Безымянные жертвы

Госдума приняла законопроект, вводящий тотальный запрет на упоминание любых данных о несовершеннолетних, ставших жертвами преступления. Отныне распространение имён и фамилий, фотографий, данных о месте жительства и учёбы, а также любой информации, которая может помочь установить личность потерпевшего становится штрафным делом. Причём как для СМИ (от 400 тысяч до миллиона), так и для рядовых граждан (от трёх до пяти тысяч рублей). Последняя мера явно нацелено на блоггеров, которые зачастую проводят собственные журналистские расследования, выискивая факты, утаённые официальными СМИ.

Сами депутаты настаивают на том, что подобные меры необходимы для защиты пострадавших от возможных психологических травм.  Что ж, быть может это действительно так,   вот только подобный запрет имеет и другое последствие: Общество не может сопереживать абстрактной жертве.  У жертвы должно быть имя и конкретный образ. А без сопереживания невозможен и праведный гнев и требования справедливого возмездия для преступника. Невозможна та лавина общественных эмоций, что хоть как то заставляют работать заржавевший механизм российского правосудия.

Все последние громкие преступления, особенно те, что обладали ярко выраженным этническим окрасом, стали столь известны лишь по тому, что у жертвы было имя. Страшная история  Василисы Голицыной именно потому и взбудоражили наше общество, что жертва была конкретной. У жертвы было имя, а та чистота и невинность что сразу врезались в сердце при первом взгляде на её детскую фотографию, просто не могли оставить человека безучастным. Ведь это был живой человек, ребенок, попавший в лапы монстра. Но можно ли сопереживать новостной абстракции?

Едва ли.

В современной России без пристального общественного внимания к преступлению, особенно если его совершили гости с восточных республик, их расследование чаще всего глохнет. Спускается на тормозах, позволяя без лишнего шума отпускать преступников. А пристальное внимание рождается из эмоций, но чтобы они возникли  необходимо конкретное имя и конкретный образ. По сути, только гнев и возмущение народа были единственной гарантией неотвратимости наказания. Но теперь всё то, что могло бы разжечь чувства наших граждан, оказывается под запретом. Сами преступления, естественно, никуда не пропадут, но шанс, что преступник не уйдёт от ответа резко снижается.

Бурная реакция на громкие преступления была тем единственным инструментом гражданского общества, которым мы ещё владели.  Но теперь и это оказалось под запретом. Ведь русским в России запрещены как социальные эмоции, так  и вмешательство в действия властей.  Нам в принудительном порядке прописаны апатия и полное социальное отчуждение. Нам запрещена самоорганизация, которую мы так не к месту стали проявлять при реакции на преступления. И власть решила с этим покончить. Покончить просто и расчётливо, придушив на корню «взрывоопасную» информацию.

Наверное, вскоре подобные правила распространят и на все возрастные категории. А потом ещё и на личности совершившие преступления. Дабы ни одна искра жажды справедливости больше не загорелась в нашем народе.

Ну а преступников, в свою очередь, станет куда проще выпускать на волю, не боясь бурной общественной реакции. Повода к такому СМИ больше дать не смогут.