Эволюция партизанской войны

Эксперты и пресса слишком часто воспринимают терроризм и партизанскую тактику как нечто новое, как отход от старомодных способов ведения войны. Ничто не может быть столь далеко от истины. На большей части долгого и кровавого пути человечества военные действия велись сначала бандами плохо организованных, недисциплинированных, легковооружённых добровольцев, уклонявшихся от открытых сражений, предпочитая скрытые рейды и засады: это стратегия как воинов племён, так и современных повстанцев и партизан. На самом деле традиционные военные действия – весьма недавнее изобретение.

Они стали возможными лишь начиная с 10 000 лет до нашей эры, с развитием сельскохозяйственных сообществ, где производился избыток материальный ценностей и населения, что позволило создавать специально разработанные фортификационные сооружения и оружие (и профессионалов, им владеющих). Первые подлинные армии – с жёсткой иерархией командования, составленные из подготовленных солдат, с дисциплиной под угрозой наказания – возникли после 3100 до нашей эры в Египте и Месопотамии. Но процесс формирования государства, а вместе с ним – и армии, занял существенно больше времени у большей части мира. Кое-где государства возникли лишь в прошлом столетии, и их способность выполнять основные функции, вроде содержания армии, в лучшем случае остаётся весьма слабой. Учитывая, сколько времени человечество скитается по земле, эпоха того, что мы рассматриваем как традиционный конфликт, выглядит не более чем мгновением.

Тем не менее, по крайней мере, со времён греков и римлян наблюдатели недооценивают нерегулярную войну. Западные военные и эксперты склонны рассматривать её как бесчеловечную, даже варварскую. И несложно понять, почему: партизаны, по словам британского историка Джона Кигана, «жестоки по отношению к слабым и трусливы перед лицом отважных» — полная противоположность того, чему учат профессиональных военных. Многие эксперты даже заявляют, что рейды партизан не настоящие военные действия.

Этот взгляд начинает казаться немного странным, если учитывать тот факт, что исторически нерегулярная война на протяжении истории становилась всё более беспощадной, чем её традиционная родственница – не в суммарном числе убитых, поскольку племенные сообщества крошечны в сравнении с урбанистическими цивилизациями, а в процентом соотношении. В среднем племенное сообщество теряет 0,5% своего населения в ежегодных столкновениях. В США это составило бы 1,5 миллиона убитых, то есть пятьсот 11/09 в год. Археологические доказательства подтверждают, что такие потери не являются современной аномалией.

Производя и распространяя бесчисленное количество оружия, европейцы гарантировали, что их противники в двадцатом веке оказались вооружёнными намного лучше своих предшественников.

Происхождение партизанских военных действий затерялось во мраке доисторических времён. Но различные враги, с которыми сталкивались партизаны, со временем менялись. До 3000 года до нашей эры партизаны племён сражались исключительно против партизан других племён. Хотя такой вид борьбы продолжался и после 3000 года до нашей эры, но к нему добавились, а иногда и вытесняли его, военные действия с противостоянием племён и повстанцев и новообразовавшихся государств. Это конфликты, в некотором смысле, стали первыми в мире мятежами и контр-мятежами. Любая великая империя античности, начиная с первого упоминания аккадианской империи в древней Месопотамии, страдала от партизан-кочевников, хотя сам термин «партизанская война» нельзя применить к наступающему тысячелетию. (Партизанская война – «Герилья» буквально означает «малая война», относится к испанскому сопротивлению Наполеону в 1808-1814 гг.).

В современном мире всё та же старая тактика партизан соединилась с идеологическими планами, а это совершенно отсутствовало у аполитичных (и неграмотных) воинов племён в давние времена. Конечно, определённая природа идеологических планов, за которые сражались, с годами менялась: от либерализма и национализма («крик души» партизан конца восемнадцатого века – конца девятнадцатого) до джихадистского экстремизма наших дней. И всё же, партизанские и террористические военные действия остаются столь же повсеместными и кровопролитными, как и прежде.

Парадокс партизанской войны

Успех различных налётчиков при нападении и захвате государств, от античного Рима до средневекового Китая, дал повод одному из историков говорить о «парадоксе кочевников». «В истории войн, в общем и целом, дело было в военном превосходстве богатых государств и тех государств, где существовала наиболее развитая административная система», – писал историк Хью Кеннеди в книге «Монголы, варвары и викинги». Но вернемся к Месопотамии – кочевникам часто удавалось сломить намного более богатые и более развитые империи. Кеннеди объясняет это кажущееся противоречие, приводя все военные преимущества кочевников: они были более мобильны, каждый взрослый мужчина был воином, а их предводители отбирались в первую очередь по искусству ведения войн. И наоборот, отмечает он, оседлые сообщества назначали военачальников, основываясь на политических расчётах, и набирали в солдаты земледельцев с ограниченными боевыми навыками.

Военные преимущества кочевников, кажется, сохранились и по сей день для партизан современного мира. Даже в прошедшие два столетия, когда государства стали намного более мощными, чем в древности или в средневековье, партизанам зачастую удавалось с ними справиться. Вспомните о племенах Афганистана, которые сорвали планы Соединённого Королевства, Советского Союза и США. «Парадокс кочевников» Кеннеди – на самом деле парадокс партизанской войны, и он ставит вопрос – как и почему слабые столь часто побеждают сильных. Ответ лежит по большей части в использовании тактики «бей-беги», преимущества мобильности и неожиданности, что осложняет для сильного государства применение всей своей силы.

Часто партизаны преподносят ещё один парадокс: даже самые успешные налётчики склонны переходить к традиционной тактике, если уже достигли крупного военного успеха. Монголы в итоге превратились в полурегулярную армию при Чингизхане, и арабы прошли подобную трансформацию. Они воевали в традиционном стиле бедуинов, принятом среди мусульман в Средние века, в столетие после смерти Мохаммеда в 632 году. Но их завоевания привели к созданию халифатов Омейядов и Аббасидов, двух величайших государств средневекового мира, которые защищали традиционные армии. Турецкая империя тоже выросла из культуры степных налётчиков, но выстроила великолепную традиционную армию, укомплектованную высокодисциплинированными солдатами-рабами, янычарами. Новая оттоманская армия захватила Константинополь после известной осады 1453 года, и менее чем через столетие продвинулась до ворот Вены.

Почему же кочевники, столь опытные в партизанской тактике, стали прибегать к традиционным методам ведения войны? В первую очередь потому, что их цели стали масштабнее, что и потребовало изменения тактики. Конные лучники не могли взять Константинополь, для этого потребовалась соответствующая военная техника, включая батарею из 60 пушек, две из которых были 27 футов длиной и стреляли каменными ядрами весом более полутонны. Не так уж подходили стремительные конные лучники племён для защиты, управления и контроля над вновь завоёванными государствами. Такие задачи, скорее, требовали профессионально выстроенной армии. Ещё один фактор диктовал трансформацию кочевников в регулярное войско: сами сражения с использованием конных лучников предъявляли столь высокие требования, что для овладения сноровкой была необходима постоянная практика, начиная с самого детства. Как только кочевники начинали жить среди оседлых народов, они «с лёгкостью утрачивали свои индивидуальные способности и чувство сплочения», – так писали историки Месут Уйар и Эдвард Эриксон в «Военной истории Оттоманской империи». Такова была альтернатива для многих из них. И оседлая жизнь была намного легче – а также безопасней.

Достижения кочевников, хотя и замечательные, по большей части были скоротечны – за исключением арабов, турок, моголов и маньчжуров, которые смешались с оседлыми сообществами, ведь кочевники не могли создать долговременных организаций. Империи кочевников, в общем-то, разваливались через поколение или два. Бывшие кочевники, которые стали оседлыми, иногда по иронии судьбы, преграждали путь свежим волнам кочевников и других партизан. Такова судьба маньчжуров, которые в качестве правителей Китая, сражались с джунгарами (западными монголами) в восемнадцатом веке и пытались воевать с повстанцами-тайпинами в самой смертоносной войне девятнадцатого века. Тайпины, в свою очередь, пытались развивать свои более мощные армии, стирая грань между регулярным и нерегулярным конфликтом. С тех пор многие гражданские войны, включая войну в США 1861-1865 гг., знаменовались двумя типами ведения боевых действий.

Партизаны в Век Разума

Разделительная черта между регулярными и иррегулярными военными действиями становится более заметна с образованием постоянных национальных армий после Тридцатилетней войны. Этот процесс, который шёл рука об руку с образованием национальных государств, достиг пика во второй половине семнадцатого столетия. Этот период стал свидетелем роста числа казарм для расселения солдат, инструкторов по подготовке, профессиональных офицеров для командования, тыловых служб и служб обеспечения, фабрик по пошиву обмундирования и экипировки, госпиталей и домов ветеранов.
Демократические правительства могут эффективно бороться с партизанами, если обратят внимание на то, что военные США называют «информационными операциями».

К восемнадцатому веку западное военное искусство достигло высот стилизации, едва ли виданных до и после, причём армии монархий воевали приблизительно одинаково и следовали приблизительно одинаковым правилам поведения. Не было более важных изменений, чем принятие стандартизованной униформы, что означало возможность на расстоянии сразу же отличить солдата от мирного жителя. Солдаты, которые упорствовали в своём отказе от униформы, становились легко отличимыми. Они подвергались преследованиям как бандиты, и к ним не относились как к солдатам, подлежащим защите согласно возникающим законам ведения войны.

Однако бойцы иррегулярной армии вскоре вернули себе известность – во время войны за Австрийское наследство (1740-1748); в этом конфликте Австрия, Великобритания, Ганновер, Гессен и Нидерланды противостояли Баварии, Франции, Пруссии, Саксонии и Испании. Австрия проиграла первые сражения, и иностранные войска смогли оккупировать значительную часть её территории. Но Австрия сумела ответить благодаря так называемым нецивилизованным, собранным с краёв империи: гусарам из Венгрии, пандурам Хорватии и другим христианам с Балкан, которые веками воевали с турками.

Фридрих Великий и другие генералы сначала объявили этих партизан «варварами». Но как только увидели эффективность иррегулярной армии – они сами стали копировать пример Австрии. К 1770 годам легковооружённые войска (застрельщики, у которых отсутствовало тяжёлое вооружение и которые не стояли в основных боевых порядках) составляли до 20% большинства европейских армий. В Северной Америке британская армия всё больше полагалась на разного рода лёгкую пехоту. Предшественники нынешних сил специального назначение – войска, подготовленные к тактике партизан, но, тем не менее, более дисциплинированные, чем не подчиняющиеся государству воины – эти «рейнджеры» подготавливались для «лесной службы», иначе говоря, для нерегулярных боевых действий с французскими колониальными войсками и их местными союзниками.

Один из самых лелеемых мифов американской истории – отважные янки завоевали независимость от Великобритании, прицельно выбивая растерянные «красные мундиры», которые слишком тесно располагались — как на учебном плацу, не отклоняясь от стандартных ритуалов ведения боя. Это преувеличение. Ко времени начала революции в 1775 году британцы неплохо показали себя в нерегулярных военных действиях, и противостояли им в Европе, на Карибах и в Северной Америке. «Красные мундиры» знали вполне достаточно, чтобы нарушать строй и искать прикрытия в бою, когда это возможно, а не – говоря словами одного историка – «оставаться бездеятельными и открытыми вражескому огню». У британской армии была иная проблема: во многом подобно современной армии США перед Ираком, они забыли большую часть уроков нерегулярной войны, полученных предыдущим поколением. И американские повстанцы использовали более сложные формы нерегулярных действий, чем французские дикари и туземные американские воины, которых «красные мундиры» использовали в войне. Распространение грамотности и книгопечатание позволили американским мятежникам воззвать к народной поддержке, таким образом, усилив роль пропаганды и психологической войны. Соответственно и термин «общественное мнение» впервые появился в печати в 1776 году, поскольку американские мятежники во многом завоевали независимость, обращаясь к британскому электорату с документами, наподобие памфлета Томаса Пейна «Здравый смысл» и Декларации Независимости. Фактически, судьба революции была решена в 1782 году, когда британская Палата Общин проголосовала с небольшим перевесом против продолжения наступательных операций. Британцы могли сражаться и дальше, они могли набрать свежие армии даже после поражения под Йорктауном в 1781 году – но не после потери поддержки парламента.

Большинство революционеров, которые последовали за ними, придерживались более экстремистских методов и верований, чем американские мятежники, но будь они левые или правые, многие копировали умелое американское манипулирование общественным мнением. Греки в 1820-х, кубинцы в 1890-х и алжирцы в 1950-х – все они добились заметного успеха в мобилизации иностранного мнения в свою поддержку при завоевании независимости. В Греции и на Кубе антиимпериалисты победили, демонстрируя страдания колоний, чтобы подтолкнуть то, что сегодня было бы названо гуманитарной интервенцией западных держав.

Либеральные повстанцы записали на свой счёт самые впечатляющие победы в Новом Свете. За несколькими исключениями, к 1825 году европейские колониальные державы потерпели поражение в обеих Америках. Восстания в самой Европе – такие как восстание чартистов в Соединённом Королевстве и декабристов в России – были менее успешны. Но к началу двадцатого века большая часть Европы и Северной Америки двигалась в направлении либерализации – даже такие абсолютные монархии, как Австрия, Германия и Россия, которые оставались таковыми, прилагали огромные усилия для умиротворения и направления народных чувств.

Войны, которых не было

В то же время западные государства распространяли своё право по всему остальному миру решительно нелиберальным образом. Процесс колонизации и сопротивления во многом определил лицо современного мира и дал начало самой влиятельной контр-повстанческой доктрине всех времен: теории "масляного пятна", выдвинутой французским маршалом Юбером Лиотеем, который в конце века в Индонезии, на Мадагаскаре и Марокко предвосхитил «народноцентрическую» доктрину, которую войска США воплощали в Афганистане и Ираке уже в двадцать первом веке. Она заключается в медленном распространении армейских аванпостов и поселений, расширявшимся подобно масляным пятнам, пока не будет сломлено местное сопротивление, одновременно с усилиями по решению местных политических и экономических проблем.

Народы Азии и Африки сопротивлялись как могли продвижению колонистов. Иногда они даже могли вынудить к серьёзным отступлениям: знаменитый пример 1842 года – британский отход из Кабула. Но это были лишь временные неудачи в неизбежной вестернизации мира. К 1914 году европейцы и их потомки контролировали 84% территории мира, сравните с 35% в 1800 году.

Не-европейцы не преуспели в сохранении своей независимости в существенной мере из-за растущего превосходства Европы в военной технике и технологиях. Но, кроме того, этому способствовало и то, что большинство не-европейцев не приняло стратегию, которая наилучшим образом использовала их ограниченные ресурсы. Вместо попыток вести партизанскую войну – которые даже в случае неудачи могли бы отсрочить итоговое поражение на многие годы, если не десятилетия, и ввести завоевателей в значительные расходы – большинство не-европейцев вели военные действия в точности так, как европейцы того и хотели, то есть в традиционной манере.

Страны Запада считали, что большая часть завоёванных ими земель были «примитивными» и «задворками», но в некотором смысле сами они были слишком развиты и бесились с жиру. К тому времени, когда европейцы пришли в Азию и Африку, большая часть этих континентов попала под контроль туземных режимов с постоянными армиями, например, империя зулусов в Южной Африке и империя Маратха в Индии. Их правители, естественно, смотрели на эти армии как на средство защиты, обычно избегая племенной тактики (примитивной формы партизанской войны), применявшейся их предшественниками. В большинстве случаев решения быстро приводили к ответному удару. Когда местные правители пытались откорректировать курс, они, как правило, стремились сделать свои армии ещё более традиционными, нанимая европейских советников и покупая европейское оружие. Однако копии редко бывают столь же хороши, как и оригиналы, и их неполноценность безжалостно проявила себя во время военных действий.

Почему же столь немногие туземные режимы обратились к партизанской тактике? Отчасти потому, что люди не-западного мира не имели представления о боевой мощи западных армий, пока не становилось слишком поздно.

Слишком многие местные строители империй в развивающемся мире воображали, что тактика, которую они привыкли использовать для завоевания местных племён, сработает и против белых захватчиков. Даже если эти правители и хотели разжечь партизанское движение, то идеологическая поддержка отсутствовала, за исключением Алжира, Чечни и Дагестана и ещё нескольких территорий, где мусульманские мятежники вели длительные войны сопротивления против европейских колонизаторов. Зачастую подданные таких режимов негодовали против местных правителей так же, если не больше, как и против европейских захватчиков. Национализм, относительно недавнее изобретение, ещё не добрался до этих земель.

Европейских солдат в «малых войнах» поддерживало то, что большая часть сражений происходила на периферии их империй, в Азии и Африке, против врагов, которые считались «нецивилизованными» и потому, по европейскому кодексу поведения, с ними можно было не церемониться. Ещё в 1930-х британский офицер и писатель Джон Мастерс писал, что на северо-западном фронте Индии (ныне – Пакистан), воины-пуштуны «обычно кастрировали и обезглавливали» пленных, а британцы «брали немного пленных, очень немногих, фактически, если только речь не шла о политических представителях», — они просто убивали тех, кого взяли в плен. Сам успех имперских армий означал, что будущие сражения будут вестись внутри границ империй, и что они, по словам историка Томаса Мокейтиса в книге «Британские действия против партизан», «касались подавления гражданского недовольства, а не войны». Соответственно, имперские войска в будущем обнаружат, что их действия ограничены законом и общественным мнением, чего не было в девятнадцатом веке.

С гражданским недовольством в двадцатом веке было сложнее справиться и по другим причинам. Организуя школы и газеты, которые пропагандировали западные идеи, такие как национализм и марксизм, западные руководители в итоге вызвали широкое сопротивление собственному правлению. А производя и распространяя бесчисленное количество вооружений, от тротила до АК-47 по всему миру, европейцы гарантировали, что их противники в двадцатом веке оказались вооружёнными гораздо лучше своих предшественников.

Солнце заходит над Британской империей

Чтобы понять, почему деколонизация пронеслась по миру в конце 1940-х и почему антизападные партизаны и террористы так долго действовали с успехом, необходимо подчеркнуть, насколько слабы к тому времени оказались две крупнейшие колониальные державы. Даже если бы Франция и Соединённое Королевство и намеревались сохранить свои заморские территории после 1945 года, им бы пришлось под давлением от этого отказаться. Обе империи были, по сути, банкротами, и не могли успешно вести действия против повстанцев – особенно перед лицом враждебности вырастающих сверхдержав. Советы, а позже и китайцы, всегда были готовы снабжать оружием, обучать и финансировать национально-освободительные движения марксистского толка.
Большая часть процесса деколонизации прошла относительно мирно. Там, где британцы встречались с решительной оппозицией, как в Индии и Палестине, немногое требовалось, чтобы убедить их уйти. Лондон вообще боролся лишь за то, чтобы сохранить несколько баз, подобных Кипру и Адену, которые считал имеющими стратегическое значение, или – как в Малайе и Кении – чтобы предотвратить их захват коммунистами или другими экстремистами. Когда британцы выбирали борьбу, то делали это весьма умело и успешно; их результаты противоповстанческой деятельности лучше, чем у французов за тот же период, а некоторые кампании – в частности, в Малайе – до сих пор изучаются военными стратегами.

Распространение партизанской войны и терроризма не уменьшились с кончиной европейских империй, наоборот: годы с 1959 по 1979 – с захвата власти Фиделем Кастро на Кубе до Сандинистского переворота в Никарагуа – были, если уж на то пошло, золотым веком левацкого повстанчества. Осталось ещё несколько колониальных войн и огромное количество войн, по сути, этнических – в Конго, Восточном Тиморе и регионе Биафра в Нигерии – за определение характера послевоенных государств, но основным двигателем была социалистическая идеология. Радикалы по имени Мао, Хо, Фидель или Че брали Калашниковы, чтобы вести партизанские действия в городах и совершать там теракты. Никогда ранее или позже шарм и престиж бойцов иррегулярных армий не был выше, как видно по вездесущей знаменитой фотографии Че Гевары, сделанной Альберто Кордой, и она до сих пор красуется на футболках и постерах. Успех революционеров за рубежом откликнулся среди западных радикалов 1960-х годов, недовольных собственным обществом и воображавших, что они тоже могли бы сбросить предержащую власть. Том Волф ухватил этот момент в своём знаменитом эссе 1970 года «Радикальный Шик», где в деталях описана вечеринка, устроенная композитором Леонардом Бернстайном в его щегольской Нью-Йорской квартире для группы «Чёрные Пантеры» — одной из мириадов террористических групп того времени, чья слава намного превосходила их способность достичь своих целей.

Некоторые правительства добились значительных успехов в подавлении повстанческих движений. 1960-е явились свидетелями публикации важных руководств, например «Противоповстанческие военные действия: теория и практика» французского офицера и ветерана Алжира Давида Галула и «Побеждая коммунистический мятеж» британского офицера сэра Роберта Томпсона, милейшего ветерана Малайи и Вьетнама. Галула, Томпсон и другие эксперты в значительной мере пришли к согласию в том, что с восстаниями невозможно вести такие же боевые действия, как в традиционных войнах. Фундаментальный принцип, который ставит восстание в особое положение – «использовать стрельбу по минимуму». В то же время, «солдат должен быть готов к тому, чтобы стать пропагандистом, социальным работником, гражданским инженером, школьным учителем, медработником, бойскаутом», – писал Галула.
Одно дело было изложить такие уроки, давшиеся с большим трудом. Но гораздо сложнее было заставить принять их военных офицеров, чьим идеалом оставался вооружённый блицкриг, и которые испытывали лишь презрение к легко вооружённым разношёрстным бойцам. Западные военные шагали в следующие десятилетия, всё ещё нацеленные на борьбу с зеркальным образом врага. Когда США надо было противостоять партизанской угрозе во Вьетнаме, Вильям Вестерморленд, главнокомандующий восками США, прибег к поразительно традиционному ответу, на что ушла масса огневой мощи и человеческих жизней обеих сторон, и который не принёс победы.

Пропущенные удары

Как и все, партизаны и террористы подвержены народным настроениям и интеллектуальным увлечениям. В 1980-м, по мере того как память о колониализме исчезала, произвол пост-колониальных правителей становился всё более явным, а желательность капитализма при президенте США Рональде Рейгана и британском премьер-министре Маргарет Тэтчер возрождалась – левацкие движения потеряли блеск, и таинственность партизан растаяла. Немногие, но самые недальновидные идеологи могли представить, что за будущее рождается в обнищавших и угнетаемых Камбодже или Кубе. Конец прежнего режима в Москве и постепенное открытие Пекина оказали большее влияние на группировки повстанцев, в том числе и снизив число ценных источников финансирования, вооружения и подготовки. Марксистские террористические группы 1970-х, вроде итальянских Красных Бригад и немецкой банды Baader-Meinhof никогда не были способны создать значимую собственную базу поддержки и процветали лишь за счёт помощи из-за рубежа. Националистические движения, например Организация Освобождения Палестины и Ирландская Республиканская Армия, добились большего, хотя и они испытывали сложности из-за сокращения внешней поддержки.

Хотя левацкие повстанческие движения оказались на спаде, но партизанские военные действия и терроризм едва ли исчезли. Они просто приняли иные формы, когда новые члены вооружённых формирования, движимые застарелыми обидами – расовыми и религиозными – огнём проложили себе путь к лидерству. Переход от политически мотивированного мятежа к религиозно мотивированному – это продукт развития на протяжение десятилетий, даже столетий. Помимо прочего, его можно проследить по произведениям египетского агитатора Сайида Квитба в 1950-1960 гг., деятельности Хасана аль-Банна, основавшего Братство мусульман в 1928 году и обращению Мухаммада ибн Абд аль-Ваххаба, в восемнадцатом веке создавшего пуританское движение, в какой-то момент ставшее официальной теологией Саудовской Аравии. Но эпохальные последствия идей этих религиозных лидеров не привлекали мирового внимания вплоть до судьбоносной до нашего времени осени 1979 года, когда протестующие заняли посольство США в Тегеране.

Сам захват посольства был организован радикально настроенными студентами университета, в их числе был и будущий иранский президент Махмуд Ахмадинежад, который хотел нанести удар по «Великому Сатане» и внутренним атеистам. За этим последовал захват Большой Мечети в Мекке, самой почитаемой святыни ислама, и сожжение посольства США в Исламабаде. А затем, 24 декабря 1979 года, Советы вошли в Афганистан, что вызвало мобилизацию гигантских сил благочестивых партизан – моджахедов.

Угроза исламского экстремизма, который тайно выстраивался десятилетиями, кровавым образом проявилась 11 сентября 2001 года, когда Аль-Каида предприняла самую смертоносную атаку всех времён. Прежние террористические организации, от Организации Освобождения Палестины до различных группировок анархистов, ограничивали масштаб своей жестокости. Как писал в 1970-х аналитик терроризма Брайан Дженкинс: «Терроризм – это театр… Террорист хочет, чтобы его видела масса народу, а не масса мёртвых». Аль-Каида и ей подобные переписали этот сценарий в США и Ираке.

Ради самозащиты США и их союзники создали различные виды обороны. Главным образом, они заключались в повышении безопасности, полицейских мерах, и сборе разведданных. Важную роль играли военные, но эта роль редко была центральной, как в Ираке и Афганистане – где американское вторжение привело к свержению правительства. В государствах с действующим или наполовину действующим правительством, как на Филиппинах и в Саудовской Аравии, роль США сводится к обучению, вооружению, разведке и т.п. помощи правительству в борьбе с экстремизмом.

Помимо усилий Запада в противостоянии Аль-Каиде, ещё один удар террористическим организациям нанесли народные протесты на Ближнем Востоке. Оказалось, что арабская весна намного более действенный инструмент перемен, чем взрывы смертников. Ещё до смерти Усамы бин Ладена, в 2011 году, по данным проекта Pew Global Attitudes отмечался резкий спад «уверенных» в нём: с 2003 по 2010 цифры снизились с 46% до 18% в Пакистане, с 59% до 25% в Индонезии и с 56% до 14% в Иордании.

Даже небольшого меньшинства достаточно для поддержки террористической группировки, а Аль-Каида показала впечатляющую способность к восстановлению. Её союзники до сих пор действуют на территории от Ближнего Востока до Юго-Восточной Азии. Однако и другие исламистские организации набирают весомую силу в Афганистане и Пакистане, Хамас контролирует Сектор Газа, Хезболла правит в Ливане, Аль-Шабаб рвётся к власти в Сомали, Боко Харам укрепляет позиции в Нигерии, и две новую группировки – Ансра Дайн и Движение за Единство и Джихад в Западной Африке – взяли под контроль север Мали. Несмотря на смерть бин Ладена и другие потери основной Аль-Каиды, война с исламским терроризмом далека от победного завершения. Атаки 9/11 послужили напоминанием о том, что кажущаяся защищённость от невидимой армии может с шокирующей внезапностью обратиться в уязвимость, и что, в отличие географически локализованных партизан прошлого, международные террористические организации, подобные Аль-Каиде, могут нанести удар практически повсюду.

Малые войны, большие уроки

Долгая история конфликтов малой интенсивности раскрывает не только то, насколько распространено ведение партизанской войны, но и то, как часто её значение игнорировалось, что в дальнейшем оборачивалось унижением от рук непреклонных бойцов нерегулярных армий. Особенно пугающий счёт провальных попыток приспособиться к малым войнам — на счету армии США, несмотря на их довольно большой опыт борьбы с коренными американцами, филиппинскими повстанцами, Вьетконгом, Аль-Каидой, Талибаном и множеством других партизан. Чтобы избежать подобных провалов в будущем, нынешние военные и политики должны точно оценивать сильные и слабые стороны повстанцев.

Важно избегать как недооценки, так и не переоценки потенциала партизанской войны. До 1945 года, поскольку партизаны избегали прямых боестолкновений, их, как правило, недооценивали. Однако после 1945 народные чувства слишком далеко качнулись в противоположном направлении, что поместило партизан в ряд сверхчеловеков. Истина где-то посредине: повстанцы отточили свои умения после 1945, но по большей части они проигрывают. Их растущий успех стал результатом расширения коммуникационных технологий и растущего влияния общественного мнения. Оба фактора ослабили волю государств, занятых длительной противо-партизанской борьбой, что важно — вне их собственных территорий, и показали способность партизан выживать даже после военных поражений.

В борьбе с партизанами традиционная тактика не работает. Чтобы нанести им поражение, солдаты должны сконцентрироваться не на преследовании партизан, а на безопасности местного населения. Но пока эффективные, ориентированные на население противо-партизанские действия не столь открыто проявляются, как обычно принято считать. Сюда входит намного больше, чем завоевание «сердец и умов» — как сформулировал сэр Генри Клинтон, британский генерал времён Американской революции, и что сделал популярным сэр Джеральд Темплер, генерал времён Малайского Чрезвычайного положения в конце 1940-1950-х. Единственным способом установить контроль было размещение войск на постоянной основе, на семь дней в неделю, среди мирных жителей; периодические «чистки» или операции «кордон и поиск» проваливались, даже проводимые с такой же жестокостью, как это делали нацисты, поскольку жители знали – партизаны вернутся сразу же, как только уйдут солдаты.

Хотя контроль можно установить под дулом автомата, удержать его можно только тогда, когда силы безопасности обладают некоторой степенью легитимности в народе. В прошлые времена иностранным империям было сложно добиться необходимой легитимности. Но теперь, когда по всем уголкам планеты распространяются националистические настроения, зарубежные борцы с повстанцами, подобные США, сталкиваются с мудрёной задачей, пытаясь удержать у власти местные режимы, способные получить поддержку собственного народа и при этом сотрудничать с Соединёнными Штатами.
Ещё более осложняет противо-партизанские действия то, что в такого типа конфликтах были одержаны лишь немногие победы. С 1775 года в среднем партизанские войны длились 7 лет (а после 1945 – десять лет). Попытки либо партизан, либо их противников завершить этот процесс, как правило, проваливались. США пытались сделать это ещё в первые годы и вьетнамской, и иракской войн, используя традиционные силы для выслеживания партизан, в стремлении к тому, что Джон Пол Вонн, известный военный советник США во Вьетнаме откровенно охарактеризовал, как «быстрые, поверхностные результаты». И лишь когда США потеряли надежду на быструю победу, по иронии судьбы, они начали получать результаты, начав реализовывать проверку на практике доктрины противо-партизанской борьбы, ориентированной на население. Во Вьетнаме было уже поздно, но в Ираке терпеливое проведение мер по обеспечение безопасности оказалось как нельзя кстати для предотвращение всеобщей гражданской войны.

Опыт США в Ираке в 2007-2008 гг., Израиля на Западном Берегу во время второй интифады, британцев в Северной Ирландии и Колумбии в продолжающейся борьбе против FARC показывают возможность для демократического правительства эффективно бороться с партизанами, — если оно обращает внимание на то, что военные США называют «информационными операциями» (известными как «пропаганда» и «общественное мнение»), а также прибегает к разного рода вариантам стратегии, ориентированной на защиту населения. Но эти войны демонстрируют и то, что никто не должен с лёгкостью ввязываться в противо-партизанские действия. Если возможно, таких войн в лучшем случае избегают. И даже при этом сомнительно, что США удастся избегать их в будущем с большим успехом, чем в прошлом. При демонстрации США своего мастерства традиционной войны в Ираке в 1991 и 2003 годах, немногие советники в дальнейшем окажутся настолько глупыми, чтобы вывести танковые армии в пустыню против американских сил. Другими словами, вряд ли будущие враги повторят ошибки азиатов девятнадцатого века и африканцев, которые сражались с европейскими интервентами в предпочтительном для последних, западном стиле. С другой стороны, и тактика партизан доказала свою эффективность, даже против сверхдержав.

В будущем нерегулярные армии могут стать ещё более смертоносными, если сумеют заполучить оружие массового поражения, в частности – атомную бомбу. Если такое случится, небольшая террористическая ячейка численностью до взвода сможет получить средства уничтожения более мощные, чем вся армия неядерного государства. Это отрезвляющая мысль. Это говорит о том, что в будущем конфликт низкой интенсивности может стать большей проблемой для ведущих мировых держав, чем это было в прошлом – и эти проблемы уже достаточно тревожны.