Демонтаж обобщенного Сталина

Решение городского совета города Гори о восстановлении памятника Иосифу Джугашвили, разрушенного по указу экс-президента Саакашвили, выводит вновь тему памяти о полуосетине-полугрузине, бывшем семинаристе, бывшем грабителе, бывшем большевике и великом Вожде и Учителе на первый план. Какая ипостась того, кто взял себе псевдонимом имя Сталин, оказалась востребована в городке, который сам он оставил в юности и забыл в своем великороссийском настоящем?

Ипостась ли это локального героя, прославившего чем-то родной городок на радость экскурсоводам? В Закавказье и на Кавказе вообще это выражено очень сильно: малые народы продвигают «своих» в лидеры больших. Это стратегия выживания такая. Продвинутые защитят и пролоббируют интересы своих земляков. Угрожаемые народы сильнее хотят продвинуть своих выходцев вверх в надежде, что те их отсимволизируют и тем самым спасут от вымирания. Это касается и Грузии. В брежневское время она была клондайком для мелко-промышленных отраслевиков, которые делали сапоги, джинсы или стенки для прихожей. Именно в их среде был популярен «наш» Сосо. Обслуживающим для большого производства был и маленький фотобизнес, порно-карты, котята или, например, фотки человека из Гори. Локальный герой всегда символизирует свою малую родину. Саакашвили лишил Гори своего символа. И пусть известно, что Сталин «много расстрелял» и наполовину осетин, все равно есть те, кто его любит, несмотря ни на что.

Ипостась ли это тирана, страшного царя? Еще в советские времена карточка с усатым вождем красовалась на ветровом стекле у каждого второго водителя в знак некоей условной солидарности в неприятии того, что окружает. Но то была не «тоска по кнуту» или по «сильной руке». Парадоксальным образом так выражалась тоска по сильному государственному управлению. Тоска по простой внутренней политике, основанной на патернализме – государство берет на себя ответственность за все и выбрасывает частного человека из политического пространства. Русский человек не политичен, потому что политика – это надстройка, а нам сразу подавай онтологию.

Гипотеза Евгемера

Древнегреческий философ Евгемер считал, что вера в богов произошла из обожествления политических деятелей – тиранов, царей, полководцев. Его идеи были широко востребованы в полемике христиан против язычников. Он считал, что страх, неуверенность и перемены делают из обычных политиков героев, а из героев - богов. Теогенез получался не очень убедительный, но евгемеризм стал популярным способом объяснения религиозных культов, а затем, с победой христианства над античной религией, был сдан в утиль. На самом деле главное его достоинство – не в объяснении религиозного, а в объяснении политического. Историческая память имеет свойство перезапоминать крупные фигуры в зависимости от их символичности и нужд настоящего дня. Сталин запомнился как тиран в короткой памяти, но длинная память вытаскивает на поверхность не злодейства, а великие дела, т. е. метки памяти, по которым прокладывается новый маршрут. Эта процедура широко используется в т. н. реконструирующих повествованиях – житийной литературе, например. На ее основе работают и национальные мифы.

Так, в недавнем интервью грузинского патриарха Илии II прозвучала тема «благочестивого тирана», известная нам по образу Ивана Грозного. Русский царь днем пытал несчастных по темницам, а по ночам плакал перед иконами и истязал свое тело плетью и веригами. В интерпретации патриарха Сталин был верующим христианином:

«Когда он умер, я был студентом Духовной семинарии. И мы все стояли в актовом зале и плакали, когда хоронили его… Патриарх Московский и всея Руси, был исключительным человеком, очень большой культуры и очень большой духовности.

Он очень почитал и очень любил Сталина.

… Сталин – это выдающаяся личность. Такие рождаются редко. Он знал значение, мировое значение России… Даже храмы были открыты при нем. Он для всех был одинаковым, ко всем относился одинаково... Он был верующим, особенно в конце».

Как видно из слов патриарха, в Грузии создалась своего рода агиографическая легенда о «добром семинаристе», который «чуть-чуть переусердствовал», «что-то немного напутал». И дело не в локальном патриотизме, точнее, уже не в нем. На точке схождения чувства национальной гордости и желания построить житийный дискурс получается своего рода новый святой, святой тиран, сердце которого втайне принадлежало Грузии. И ничего поэтому удивительного в этом восстановлении нет. Саакашвили попытался сделать вид, что речь идет о каком-то простом коммунистическом пережитке. Но дело куда сложнее. Это деификация, обожествления, почва которой – национальное чувство. Получается, что в эпоху отсутствия видимых великих политиков тираны прошлого деифицируются через национальный дискурс. Саакашвили хотел откусить кусочек грузинской идентичности, а политика Иванишвили вернула все на место.

Нечто совсем в другом, но отчасти похожем, роде можно наблюдать и в наших играх со Сталиным. Так, в постмодерне, играющем с националистическими тропами, в частности со сталинизмом. Но для постмодерниста выставить вперед фигуру Сталина – значит показать несущественность и противоречивость обоих дискурсов и, в частности, «десталинизации». Требование демократической общественности «убрать Сталина с денег», т.е. из национальной символики и памяти, натыкается на постмодернистский троллинг трамваями с улыбающимся Сосо или шествиями с портретами. Но в постмодернизме важнее показать фигу содержательности, чем выдвигать идеи и символы.

Если в грузинском обществе «великий грузин» - это бренд, это символ национальной гордости и отчасти житийный персонаж, то для России такого бренда нет. В России все куда хуже – исчезли или размылись практически все символические основания. А по остаткам как раз и топчется постмодернизм. Сосо никому не привлекателен так, как в Грузии. Поэтому призыв к народу «раздавить гадину», вывести остатки сталинизма не годится. Он не понятен – где тот «Сталин», которого надо выводить? Для России образ злодея давно слился с обобщенным образом великого и ужасного прошлого, вплавленного в национальную идентичность.

Попытки втащить к нам образ Сталина двойне неприятен. Как этнический герой Джугашвили – не из нашего романа, а из грузинского. А как символ слияния православия и власти он напоминает об одном из самых тяжелых неразвязанных узлов нашей политейи. Неслучайно житийное повествование делает его благодетелем церкви, о чем вспоминает со слезами и грузинский католикос.

И к тому же у нас уже нет статуй. Или почти нет – те, которые ставят сейчас – почти не в счет. Но зато у нас есть обобщенный образ прошлого. Его можно называть «совком», «застоем» или еще как-то, но оно имеет столь фольклорную бесструктурность, что в нем нет ни Сталина, ни Брежнева, ни Ленина. Есть клубок с торчащими нитками, за какую ни потяни – тащится все сразу. Видимо поэтому Совет при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека разработал проект по «десталинизации» российской истории ХХ века еще в 2011 году, а никакой десталинизации все нет. Нельзя демонтировать обобщенные образы, вставленные в национальную идентичность и опирающиеся в ней на базовые представления о власти.