Эта страшная номенклатура

Номенклатура - одно из понятий, которое неизбежно приходится затрагивать, говоря о советском социализме. Вряд ли что иное из советской жизни вызывает столь же яркое неприятие, как она. Причем у совершенно разных по убеждениям людей. Самое интересное, что не важно, какого убеждения придерживается человек: коммунист он или антикоммунист, демократ или монархист, либерал или националист. Даже среди самых убежденных сторонников Советского Союза вряд ли найдутся те, кто считает наличие номенклатуры безусловным благом. Скорее, наоборот, для сторонника СССР именно номенклатура является одной из самых распространенных причин его гибели.

Словом, понятие это несет вполне определенный отрицательный оттенок. С чем это связано? И если мнение, что номенклатура все же причастна к падению СССР верно, то имелась ли возможность этого избежать.

Для этого надо, прежде всего, решить, что же представляет собой советская номенклатура. На самом деле, номенклатура (в смысле, конечно, политическом) имеет два значения. Во первых, это руководители, для назначения на должность которых требовалось согласование с партийными органами. Список подобных должностей (номенклатура в «обычном» значении) и дал название этому слою. И во вторых, под номенклатурой подразумевалось начальство вообще - то есть люди, занимающиеся руководящей деятельностью выше определенного ранга. (То есть начальник участка еще не считался «номенклатурой», а вот заместитель директора завода - вполне). Причем понимание номенклатуры, как начальства было настолько популярным, что, по сути, к начальству относили всех партийных работников (особенно освобожденных), хотя понятно, что, скажем, инструктор горкома или секретарь комсомольской ячейки не столь уж большая птица.

Можно сказать, что именно под последним значением и существовала номенклатура в советском массовом сознании. На самом деле тут работали чисто «системные» принципы - если с руководителем уровня начальника цеха обычный рабочий или инженер мог спокойно общаться, то более высокие уровни иерархии были ему недоступны. Это отличалось, в сущности, от традиционного отделения элиты от масс в классовом обществе, даже директор большого завода мог проживать в одном доме с рабочими, но изменить свойства иерархического построения предприятий было невозможно.

Что же касается руководства партийного, то с ним было еще сложнее. Изначально партия рассматривалась, как наиболее образованная и понимающая часть рабочего класса, что означало очень высокий ее авторитет. Но со временем ситуация изменилась, уровень образования народа существенно вырос и роль партии становилась все более неопределенной. Однако сложившаяся в СССР система все так же основывалась на высоком партийном авторитете, становившемся все более формальным. Соблюдение этого авторитета (партия не может ошибаться!) партийных работников в общественном сознании было эквивалентно высокому положению в иерархии. Высокий авторитет при высокой неопределенности автоматически означал выделение партработников в отдельный слой. При этом освобожденные партработники автоматически причислялись к номенклатуре, то есть «начальству», вне того, занимались они руководящей деятельностью или нет.

Но является ли выделение «начальства», как отдельной категории чисто советской особенностью? Как не странно, и да, и нет. Нет - потому что выделение управленцев из общей массы работников произошло давно, с самого момента формирования модерна. Впрочем, чиновники существовали и ранее, уже в самых первых восточных деспотиях можно выделить людей, занимающихся организацией и управлением, но тогда эти функции смешивались со жреческими (недаром клерк от «clericus», «клирик», в допетровской России - дьяк, подьячий) и военными. С момента же становления модерна и, особенно, индустриальной экономики формирование бюрократии, как отдельного слоя, началось ускоренными темпами. И, разумеется, почти сразу же возникла и критика бюрократии, основанная на реальных ее недостатках, а уже в XIX веке явление бюрократии было отрефлексировано и стало объектом изучения.

Роль бюрократии стала еще выше, когда в связи с усложнением производственных процессов началось строительство массовых управленческих структур - та сама «офисная революция», которая привела к формированию массового слоя «белых воротничков». Для тех самых клерков, которые работали в этой сфере, понятие «начальства» стало еще более важным, нежели для промышленных рабочих. Кроме того, формирования «государства всеобщего благосостояния» привело к значительному росту государственного аппарата, превратившего контакт людей с госслужащими (в том числе и высокого ранга) из редких эпизодов в достаточно частую ситуацию. В этой ситуации вполне можно говорить о формировании в общественном сознании образа «бюрократии» и «чиновников», близких к советскому пониманию «номенклатуры».

Более того, для граждан развитых стран послевоенного периода именно эти категории («начальство», «бюрократия», «чиновники») стали олицетворять правящую систему, оттеснив буржуазию на задний план. Свою роль сыграла убежденность обывателя этого времени о том, что приемлемого положения можно достичь без социальной революции, через строительство социального государства. При этом все проблемы переносились именно на бюрократию-начальство, потому что упоминание буржуазии неизбежно приводило к концепции «классовой борьбы» и революции, что было для обывателя неприемлемо. Буржуазность общества «загонялась вглубь» в «культурном понимании» действительности, на ее место ставился бюрократизм и чиновничество. К чему это привело - известно. Будучи лишь несколько стесненной и подавленной (в том числе и внешним фактором - влиянием СССР) буржуазия, тем не менее, сохранила все рычаги влияния. Как недолеченная инфекция, она дождалась снятия внешнего фактора и быстро сняла все свое «стеснение». Теперь она быстренько демонтирует социальное государство и возвращает мир к классическому капитализму XIX века, с «блекджеком и шлюхами», то есть с ростом эксплуатации и колониализмом. Но это уже другая тема.

То есть, если ограничиться отражением в массовом сознании, то разница между советским и несоветским пониманием не особенно велика. Начальство и есть начальство, некая высшая сила, призванная регламентировать жизнь человека, заставляя его делать то, чего он делать не хочет. Но реальность, как известно, всегда сложнее отражения.

Дело в том, что тот самый незаметный для обывателя факт, что бюрократия при капитализме как таковая существует в сложной системе буржуазного общества, играет огромную роль. Ведь пресловутое «начальство» и пресловутые «чиновники» занимаются не тем, что им хочется, но только тем, что требуют истинные хозяева жизни. То есть буржуазия. Та самая, скрывающаяся в тени государства всеобщего благосостояния. И выходящая на сцену сейчас, в период возвращения к классическому капитализму. Именно интересы хозяев, единоличных или распределенных, опосредованных акционерными обществами, обязано обеспечивать начальство. Именно им служит буржуазное государство, за трескотней лозунгов об «общих интересах» старательно следящих за тем, чтобы именно интересы крупного капитала были исполнены в первую очередь.

И именно этот фактор отличал советскую бюрократию, ту самую «номенклатуру», от бюрократии западных стран. Ведь сколь высокое положение ни занимает руководитель при капитализме, он все равно исполнитель. Дело запутывается, правда, тем, что руководители высокого ранга очень часто явно или скрытно, но являются владельцами/совладельцами предприятий и обязательно входят в высшие сферы государственной элиты. Но при этом их интересы как хозяев и как руководителей зачастую бывают различны, и их следует разделять.

Что же касается советской номенклатуры, то как раз хозяев она не имела. Ликвидация частной собственности создало невероятный прецедент, когда общее руководство экономикой осуществлялось не в интересах какого-то отдельного лица или группы лиц, а в интересах всего общества. «Постойте, - скажут антисоветчики, - но тут как раз все просто. Руководство осуществлялось в интересах той самой номенклатуры, которая и стала реальным хозяином страны». В чем ошибочность этого утверждения? Ну, во первых, не видно особенной направленности номенклатуры на обеспечение только своей жизни. В капиталистическом или ином классовом мире вся мощь экономики нацелена на то, чтобы обеспечивать интересы правящих классов. Надо понимать еще, что интерес правящего класса, скажем, при капитализме, это не просто сытая и красивая жизнь буржуа, это, прежде всего, увеличение капитала. Именно на это настроены все механизмы обратной связи, обеспечивающей работу общественных механизмов. Но в случае, если частной собственности нет, то этого нет.

Поэтому номенклатура не может рассматриваться как полноценная замена эксплуататорских классов. Более того, являясь по структуре своей аналогом капиталистической бюрократии, она просто не может быть таковой. Советское государство являлось государством диктатуры пролетариата и, как ни странно это звучит, было «настроено» на обеспечение интересов основной массы трудящихся.

Но как же тогда быть с номенклатурой? Она честно работала для того, чтобы сделать жизнь простого человека лучше? И откуда тогда брались спецпайки, спецдачи, квартиры, лимузины? Ведь нельзя отрицать того, что советское начальство старалось сделать жизнь себе как можно лучше? Разумеется, нельзя.

Разница в уровне жизни советских начальников и обычных людей была. Но так же можно сказать и о том, что управляющие капиталистического мира живут много лучше обычных людей. Даже те, кто не является совладельцами капитала. Даже совсем уж «обычные» «белые воротнички» по сравнению с «синими». Это является общемировой нормой. Дело в том, что в современной общественной структуре навыки, необходимые для того, чтобы занимать руководящую должность, включая образование (зачастую требуется диплом престижного вуза), не являются общераспространенными, что и приводит к повышенному уровню оплаты руководителей, относительно остальных.

Кроме того, нельзя не признать, что очень часто руководство как таковое, получив место в корпорации, начинает заботиться не о нуждах предприятия, а об обеспечении своих интересов. Не менее часто распространено подобное явление и в государственном управлении. Недаром проблема коррупции очень широко вошла в общественное сознание как некая «неявная норма» (действия, которые не одобряются обществом, но рассматривается как обычное состояние). Но и законных способов увеличить свой уровень жизни руководство имеет немало. В произошедшем недавно банкротстве «Нокии» немалую роль сыграли именно неимоверно раздутые расходы на управление, включая личные самолеты и огромные зарплаты ведущих менеджеров. Замечу, что эти расходы, как ни странно, не являются эксплуатацией рабочих (их прибавочная стоимость отчуждалась вне того, какие зарплаты имеют менеджеры), а, скорее, перераспределением прибыли. Можно сказать, что менеджеры «Нокии» воруют прибавочную собственность капиталистов. И такового «воровства» в современном буржуазном мире море. Но оно является вторичным по отношению к эксплуатации как таковой (при его уничтожении эксплуатация не изменится).

Номенклатуре, которая является, по сути, аналогом капиталистических управленцев, тоже присуще подобное желание. Каждый советский начальник имел немалое искушение заняться тем, чтобы увеличивать собственное благосостояние, вместо того, чтобы заботиться о благе народа. Поэтому, по мере возможности, он старался получить пресловутые спецпайки и спецдачи. Но над интересами капиталистического руководителя стоят интересы капитала. Именно они ограничивают аппетиты бюрократов, направляя их энергию на главную цель - обеспечивать прибыль. Над советским руководителем стояло советское государство, построенное на идее обеспечивать интересы народа. Именно оно должно было следить, чтобы представители номенклатуры не превратились в крыс, растаскивающих общенародную собственность. Уверение о том, что государство и есть номенклатура, бессмысленно - потому что отрицает системные свойства государства и общества. (При капитализме государство тоже представляет собой бюрократию, но при этом оно довольно успешно загоняет менеджеров и чиновников и требуемые нормы).

Советское государство справлялось с данной функцией тоже довольно успешно. По крайней мере, до определенного времени желание отдельных представителей номенклатуры отхватить кусок побольше от общего пирога блокировались. Но по мере того, как общественная система усложнялась, эта функция становилась все менее эффективной. Отсутствие жестких обратных связей, присущих классовым системам, того самого капитала, заставляющего всех работать ради роста прибавочной стоимости, давало номенклатуре большую свободу. А народ, уровень жизни которого все более улучшался, в общем, не особенно и протестовал против желания ряда руководителей увеличить свой уровень жизни. Они не понимали, что это только начало...

Поэтому можно сказать, что номенклатура как таковая все же имела стремление увеличить свое благосостояние (за счет окружающих). Но это увеличение никакого отношения не имело к эксплуатации как таковой. Напротив, оно является универсальным и, видимо, системным дефектом бюрократической машины вообще, присущее ей и при капитализме. Но оно же является глубоко вторичным по отношению к капиталистическим отношениям, к стремлению капиталиста увеличить прибавочную стоимость. В СССР же, в условиях, когда капиталистические отношения были ликвидированы, эта вторичное свойство оказалось весьма важным.

Но так же как и западная бюрократия, советская номенклатура ощущала «незаконность» подобных вещей. Если западный управленец высокого ранга всегда стремится войти в круг хозяев, представители советской номенклатуры, особенно те, что основной своей деятельности видели как раз описанный выше процесс, старались, зачастую неосознанно, сделать то же самое. Но так как подобный процесс подразумевал перестроение всего общественного механизма, смену государственного строя, то подобная мысль высказывалась была очень осторожно. На самом деле она ведь подразумевала не что иное как отрицание самой советской номенклатуры как таковой. Подобный парадокс не только подавлял возможность действия этих самых представителей, но и не давал им возможности сформулировать идею возврата к собственническому обществу как отдельный концепт.

Но еще более важным являлось то, что подобный парадокс показывал крайнюю неустойчивость самого положения советской номенклатуры. Вот тут мы и подходим к самому важному. Положение советской номенклатуры было весьма странно. Этот слой, эквивалентный, как было сказано выше, слою управленческой бюрократии при капитализме, не имел его системной устойчивости, что обеспечивает для капиталистической бюрократии связь с капиталистами.

Впервые в мировой истории управляющий аппарат был оторван от «материнского класса». Вторичный и лишенный своей основы, элемент капиталистической системы, которым была номенклатура, оказывался намного более уязвимым, нежели был ранее. Разумеется, то же можно сказать и о самой системы власти, которую номенклатура обеспечивала. Эта власть, лишенная собственности, повисала, по сути, в воздухе. Разумеется, можно было сказать, что власть обеспечивалась интересами всего общества, что она представляет собой результат общественного консенсуса. Но это означало также, что эта самая власть могла весьма легко быть смененной при смене этого самого консенсуса.

Что, разумеется, и случилось. Номенклатура необычайно легко пошла на общественные изменения, которые уничтожили ее саму как особый слой. Легкость, с которой было демонтировано советское государство, поражает. То, что казалось железобетонной громадой, растаяло как мираж, настолько легко, что многие просто не поверили в то, что это произошло. Столь неожиданная сдача страны партийным и советским аппаратом породила необычайно большой корпус мифов, касающихся этого процесса, наиболее популярным из которых оказался миф о сознательной сдаче социализма.

В наиболее «сильном» варианте он говорит вообще об вербовке западными спецслужбами большинства советских аппаратчиков. В более мягких вариантах речь идет о «соблазнении» советской номенклатуры «прелестями» капиталистической системы. При этом особенно не рассматривается то, что ранее номенклатура вполне была удовлетворена своим положением, и, более того, до самого конца особенно не стремилась форсировать отказ от социализма. В принципе, осторожная реакция советских руководителей на путч ГКЧП свидетельствовало о том, что особенного желания менять систему нет. Но нет и желания во чтобы ни стало сохранить ее. То есть речь могла идти именно о феноменальной слабости номенклатуры в плане удержания власти.

Разумеется, очень многие считают, что советская номенклатура сохранила свое положение и в капиталистической России. Это не так. Новая российская государственная система строилась по совершенно иным принципам, и номенклатура как таковая оказалась вне элитарной системы. Хотя и создавалась новая элита в основном из бывших представителей советской номенклатуры. Но принадлежность к ней не означала «автоматический переход» в «новые хозяева». Но главное, четкая классовая структура новой системы означала то, что теперь изменился основной источник целеполагания - если ранее рассматривался весь народ, то теперь это был мир капитала, и только капитал и его собственники могли диктовать цели для нового государства. Это дало совершенно иные результаты.

Теперь от прежней слабости не осталось и следа. 1993 год ясно показал, что мы живем уже в ином мире, который изменить столь просто, как было в 1991 году, уже не получится. Выстрелы из танковых орудий по зданию парламента ознаменовали полную устойчивость капитализма, равно как и то, что грядущая Революция абсолютно не будет похожа на 1991 год.

Таким образом, слабость номенклатуры, проистекавшая из того, что она являлась капиталистическим элементом, лишенным опоры на собственность и капитал, в советской стране послужила основой того, что капитализм был довольно легко восстановлен. Но означает ли это, что СССР был изначально обречен на гибель? И да, и нет.

Дело в том, что СССР, как система, состоящая из множества элементов разных социальных формаций, был изначально переходным обществом. В целом его устойчивость была исключительно динамической, основанной на том, что элементы коммунистического общества растут, постепенно заменяя буржуазные и добуржуазные, обеспечивая постоянное изменение общества. В случае остановки этого изменения СССР ждал конец, что и случилось. Но это означает только то, что нельзя было останавливать развитие, считать свое положение неким аналогом «конца истории», как случилось с «развитым социализмом. Маятник мог качнуться в другую сторону, и слабость номенклатуры стала бы не проблемой, а, напротив, одним из факторов, который позволил бы достаточно легко перейти не к капитализму, а к коммунизму. Так же, как в нашей реальности, советское государство легко допустило формирование довольно сильных капиталистических элементов, оно допустило бы и движение к коммунизму. Несмотря на то, что это автоматически означало бы уничтожение номенклатуры.

Но этого не произошло. Советские люди не решились на прыжок в будущее. Подойдя непосредственно к тому барьеру, за которым лежало новое общество, они остановились. Страх перед будущим и не особенное желание идти туда (и в настоявшем было все неплохо) сыграли с гражданами СССР плохую шутку. Не желали будущего - пожалуйте в прошлое. В капитализм с собственниками, ростом эксплуатации в лучшем случае и со сползанием в еще более ранние эпохи и массовой резней (для бывших республик) в худшем. Что же, это был по-своему бесценный опыт.