренне репрессивным. Заключалось это в том, что человек оставался сугубо СРЕДСТВОМ для достижения государственных целей, он так и не приобрел какого-либо самостоятельного значения, не стал автономной величиной, не стал и ДОНЫНЕ. Поэтому можно утверждать, что мы живем фактически в руинах советского порядка. В нашей жизни тоже хватает сюрреализма, и он в основном очень невеселый... 

«Для людей часто важнее не лучшее, а предсказуемое»
 
— Амбивалентность иных наших современников просто ужасает.

Так, в разговоре со мной 56-летний мелкий предприниматель назвал себя ярым сталинистом, поскольку, на его взгляд, «порядок при Сталине держался на смертельном страхе, а такая разновидность страха только и способна порождать прогресс, те же успехи в труде». Жизнь при СССР собеседник назвал «райской», потому что «была надежность, человек знал, что будет делать через год, через десять лет, он планировал, когда получит квартиру, когда купит машину… Да и людей науки во времена застоя ценили больше». Свой спич он закончил сожалением, что его дети никогда не смогут воспользоваться такими «райскими» благами.
— Подобные высказывания бесконечно далеки от подлинных советских реалий. Все встало бы на свои места, если предоставить людям такого склада мыслей возможность пожить в условиях сталинского режима, почувствовать этот «рай» на себе. Жутковатый получился бы эксперимент. Его участники быстро бы уяснили, что смертельный страх — отнюдь не райское наслаждение, а полное бесправие — вовсе не синоним счастья. Если бы их судили по сталинским законам, если бы по этим законам оплачивали их труд… Не нами сказано: да будет каждому по вере его. Ваш мелкий предприниматель, как социально чуждый элемент, прожил бы там ОЧЕНЬ НЕДОЛГО.
 
А что касается сильного страха, который мог подвигнуть человека на честный труд, то это интересный и важный для понимания тезис. Как и тезис о порядке. Что мы понимаем под порядком? Если казарму, в которой царь и бог — тупой фельдфебель, ошалевший от неограниченной власти, то это одно. Но понятно же, что с таким порядком общество просто не выживет, не говоря уже о способности развиваться. Казарменный порядок не дает возможности что-либо изобрести, внедрить новое, лишает возможностей для творческой инициативы, да и вообще для человеческой радости.

Вместе со словом «порядок» человеческую сущность определяет «СВОБОДА» — важное слово, имеющее множество реализаций, от образа жизни до творчества и культурного развития. История все расставила по своим местам, показав, что лишь то общество, в котором задействован серьезный ресурс свободы, способно развиваться. И главное — только это общество способно на прочный порядок. Ведь настоящий порядок, во-первых, находится в самом человеке; во-вторых, он представлен в нем не в виде страха, а в виде ОТВЕТСТВЕННОСТИ перед другими людьми. СОВЕСТЬ, а не страх — вот его основа. А когда действие совести заменяют действием страха, возникает мир искалеченных судеб.
 
По мнению вашего знакомого, советская система якобы обеспечивала успешное развитие общества. В том-то и дело, что она не только не обеспечила его развитие, а привела к краху, создав социально-экономический порядок, оказавшийся неконкурентоспособным в современном мире. Да, можно было рабским трудом построить Беломорско-Балтийский канал, но толку от него было мало (сам Сталин назвал его бессмысленным и никому не нужным), как и от последней «великой стройки коммунизма» — БАМа. Никаким рабским трудом вы не сможете изобрести компьютер, создать новые технологии и воспитать людей, способных работать, используя эти высокоинтеллектуальные устройства. Что означает верный проигрыш перед обществами, построенными на других принципах.
 
Мелкий предприниматель говорит о «надежности», присущей советскому времени. Хотелось бы спросить, надежность чего имеется в виду? Надежность скудного потребления — условно говоря, пайка, на который мог рассчитывать советский человек? Да, можно было пребывать в НАДЕЖНОЙ уверенности, что в магазине ничего, кроме беднейшего ассортимента продуктов, вы не купите, если только не «прикреплены» к распределителю. Из своего детства помню эту «надежность», когда достопамятная докторская колбаса по два двадцать еще была, но в деревню к бабушке мы привозили ее как деликатес… А как вам «надежность» того, что человек мог по двадцать лет ожидать квартиру и всю жизнь прожить у кого-то на голове?..

Знать можно было только одно: тот скудный уровень, на котором вы находитесь, останется с вами навсегда. Вот это было ГАРАНТИРОВАНО. Каких-либо гарантий жизненной перспективы, качественного роста смешно было ждать. Если, конечно, не считать воплощением мечты покупку холодильника, телевизора или — верх дерзаний! — автомобиля «Жигули».
 
Да, люди не голодали, у них было бесплатное медицинское обслуживание, за учебу в университетах не нужно было платить — с конца 50-х все это более-менее установилось. Но уже при Хрущеве СССР начал закупать за границей хлеб. И полки магазинов, даже с их скромным ассортиментом «самого необходимого», начали пустеть не в годы перестройки, а еще при Брежневе. На двух компартийных съездах подряд, ХХV и XXVI, Брежнев повторил в отчетном докладе: в стране не хватает иголок и ниток! Вот такая была проблема, которую две пятилетки не могла решить советская экономика. Разве могла быть «надежность» в стране всеобщего дефицита, каким был тогда Советский Союз? В стране, в которой за деньги ничего существенного нельзя было купить, и, чтобы «достать» стоящую вещь, нужно было получить особый режим доступа, а уж потом заплатить деньги, которые фактически превратились в ФАНТИКИ, подтверждающие право покупки.
 
Если говорить о престиже научной работы, то, безусловно, зарплата профессора в советское время была гораздо более весомой величиной, чем сейчас. Однако наука ценилась лишь в той мере, в какой она служила главной цели деятельности советского порядка — милитаристской. В те времена, когда более трех четвертей экономики работали на войну, на вооружение, власть видела в ученых тех, кто помогал ей иметь огромные кулаки. Это не было проявлением уважения власти к науке, к творчеству. Хочется напомнить, что многие выдающиеся ученые и инженеры (например, Туполев и Королев) как раз при «замечательном» Сталине работали в «шарашках», то есть были заключенными, как и многие другие труженики.
 
Впрочем, из реальных тягот и проблем советской жизни не следует, что «все было плохо». Важно не осуждать или превозносить огульно, а судить ТРЕЗВО. И, не закрывая глаза на недостатки и пороки советской системы, понимать, что был РЕАЛЬНЫЙ созидательный труд людей, их надежды и доблесть, их достижения и молодость, творчество и счастье. Нельзя перечеркивать судьбу человека только потому, что его жизнь прошла в скверную эпоху или в бесчеловечных условиях. Если так судить, то и нынешнее отвратительное состояние общества требует поставить на всех нас крест. Но едва ли это справедливо. 
 
Если люди, большая часть жизни которых прошла при социализме, вспоминают ХОРОШЕЕ, что им пришлось совершить или пережить, то в этом правда ИХ жизни. С ней нужно считаться. Как и с тем, что и в ОБЩЕЙ жизни было немало вдохновляющего: полеты в космос, например. Или начавшееся при Хрущеве массовое строительство жилья, когда люди наконец покинули коммуналки — первобытные пещеры социализма.

Есть и особая магия времени. Мне кажется, что не было в ХХ веке более светлого, воодушевленного времени, чем период с конца 50-х до конца 60-х годов. Какая-то особая, необыкновенная аура присуща этому времени при всех его драмах и катаклизмах. Это относится не только к СССР, а ко всему миру. Поэтому своими утверждениями я отнюдь не описываю всю полноту того, что происходило в советское время, а лишь возражаю БЕСПОЧВЕННЫМ идеализациям советского строя.
 
— Я помню, когда умер Брежнев, нас заставили прийти в школу в парадной одежде и стоя смотреть по телевизору церемонию его погребения… На различные юбилеи Брежнева газеты изобиловали статьями о скромности и патриархальной трогательности генсека. И это на фоне войны в Афганистане и травли диссидентов, проходивших во времена его правления! Помню, как во время празднования очередной годовщины Брежнева по телевизору шел фильм «Диссиденты». Переводя взгляд с телеэкрана на газетную страницу, я испытывала всю крепость махрово-застойного «совкового» сюрреализма, очень любящего именно газеты…
— Из того, что Леонид Ильич лично был довольно симпатичным человеком — я охотно это допускаю, — вовсе не следует, что по этому качеству мы должны оценивать его как главу огромного государства. И вовсе не означает, что мы должны умиляться застоем или формами тогдашнего правления. Гиммлер, например, впервые присутствуя при расстреле, упал в обморок. Но вряд ли из-за этого человек, уничтоживший миллионы людей, вызовет в нас симпатию. Так же и Брежневу его благодушие не помешало преследовать диссидентов, развязывать войны и совершать множество других деяний, в результате которых гибли люди, ломались судьбы, тормозилось экономическое развитие страны. Нужно давать оценку действиям Брежнева как ПРАВИТЕЛЯ — он же не наш дедушка, в конце концов! 
 
Ключевое слово, повторяющееся в обращении к фигурам советского прошлого, — СТАБИЛЬНОСТЬ. Оно раскрывает важную особенность человеческого восприятия. Для многих людей важнее не лучшее, а предсказуемое. И поэтому предсказуемость жизни (пусть даже предсказуемость несвободы и скудного образа жизни, но зато хорошо известных и освоенных) создает иллюзию стабильности, к которой тяготеет человеческое существо. Другое дело, каковы основы этой стабильности и относительного благополучия. Говоря об эпохе Брежнева, забывают одну маленькую деталь: 70-е годы прошлого века СССР прожил на нефтедолларах. Уменьшился их поток — исчезло благополучие советской жизни. И ГДЕ тут стабильность? Игра случая, мировая конъюнктура. Так и теперь: относительное благополучие России связано с КОЛОССАЛЬНЫМИ мировыми ценами на углеводороды, на газ и нефть. Изменится ситуация — и что будет тогда с этим «процветанием»?
 
Даже в тех ограниченных формах, о которых идет речь, советская «стабильность» была весьма иллюзорной. Она явилась следствием отдельных благоприятных факторов, эффект которых был временным и, главное, не продуцировался самой системой жизни. 
 
Есть и еще один существенный фактор. Стабильность — это не только совокупность объективных условий и показателей, но и состояние сознания. Советские граждане не имели права на недовольство. Простое СОМНЕНИЕ в том, что они живут в «наилучшем из миров», в самом прогрессивном и справедливом обществе, уже рассматривалось как преступление и признак неблагонадежности. Самый краткий путь к счастью — ПРИКАЗАТЬ людям считать себя счастливыми и жестоко наказывать всех, кто с этим не согласен. Звучит довольно дико, но именно так и было... 
 
Бесконечные сравнения с 1913 г. призваны были продемонстрировать невиданные успехи советской экономики. Кстати, если прибегнуть к подобной алхимии, то какую восхитительную картинку преуспеяния за последние 20 лет можно нарисовать! Начнем считать количество холодильников, телевизоров, а еще лучше — компьютеров на душу населения. А сколько АВТОМОБИЛЕЙ — все улицы забиты! И каких марок! — советские генсеки на таких не ездили. А квадратных метров жилья на ту же несчастную «душу населения»! Посчитайте сами: если за 20 лет население уменьшилось примерно на 20%, то даже если бы ничего не строили, обеспеченность жилым фондом увеличилась бы на пятую часть! Но ведь строят, и не так уж мало. Кому достается — другой вопрос. Однако цифры всенародного благополучия средние, — как температура по больнице. Так что работай сейчас советские идеологи, мы бы узнали, как ХОРОШО, оказывается, все мы живем. 
 
Но, по крайней мере, сегодня мы имеем право на недовольство. И потому можем констатировать, что живем в крайне нестабильном обществе. Можно понять негодование людей, общую обеспокоенность, дискомфорт от жизни в неблагоприятных условиях. Существует много серьезных проблем, и их нужно решать. Но если искать решение, впадая в ностальгические иллюзии, проблемы можно только усугубить. Не следует забывать, что БОЛЬШИНСТВО нынешних проблем имеет свои корни в советском прошлом и в качествах советского человека. 
 
— Маразматическое время позднего застоя подарило такой эпизод: хороший знакомый поехал в командировку в Москву аккурат в день смерти Андропова. И на столе у мелкого чиновника обнаружил уже «проработанный», с закладками том «трудов» Черненко.
— Способность к мимикрии была ГЛАВНЫМ свойством советского чиновника (впрочем, и сегодняшнего также). Каждому гражданину нужно было все время совпадать с «линией партии», а поскольку та подчас совершала резкие повороты, следовало быстро «поворачиваться» вместе с ней. Поднаторевшие в этом занятии люди были готовы ко всему.
 
— Стало быть, застой не был столь потешен и анекдотичен, как его видят люди, которые этих событий не помнят?
— Понятие застоя нуждается в более точном определении. Само по себе это метафора. Речь по сути идет о том, что экономика и общество утратили динамику своего развития, погрязли в СТАГНАЦИИ. Динамика тоталитарного общества основывалась на репрессивных мобилизациях, на безмерной государственной эксплуатации людей, низведенных часто до положения рабов. В послесталинский период этот тоталитарный механизм разлагается. В эпоху застоя мобилизационная активность советского общества ослабла: исчезли те способы, с помощью которых достигались новые цели. А других система предложить не могла. Да и то сказать: если задачу первичной индустриализации репрессивными мобилизациями и сверхэксплуатацией еще можно было решить, то осуществить научно-техническую революцию — никак. Поэтому общество жило со все более отчетливым ощущением КОЛЛАПСА, из которого не видно выхода. Не произойди в мире научно-технической революции, продолжай общество оставаться в основе своей индустриальным, советский строй просуществовал бы еще немало.
 
— «Уравниловка» — это чисто советское понятие? Мне рассказывали об экскаваторщике, который работал в две смены, чтобы вместо двухсот рублей принести в дом четыреста. В конце месяца ему с почетом выдали «двадцатку», и он ушел, все равно довольный тем, как его «ценит» начальство и коллектив.
— Главным в советской системе оплаты труда была даже не просто «уравниловка», а то, что человек не получал за свой труд АДЕКВАТНУЮ плату. Он получал столько, сколько государству было угодно ему дать. Иногда государство предписывало человеку получить много — как стахановцам, из которых делали показательных героев, демонстрируя их благополучие и преуспевание. На это средства выделялись. Но рядом трудились люди, которые отдавали работе не меньше сил, получая несоизмеримо меньшую зарплату. Главный принцип «уравниловки» заключался в том, что не было честных принципиальных отношений между человеком труда и работодателем, которым в советское время было государство. Оно знало свою выгоду и стремилось минимизировать расходы. Иногда крупные суммы получали академики, люди искусства — но и это было результатом милости государства. А милостыня, независимо от того, велика она или мала, никогда не определяет КАЧЕСТВО труда. 
 
Однако общая ситуация сейчас ЕЩЕ ХУЖЕ. Как известно, доля оплаты труда в стоимости продукции преступно мала и в разы отличается от пропорций развитых стран. Это одна из главных причин нашего неблагополучия и тягот жизни. В этом фактическом ограблении и СВЕРХЭКСПЛУАТАЦИИ трудящегося — причина уродливых социальных диспропорций. Наглая, зарвавшаяся верхушка бесстыдно наживается на труде миллионов. 
 
— Переживаем ли мы сегодня стагнацию?
— Боюсь, что мы переживаем ситуацию хуже, чем стагнация. Это ситуация все углубляющегося социального кризиса, более того — социального конфликта, который может приобрести какие-то экстремальные формы. Острый социальный кризис и отсутствие видимых попыток его смягчить (не говоря уже о том, чтобы разрешить) навевают нехорошие предчувствия. Так что стагнация — это еще, может быть, наш «сон золотой».

Впереди ждет нечто ГОРАЗДО ХУДШЕЕ...