Как обуздать религию

Вразрез с расхожим мнением, миграция из мусульманских стран делает Европу более, а не менее секулярной.

Европейские отношения между религией, правом и политикой – странная штука. Влияние религии на политическую жизнь в Европе слабее, чем в практически любой другой части мира. Европейские политики, как выразился Алистер Кэмпбелл (Alastair Campbell) в свою бытность пресс-секретарем британского премьер-министра Тони Блэра, «не трогают Бога». Опросы Eurobarometer показывают, что религия крайне ограниченно сказывается на политических ценностях и поведении европейских избирателей. В Европе нет аналогов политически влиятельных американских религиозных правых, а на ее политической арене не бывает теологических споров, характерных для многих исламских стран.

Однако в последнее время давно устоявшаяся дистанция между религией и политикой оказалась под угрозой. Фактором, который помог религии вернуться в центр общественной жизни, стала миграция. Сейчас мусульманские меньшинства волнуются из-за вопросов о кощунстве и свободе слова, католические лидеры вмешиваются в политические дебаты о гей-браках и абортах, а консерваторы жалуются, что европейские общества утрачивают связь со своим христианским прошлым. К тому же, по мнению политолога Эрика Кауфманна (Eric Kaufmann), у верующих выше рождаемость, и это их демографическое преимущество должно к концу этого века повернуть процесс секуляризации Европы вспять.

Конечно, самой заметной и впечатляющей угрозой либеральным государствам со стороны растущей религиозности выглядит оправдываемый религией терроризм, однако разделение религии и политики в последнее время сталкивается и с множеством других вызовов, причем это относится к самым разным странам, не только европейским. В США и Канаде отмечались скандалы, связанные с попытками использовать религиозное законодательство для разрешения семейных конфликтов, а австралийские исламские лидеры спровоцировали горячие споры своими проповедями против равенства полов. Возобновившееся явственное присутствие религии в общественной жизни – особенно серьезный вызов для Европы, так как оно подрывает прочно устоявшиеся, но зачастую негласные нормы, которые устанавливают пределы влияния религии на общество.

Европейский секуляризм был частично порожден христианской теологией, с самого начала разделявшей сферы духовного и мирского (см. библейское «отдавайте кесарю кесарево»). Однако непосредственно характерный для Европы способ урегулирования вопросов религии восходит к временам религиозных войн 16 и 17 веков. Эти конфликты так измучили Западную и Северную Европу, что понадобились политические нормы и структуры, способные положить конец страданиям и нестабильности, которые приносила религиозно мотивированная борьба за политическую власть. Заключенный в 1648 году ряд мирных договоров, известный как Вестфальский мир, устанавливал принцип взаимного уважения суверенными государствами границ и государственных религий друг друга. Это признание постоянства и легитимности религиозного разнообразия в рамках Европы (хотя и не в рамках отдельных государств) в сочетании с деятельностью таких мыслителей, как Гроций, Гоббс, Локк и Юм обеспечило европейцам возможность говорить и думать о политике, не смешивая ее с религией.

Политическое влияние религиозных структур в Европе в среднем меньше, чем в других частях мира, однако это обычно, скорее, культурная норма, чем юридический или конституционный принцип. В послевоенный период сложилась тенденция ожидать, что религия будет держаться на расстоянии от политики. Разумеется, церкви и прочие религиозные институты не ушли из нее окончательно: так в прошлом месяце во Франции католическая церковь яростно выступила против законопроекта о гей-браках. Впрочем, даже в этом вопросе религиозное влияние в Европе выглядит крайне слабым – юридическое признание гей-браков распространено в ней намного больше, чем в любой другой части мира.

Тем не менее, утверждать, что в Европе религия полностью отделена от государства или что у нее нет политической власти – значило бы неправильно понимать европейскую историю. Слабое политическое влияние религии уравновешивается прочными культурными и юридическими связями между конкретными церквями и отдельными европейскими странами, что позволяет сохранять многочисленные рудименты привилегированного положения религии в общественной жизни.

Среди населения большинства европейских стран преобладает та или иная христианская деноминация. В результате до последнего времени принадлежать к определенному народу значило принадлежать к определенной религии: быть испанцем значило быть католиком, быть шведом – быть лютеранином, быть греком – быть православным и так далее. Это пересечение религиозной и национальной идентичности приводило к тому, что символы и прочие элементы господствующей в стране религии играли важную роль в общественной жизни. Такая ситуация во многих случаях сохраняется до сих пор. В этом отношении отделение церкви от государства в светских европейских странах очень отличается от отделения церкви от государства в США – стране, основанной на принципе религиозного плюрализма, пусть и затрагивающего в основном христианские конфессии.

В некоторых европейских странах существует официальная государственная религия (в частности в Англии это англиканство), конституции еще некоторых упоминают христианство. Но даже там, где государственной религии официально нет, влияние господствующей христианской конфессии заметно во множестве сфер общественной жизни. Во многих странах государство взимает церковный налог от имени религиозных организаций, а также спонсирует множество церковных школ и больниц. В большинстве европейских стран рабочий календарь по-прежнему строится вокруг христианских праздников. На флагах многих государств Европы красуются кресты, а религиозные праздники – например, День святого Патрика – зачастую заодно служат национальными.

В сущности, ни в одной из европейских стран порядки не соответствуют требованиям американской конституции, которая запрещает и символическую, и финансовую поддержку религии государством.

Не совсем полное отделение церкви от государства в Европе не ограничивается одной символической сферой. Религии сохраняют вполне весомые юридические привилегии, в первую очередь, в области свободы слова. Во многих странах до сих пор действуют законодательные нормы, препятствующие антирелигиозным высказываниям. Это либо законы о кощунстве, либо законы, ограничивающие оскорбление или высмеивание религии.

Плюрализм послевоенного европейского общества сейчас вступает в противоречие с этими рудиментами христианской идентичности в общественной жизни. Миграция не только вернула религию в центр общественной дискуссии, но также заставила усилиться давления на сохраняемые в европейских странах юридические и символические привилегии христианства. В итоге это давление может привести к полному изгнанию религию из юридической и политической сферы.

В прошлом роль религии в Европе отчасти напоминала роль монархии в современной Британии. На бумаге британский монарх – это, одновременно, национальный символ и носитель ключевых политических и правовых полномочий. Однако все понимают, что права, которыми он обладает, — например, назначать премьер-министра или отказаться подписывать закон,— не будут использоваться в нормальных обстоятельствах. Теперь представьте себе, что в Британии появилось влиятельное меньшинство, верящее, что монарх должен обладать полноценной политической властью (предположим, речь идет о многочисленном иммигрантском населении, обладающем прочными монархическими убеждениями). На этом фоне речь скоро зайдет о том, что монарха на всякий случай лучше лишить его символических и практически не используемых возможностей. Именно это сейчас и происходит в Европе с остаточным влиянием и присутствием религии в юридической и политической сфере.

Рост религиозного разнообразия в европейских странах уменьшает способность каждой конкретной веры служить частью общенациональной идентичности. Частично это связано с появлением множества этнических общин, не приверженных христианской культуре, а частично – с быстрым ростом числа самопровозглашенных атеистов и агностиков. Британская перепись 2011 года продемонстрировала, что доля людей, официально не имеющих религии, возросла с 15% до 25%. Ранее многие из нерелигиозных признавали себя христианами по культурным соображениям. В Европе таких номинальных христиан уже давно больше, чем тех, кто верит в основные христианские догматы. Однако по мере отделения религии от национальной идентичности религиозная идентичность превращается, скорее, в вопрос веры и убеждений, чем в вопрос принадлежности к национальному сообществу, и это подталкивает тех, кто не относится к истинно верующим, переходить от номинально христианской идентичности к откровенной идентичности неверующего.

Так как национальное теряет непосредственную связь с конкретной религиозной деноминацией, религиозные символы утрачивают способность быть бесспорными символами национальной культуры.

Теперь там, где они традиционно играли такую роль, ее начинают оспаривать. Скажем, в Ирландии в 2007 году сикх Равиндер Сингх Оберой (Ravinder Singh Oberoi) попытался опротестовать правила ношения формы ирландского полицейского резерва и добиться, чтобы ему позволили носить с ней тюрбан. В 1999 году три новых члена парламента Сан-Марино обратились в Европейский суд с жалобой на то, что традиционная клятва, которую они должны были принести, содержит упоминание о святом Евангелии, нарушающее их права как нехристиан. В 2011 году итальянская атеистка Сойле Лаутси (Soile Lautsi) пожаловалась в Европейский суд по правам человека, что в школе, в которой учатся ее дети, в классах висят распятия. В Британии Национальное секулярное общество пытается бороться с практикой молитвы перед заседаниями местных советов и в государственных школах.
Не все эти попытки были успешными. В прошлом месяце Верховный суд Ирландии отказался разрешить г-ну Оберою носить тюрбан с формой, заявив, что полиция должна оставаться религиозно нейтральной (несмотря на то, что символика нагрудного знака полицейского резерва основана на образах из кельтского монастырского искусства, которое воспринимается как важная часть национального ирландского культурного наследия). Г-же Лаутси сначала удалось победить в Страсбурге, однако на это решение была подана апелляция, которую суд удовлетворил, постановив, что сам по себе символ распятия на стене не следует считать индоктринацией, требующей вмешательства Европейского суда. А судебная победа Национального секулярного общества обернулась политическим поражением – британское правительство приняло закон, отменяющий это решение. Тем не менее, то, насколько чаще остаточной христианской символике в общественной жизни стали бросать вызов, показывает, что христианский привкус общественных институтов становится в Европе все более спорным явлением.

Кроме того столь же сильное влияние оказывают нехристианские сообщества с характерной одеждой, символикой и агрессивным выражением религиозных ценностей. Известный специалист по европейскому исламу Оливье Рой (Olivier Roy), профессор итальянского Европейского университетского института, отмечает, что «появление новых общин верующих, которые не чувствуют себя связанными столетиями устанавливавшимися компромиссами между религиозным и светским», вызывает в Европе страх и подозрение. Эти чувства, в свою очередь, порождают процесс, формализующий и ограничивающий роль религии и ее привилегии в общественной жизни.

В некоторых странах чрезмерная заметность религиозной символики мусульманских общин подтолкнула национальные правительства ограничить публичное ношение любых религиозных символов, в том числе христианских и иудейских. В 2004 году Франция запретила «демонстративное» использование религиозных символов в государственных школах. В том же году германская земля Берлин запретила все религиозные символы в земельных учреждениях. В 2008 году Дания запретила их в судах. Затем последовал более широкий запрет на закрывающие лица покрывала во Франции и Бельгии. Хотя все эти меры во многом были мотивированы стремлением ограничить ношение мусульманской символики, на деле во многих случаях они затрагивали любые религиозные символы, усиливая секуляризацию общественного пространства и отправляя религию в сферу частной жизни.

На политической арене культурные установки, предписывавшие считать смешение религии и политики «дурным тоном», также сменяются более четкими юридическими нормами. Британию веками устраивало формальное существование в ней закона против кощунства - при условии того, что все понимали: он не предназначен для неправомерного ограничения высказываний по вопросам религии. Однако история 1989 года с «Сатанинскими стихами» и отголоски датского «карикатурного скандала» 2005 года продемонстрировали, что некоторые граждане Европы не разделяют этот негласный консенсус и имеют собственное мнение о том, что следует считать наказуемым по закону кощунством или неприемлемой критикой религии. В итоге надежды религиозных участников протестов не оправдались: вместо того, чтобы расширить понятие кощунства, Британия в 2008 году просто отменила соответствующий закон. Ирландия в 2009 году пересмотрела свой закон о кощунстве, вставив в него оговорку, согласно которой такое деяние не считается преступным, если обвиняемый может доказать его «литературную, художественную, политическую, научную или теоретическую значимость».

Ряд стран – в том числе Франция, Австрия, Нидерланды, Германия и Британия – также ввел интеграционные тесты, которые требуют от потенциальных граждан подтвердить, что они осведомлены о нормах отделения религии от политики и о таких принципах, как равенство полов и права геев. Более того, в некоторых случаях необходимо подтверждать активное принятие этих норм и принципов. Во Франции в 2010 году власти отказали в гражданстве мусульманину, который не позволял жене говорить или покидать дом без своего разрешения. В 2008 году французский суд подтвердил принятое ранее решение не предоставлять гражданство мусульманке, «радикальные представления» которой о религии требовали закрывать лицо. В постановлении суда говорилось, что подобное поведение «несовместимо с такими ценностями республики», как равенство полов.

Многие сторонники подобных шагов руководствуются ксенофобией и нетерпимостью к мусульманам-мигрантам. Французский Национальный фронт начал проявлять никогда не водившуюся за ним раньше любовь к секуляризму, когда секуляризм превратился в удобный кнут против иммигрантов. Однако многие поддерживают эти меры из неподдельной преданности либерализму, феминизму и отделению религии от политики – ценностям, которые сослужили Европе хорошую службу.

У этого процесса, бесспорно, будут свои издержки. Для многих будет болезненной утрата связи с историей, которую обеспечивают древние христианские символы и ритуалы. Религиозные структуры и отдельные верующие будут тосковать по гибкости былых неформальных социальных контактов, уничтожаемой законами, которые жестко отделяют религию от политики и закона. Однако судя по всему, у Европы нет другого выхода. Исторически европейский секуляризм возник как способ гасить конфликты, порождаемые религиозным разнообразием (причем исходно речь шла о конфликтах между разными ветвями христианства). Так как сейчас спектр религиозных и нерелигиозных идентичностей в Европе продолжает расширяться, дальнейшая секуляризация общественной сферы выглядит вероятным – и предпочтительным – исходом.

Поступать противоположным образом – то есть активнее приглашать религию в юридическую и политическую сферу - было бы рискованно. Как пишет германский философ Юрген Хабермас (Jürgen Habermas), если не ограничить влияние религии на политику, это может грозить борьбой религий за политическую власть. Специалист по интеллектуальной истории Марк Лилла (Mark Lilla), профессор Колумбийского университета, считает отделение религии от политики продуктом случайного сочетания специфических исторических факторов. По его мнению, это явление нельзя считать неизбежным и принимать как должное, но именно оно привело к развитию идеи общего гражданства для религиозно различающегося населения и сыграло ключевую роль в выработке таких либеральных принципов, как равенство полов и права геев.

Уточнение пределов роли религии в политической и юридической сфере, если оно будет произведено должным образом, сможет смягчить чувство двойных стандартов и нечестности, присутствующее у многих мигрантов и их натурализовавшихся потомков. Европейский секуляризм будет сложнее представлять как способ маскировать привилегии христианства, а свободу слова – как предлог для выпадов против ислама, если будет очевидно, что закон не делает исключений для христианских конфессий.

Как бы то ни было, то, что мы сейчас наблюдаем, - это важный процесс, в рамках которого рост религиозного разнообразия мешает религии сохранять ее былую политическую и символическую роль. Эта роль предусматривала, что религия воспринимается как символ национальной культуры, и негласно подразумевала, что церкви в основном будут держаться в стороне от политики и не будут использовать свой привилегированный правовой статус, чтобы слишком сильно ограничивать критику религии и насмешки над ней.

Однако такая система больше не может существовать. Сейчас в Европе существует слишком много обусловленных различными культурами позиций относительно религии, ее роли в политической жизни, а также относительно того, до какой степени ее можно критиковать и высмеивать. Более агрессивная религиозность некоторых мигрантских сообществ, совокупно с рядом других факторов, побуждает европейские правительства жестко ограничить религию сферой частной жизни и сделать общественную жизнь строго секулярной. Возможно, как писал Джузеппе ди Лампедуза (Giuseppe di Lampedusa) в своем вышедшем в 1958 году романе «Леопард», «все должно измениться, чтобы все могло остаться прежним».