Судьба и крест полковника Квачкова

Оксана Михалкина, адвокат, о преследовании полковника Квачкова и его соратников.

- Первый вопрос о суровости приговора. Насколько он суров именно по этой статье, если эту статью считать… вот вам надо это проговорить.

- Здесь надо понимать, что Квачков и Киселев обвинялись по ст. 279 УК РФ через 30-ю – им вменялось неоконченное преступление, а именно подготовка. Здесь опять же, если мы обратимся к Уголовному Кодексу РФ, то там четко прописано, что за подготовку к преступлению какой бы тяжести оно ни было обвиняемый несет ответственность и может подлежать наказанию не больше половины предельного срока, установленного санкцией той или иной статьи Уголовного Кодекса РФ. Так как по ст. 279 УК РФ максимальное лишение свободы предусмотрено 20 лет, то больше 10 лет назначить наказание именно по этому составу, а именно ст. 279 УК РФ через 30-ю, назначить было нельзя. Но у нас была еще одна статья – ст. 205 прим. и путем частичного сложения наказаний максимум, который мог быть назначен, – это 16 лет. Прокурор просил 14 лет. Суд снизил еще на год, поэтому получилось 13 лет. Поэтому, если мы говорим о суровости наказания, я считаю, что наказание чрезвычайно сурово, потому что оно не отвечает характеру и степени общественной опасности деяния, которое вменялось в вину двум людям.

Не могу не сказать еще о том, что прокурор, когда озвучивал свои требования по мере наказания, просил помимо предусмотренных санкций ст. 279 УК РФ – ограничение свободы, которое там присутствует сроком до 2-х лет, он просил применить еще дополнительное наказание в виде лишения Квачкова и Киселева специальных воинских званий. Мы возмущались по данному поводу, и когда выступали в прениях, я говорила о том, что мы не обвиняем людей за совершение преступления против военной службы. Лишение лиц специального воинского звания (как то трактуется в науке уголовного права) имеет своей целью унизить человека, причинить ему еще дополнительные страдания и плюс лишить его денежного вознаграждения.

Так как это не воинское преступление, то есть то, что у нас прокурор просил и так к максимальному наказанию, которое было возможно в данной ситуации, еще и дополнительный вид наказания назначить, – нам стало предельно понятно, что это указание сверх и это политический заказ.

- Этот вопрос должен быть первым. Можно вкратце рассказать всю краткую историю этого процесса: когда его арестовали, когда было обвинение, то есть вот эти все этапы.

- Конечно, больно об этом вспоминать, потому что мы помним день 22-го декабря 2010 года – это день, когда Верховный суд РФ, рассмотрев кассационное представление прокурора, жалобы потерпевших, оставил в силе оправдательный приговор Московского областного суда. Помню этот день, как мы радовались, это был очень солнечный день, была хорошая погода. Удивило только то, что никто из представителей потерпевших в Верховный суд не пришел, но мы тогда не обратили на это внимание, хотя потом оказалось, что это было, действительно, такое знаковое явление. То есть Верховный суд засилил оправдательный приговор и как бы мы были очень этому рады. Естественно, поехали все вместе потом в ресторан, отмечали, было очень весело, знаете, как будто какая-то тяжесть упала с души. Мы прошли этот этап и все это понимали.

Когда на следующий день раздался телефонный звонок и Надежда Михайловна сказала: «Приезжайте, у нас обыск, Владимир Васильевича собираются арестовать». Я помню свое ощущение этого – было уже понятно, что это реализация того, что со стороны Чубайса был проигрыш в Московском областном суде. Это было сразу очевидно. Я приехала уже в Лефортовский суда, когда Владимир Васильевича туда доставили, он был в военной форме. Я помню этот суд. Судья Рыбак, который изначально принимал решение о заключение Владимира Васильевич под стражу, его такие совершенно пустые глаза. Кстати, он сейчас судья в Московском городском суде, то есть он получил повышение, он ушел из Лефортовского суда.

Я помню то, что мы старались хотя бы отсрочить принятие этого решения, чтобы дали нам возможность хотя бы представить характеристики на человека, собрать документы, которые показывают, что по состоянию здоровья, в общем-то, он не может содержаться в условиях изолятора – это грозит ему обострением его хронических заболевания. Суд нам не предоставил такого права. Все рассмотрение длилось около 40 минут, понятно, что решение было заранее заготовлено.

Я помню это, помню когда торжество следователей ФСБ, которых было там человек, наверное, двенадцать вместе с оперативным составом. Когда следователь Гладышко, глядя на меня, кричал, что «вы такие умные, вы не знаете, что я тут с адвокатами делаю». Я ему объясняла тогда: «Вы знаете, вы меня не пугайте, потому что меня столько пугали по Генеральной прокуратуре, что мне уже ваши угрозы как-то малозначительны. Вплоть до группового изнасилования обещали устроить, но вы же только все обещаете, никто же ничего не делает». Как-то так мы разошлись, он стушевался, как-то я его осадила на тот момент.

Это было очень грустно. Владимир Васильевич держался. Вы знаете, сколько лет я его знаю, он всегда меня восхищал. Мужество человека, мужество русского офицера, потому что он все понимал. Опять же если мы возвратимся к 22 числу, когда мы вышли из здания Верховного суда, я помню это солнце слепящее, эта погода и мы (мы – защитники с Першиным) ему говорили: «Владимир Васильевич, садитесь, улетайте куда-нибудь, что-то будет, пожалуйста». А он говорит: «А мне скрываться некуда. Я не поеду, будь, что будет». Понимаете? Человек был готов к своей судьбе, он полностью осознавал, что ему грозит опасность, но скрываться и бежать, как некоторые лидеры оппозиции, мы сейчас видим, он не намеревался. Он говорил: «Я на своей родине, я в своем городе, я со своей семьей и я хочу жить здесь». Такие были его слова.

Когда его арестовали, я помню как он держался. Он мужественно держался. Я помню слезы Надежды Михайловны. Все это было очень тяжело. Дальше мы помним, что 1,5 года следствия, бесконечные продления срока стражи, где все наши ходатайства отклонялись. Мы помним эту унизительную психиатрическую экспертизу в Сербского, которая очередной раз подтвердила, что Владимир Васильевич абсолютно вменяем и психически здоров. Но тот факт, что его лишали на этот момент и прогулок, и свиданий, тоже оказывал на него определенное давление. Мы очень боялись, что его будут колоть различными психотропными препаратами, потому что адвокатов тоже не допускали в Сербского. Но, слава Богу, все обошлось. Он опять вернулся, мы получили заключение. Все это увидели.

Дальше, если мы посмотрим на этот суд, который тоже, на мой взгляд, просто какая-то клоунада, потому что сначала сделали процесс закрытым. Благодаря вмешательству общественности, благодаря тому, что люди просто самоорганизовались и начали собирать подписи в защиту Квачкова и я первый раз принесла 2500 подписей с требованием сделать процесс открытым, как это требуется по закону и проводить в закрытом режиме только те заседания, где исследуются документы с грифом «Секретно». Суд эти мои ходатайства и подписи людей приобщил. Я требовала переписать каждого в протокол, естественно, в этом было отказано. На следующее заседание я принесла еще 1500 подписей с таким же требованием, то есть пришлось немножко поскандалить.

Вдруг на третьем заседании суд внезапно возвращает к рассмотрению моего ходатайства и его внезапно удовлетворяет. Вы знаете, мы были несколько шокированы, потому что зачем надо было устраивать вот это унижение, заявлять о закрытости процесса и людей лишний раз приводить в какое-то возбужденное основание, потому что все же понимают, что нет оснований для закрытости процесса. Мы же не преступление против половой неприкосновенности кого-либо там рассматриваем. Поэтому то, что сначала было одно решение, потому вдруг ситуация изменилась непонятно почему сделали процесс открытым.

Дальше у нас происходило следующее. После того, как у нас свидетель Васильев отказался от своих показаний, которые он давал на следствии, а именно объяснил, что эти показания у него были получены в результате пыток: его 20 часов допрашивали, ему одевали на голову пластиковый пакет, его заставляли подписать то, что следователь написал сам, и на компьютере распечатал сведения, в которых содержится оговор Владимира Васильевича Квачкова. Вот этот молодой человек отказывался это делать. Он тоже служил в армии, он понимает, что такое честь офицера. Когда ему сказали: «У тебя ведь жена беременная и она должна скоро родить первого ребенка, так вот никого она тебе не родит и вообще сама сдохнет на родильном столе». И он после этого сказал: «После этого я сломался, я подписал все, что было нужно, я ждал суда для того, чтобы сказать то, как эти показания были добыты». На что судья достаточно ехидно начал у него интересоваться: «Что же вы теперь такой смелый? Тогда боялись, а сейчас не боитесь?» На что Васильев очень спокойно ответил: «Да, я не боюсь, потому что ребенок у меня родился, жив, здоров. С женой я развелся и теперь ничем пугать меня нельзя. Я пришел рассказать так, как это было на самом деле»

Еще один у нас знаковый свидетель – это… все вылетело из головы. Минутку. Первый, который у нас уже шел по… ой, блин.

- Без фамилий называйте.

- Еще один свидетель – Галкин Петр Алексеевич, который у нас изначально проходил. И дело-то было возбуждено по июльским событиям в отношении Петра Галкина. Мы считали, что это основной свидетель обвинения, очень боялись его допроса, что он придет и будет «топить» на пустом месте и Киселева, и Квачкова, которые и не знакомы-то были друг с другом. Но опять же к нашему величайшему удивлению Петр Галкин, будучи допрошенным по конференцсвязи сообщил о том, что он отказывается от тех показаний, которые он давал на следствии, несмотря на то, что он осужден условно уже был по выделенным материалам. Там за агитацию, у него какое-то малозначительное было преступление.

Он рассказал о том, что его выкрали во Владимирской области, привезли в Москву, поместили в Лефортово и держали здесь почти 10 суток без постановления суда. И он не мог понять свой статус – кто он? Его допрашивали. Допрашивали тоже много часов. Часы у него изъяли, он не мог понять ни времени суток, ни что с ним происходит, ни свой статус. Опять же мы неоднократно задавали вопрос: «В суд возили?». – «Не возили меня в суд». И только после того, как он подписал все, что от него требовалось, его выпустили за ворота Лефортовского изолятора и он отправился к себе домой. Вот как добывались показания по этому делу.

Но что интересно – как только эти свидетели были допрошены (свидетели – я имею в виду, Васильев дал показания, в этот же день у нас допрашивался Галкин), перестали допускать в зал прессу. Оставшихся свидетелей мы заслушивали только в присутствии зрителей, знакомых, родных, но прессы не было. Пресса появилась только на прениях и уже на оглашении приговора. Опять же, понимая ситуацию, и я думаю, что ни для кого не секрет, это ясно, что был дан запрет на освещение данного процесса, вплоть до его завершения. Вот как у нас происходил процесс.

Что касается Владимира Васильевича и Киселева Александра Сергеевича, то эти люди оказались на скамье подсудимых не будучи знакомыми друг с другом. И следствие у нас никак не доказало того, что люди когда-то где-то при каких-то обстоятельствах пересекались. У нас есть зашифрованные свидетели – одна из них Марта Гальцова, которая мужским голосом говорила и мы даже не поленились, очистили записи (мы вели аудиозапись процесса) – это мужчина. Причем мужчина, который читал по бумаге, это видно, если прослушать, как эта «Марта Гальцова», наш зашифрованный свидетель, разговаривает. То есть у нас показания этих зашифрованных свидетелей (а мы подозреваем, что это просто переодетые оперативники ФСБ) были положены в основу обвинительного приговора.

Когда Киселев, он же не проходил всю эту «терку», он же человек незнакомый с этой системой, и он пытался в ходе судебного заседания говорить: «Зачем же вы врете? Зачем вы врете? Вы же даже не женщина!» Ему судья говорил: «Я снимаю ваше возражение, это все не относится к делу, вы пытаетесь выяснить личность свидетеля, а это вам не разрешено».

– «Как же? Свидетель говорит, что он у меня дома и чай пил. Но я не знаю такого свидетеля! Это вранье! Это какая-то подстава!» Понятно, что все это происходило как фарс. Вы знаете, это даже не суд был – это фарс.

В прениях мы говорили, что даже если мы посмотрим на юридическую сторону вопроса, то по фабуле обвинения, так как оно сформулировано Квачкову и Киселеву, эта фабула не соответствует ст. 279 УК РФ «Вооруженный мятеж». Она может быть с большой натяжкой применена к ст. 278 УК РФ – насильственный захват и удержание власти – но к вооруженному мятежу при отсутствии признака вооруженности, при отсутствии признака толпы применена быть не может. Так как написан текст обвинительного заключения, то есть те деяния, в которых обвиняется Квачков, они могут быть квалифицированы по различным статьям с большой натяжкой: это может быть покушение на организацию массовых беспорядков; это может быть покушение на организацию террористического акта; это может быть покушение на организацию двух и более лиц. Но на вооруженный мятеж это не дотягивает совсем. И мы говорили об этом. Однако суд все это отверг: «Нет, текст обвинительного приговора, переписан с текста обвинительного заключения с единственным изменением».

Поэтому мы сделали вывод, что суд все-таки не спал во время прений, хотя внешне так казалось, а все-таки нас слушал. Потому что мы в прениях говорили о том, что если мы обвиняем и Киселева по 30-й части ст. 279 УК РФ, то он не может подлежать уголовной ответственности, потому что по фабуле обвинения он идет у нас как активный участник. А активный участник отвечает только за оконченный вооруженный мятеж и за те действия, которые он совершил. Так как мятежа не состоялось, то соответственно Киселев по этой статье привлечен быть не может. Суд, видимо, все это выслушав в прениях в приговоре написал, что Киселев тоже организатор. Неважно, что он не знает ни времени, ни места, ни боевых групп, ничего он не знает и ничего он не готовил, но как Квачков, он – тоже организатор. Неважно, что они друг с другом незнакомы. Вроде как Квачков – организатор вообще, а Киселев – организатор в частности.

Поэтому, когда мы читаем весь этот текст, виден этот абсурд, безусловно. Я надеюсь, все-таки, что Верховный суд прочитает то, что мы ему пишем, потому что настолько не доказана вина. Потом даже событий преступления не было. Давайте посмотрим, как у нас строится обвинение против Квачкова. Квачков обвиняется в том, что он организовывал вооруженный мятеж, который должен был состояться в конце июля – начале августа 2010 года. Мы весь в этот период, то есть до сентября 2010 года, ходили в Московский областной суд как на работу: понедельник, среда, пятница. У нас происходило рассмотрение дела с рассмотрением суда присяжных заседателей, поэтому никакие переносы/уклонения там были невозможны.

Написано в фабуле, что он организовывал вооруженный мятеж. Все это было под наблюдением сотрудников ФСБ, и только благодаря вмешательству сотрудников ФСБ мятеж не состоялся. Простите, но Квачкова-то арестовали в декабре – через полгода, за то, что мятеж не состоялся, за то, что сотрудники что-то там наблюдали? Любому человеку понятно, если ФСБ обладает значительной доказательной базой – они следили, они слушали, они ходили, они засылали агентов. Вы почему человеку позволили еще полгода гулять на свободе, если вы считаете, что он организовывал преступление, связанное с изменением конституционного строя в Российской Федерации? Абсурд! Нонсенс! Никто этого не может понять и объяснить этого никак нельзя. Поэтому вот такое забавное дело.

- А что за история с арбалетом?

- С арбалетом это было интересно. На самом деле к Квачкову эта история не имеет никакого отношения. Эта история имеет отношение у нас к Петру Галкину, который в своих показаниях заявил о том, что он указаний от Квачкова никаких не получал, и вообще он как бы действовал по своему собственному усмотрению, потому что он сам взрослый человек, он понимает как надо спасать Россию. Вот Петр Галкин призвал своих друзей: «Давайте мужики мы с вами выедем на рыбалку, сядем, о делах наших скорбных покалякаем, рыбу половим, водки попьем, на гитарах поиграем». Было определено место: «Давайте там озера красивые, лето, погода хорошая». И вот мужики выдвинулись.

При этом Галкин говорит: «Я подъеду позже, вот вам денег – купите водки, веревки, сетки для рыбы, в общем, снасти купите, я подъеду позже». Вот эти мужчины в количестве нескольких человек, выдвинулись, расположились на озере, две палатки разбили. Костерчик разожгли, гитара, водки закупили опять же. Один из них занимался спортом, и он взял с собой неисправный арбалет с намерением разобраться в его механизме, как-то придумать как из него стрелять. И вот ранним утром, мужчины спят. Вдруг со всех сторон вооруженные люди в масках, спецназ в амуниции, налетают на этот лагерь туристов. Их хватают, растаскивают в разные стороны, тащат по разным отделам милиции. Дальше мы получаем эту картину.

Галкин в это время был на подъезде. Его на подъезде к Владимирской области в этот же день схватили, увезли в Москву. Часть людей увезли во Владимир, часть по местным УВД. Таким образом, выбивали из них показания и у нас изначально этот арбалет в деле фигурировал. Дело Петра Галкина и этот арбалет. Но когда разобрались с тем, что изъяли в рамках этого дела – по галкинскому делу – выяснилось, что арбалет даже визуально к стрельбе не пригоден. «В связи с тем, что арбалет визуально к стрельбе не пригоден, он никакого доказательного значения не имеет и подлежит владельцу». Он был возвращен этому законному владельцу, который говорит: «Я его получил, да сразу выкинул его, починить его нельзя, он для стрельбы даже непригоден». Вот это арбалет, который у нас проходил по делу.

Дальше у нас что? У Квачкова ведь дома вообще оружия не было найдено. Были найдены два официально приобретенных пневматических пистолета, на которых не требуется специальные разрешения. Всё. И бумаги, листовки, книги, которые ему сейчас вменяются в вину. А у Киселева нашли дома оружие. При этом он это оружие признает. Он говорит: «Да, я хранил это у себя», но он полковник МВД в отставке. Он говорит: «Я нашел, это оружие хранил у себя дома, каюсь, но я его никогда не применял, и применять его не намеревался». В итоге у нас из вооружения в конечном итоге, когда мы пришли к суду, фигурировали: два пневматических пистолета, две тротиловые шашки, четыре ножа охотничьих и один автомат АКМ с глушителем, с россыпью патронов, которые к этому автомату не подходят, то есть для стрельбы из АКМ не пригодны. Всё. Вот такой вооруженный мятеж.

Я думаю, что когда мы выйдем на Европу, мы насмешим весь мир: два пенсионера с двумя пневматическими пистолетами и одним автоматом на всех, на танке хотели ехать по Горьковскому шоссе в сторону Москвы. Понимаете и это записано в обвинительном приговоре, который сейчас будет рассматривать Верховный суд. Такое впечатление, что у нас нет ни авиации, что у нас нет ни войск специального назначения, что у нас нет внутренних войск, вообще армия отсутствует. Горьковское шоссе, едет танк, на нем два пенсионера с одним автоматом.

- Два последних вопроса, надо их сразу изложить. Есть известное противоречие, что сторонники Квачкова хотят видеть в нем настоящего заговорщика, который хотел устроить военный переворот. За это его и схватили. Линия защиты говорит о том, что это человек, который не намеревался, который просто имеет определенные взгляды на ситуацию, они достаточно радикальные, достаточно жесткие, но в общем-то ни о каких действиях он не…

- Вы знаете, здесь вопрос очень непростой. Потому что тот, кто в свое время изучал психологию, философию, обществоведение, все понимаю, что такое роль личности в истории. Мало одной личности – талантливой, одаренной, способной повести за собой. Еще должны быть созданы определенные общественные предпосылки, то есть ситуация должна быть создана. Я думаю, что трагедия Владимира Васильевича как раз состоит в том, что он со своими мыслями, идеями, видением опередил ситуацию. То есть ситуация еще не была общественно подготовлена к появлению такого человека.

Что касается самого Владимира Васильевича, то достаточно прочитать его книги, послушать его выступления. Мы увидим, что все его высказывания и направления деятельности, о которых он говорил, они имеют под собой научную основу. Потому что давайте не забывать, что Владимир Васильевич Квачков – кандидат военных наук, что он готовился защищать докторскую диссертацию, но сначала одно уголовное преследование, потом второе уголовное преследование, просто не дало ему возможности защититься. Что он разрабатывали и изучал тактику ведения партизанских войн на территории Российской Федерации в случае войны. Это научная работа.

Поэтому, если мы говорим о нем. Он в принципе в прениях об этом говорил: «За что вы меня судите? За то, что я говорю, что народ имеет право на восстание? Но это записано в преамбуле Всеобщей декларации прав человека. Там это записано и я ничего от себя не добавляю». На что суд наш разумный в приговоре указал, дословно: «Этот довод Квачкова вообще не является законным, потому что противоречит Конституции Российской Федерации, потому что высшей формой самоопределения по Конституции РФ является право российского народа на участие в референдуме». Всё, понимаете, дальше некуда, тупик – тупик правовой, тупик общественный. У нас Московский городской суд берет на себя такое право, в общем-то, отказывать в применении актов международного права на территории Российской Федерации, то есть тем самым сам нарушает Конституцию.

- Квачков, вот мы видели его в наручниках, в рубахе, как какого-то Емельяна Пугачева. Каково его состояние сейчас? Он же человек очень эмоциональный, в нем есть много такого психического возбуждения. Я знаю, что он порой не сдержан. Как он воспринял приговор?

- Ошибочное мнение о личности Владимира Васильевича Квачкова, которого я знаю уже 7,5 лет. Давайте не забывать, что Владимир Васильевич Квачков – кадровый профессиональный разведчик-диверсант; человек, который свои эмоции контролирует и держит очень под контролем, и позволяет себе какой-то выплеск только тогда, когда это нужно.

Что касается приговора, то на всем протяжении процесса он нас утешал и говорил: «Ребята, вы сильно там давайте не переживайте. Я знаю, что мне впаяют срок и впаяют срок большой», он правда думал, что ему 15 лет вообще по максимум дадут. Он и говорил: «Я рассчитывал на 15. Вы не расстраивайтесь, потому что этот процесс не вытянет никто, что это политический заказ и меня любыми путями постараются устранить. Более того, меня засунут в такую колонию, что туда только на оленьих упряжках можно будет добраться, на самый-самый край меня закинут. Я все это знаю, я все это понимаю».

Что касается рубахи. Давайте здесь опять же посмотрим. Да, она такая очень эпическая. Все дело в том, что Владимир Васильевич очень верующий человек и то, что он позволял себе так национально одеваться, – это как раз и отражало степень его причастности к бедам, заботам русского народа. Потом все-таки несмотря на протест конвойной службы, протест судей, ему удалось все-таки получить и благословение, и хотя бы частичное причастие в рамках суда, потому что в изолятор к нему священников не пускали, поэтому эта форма, эта одежда была необходима. Опять же, так как ему не разрешали появляться в военной форме, как мы ходили на суд по Чубайсу, он как бы говорит: «Что я в джемпере что ли буду сидеть или в трениках?» Нет, он одевался так, как он считал для себя наиболее важным и приемлемым.

Приговор он выслушал спокойно, еще раз говорю. После того, как прокурор огласил свои требования относительно срока и видов наказания, и дополнительных, у нас никаких иллюзий не было. Он говорил: «Ребята, снизят может быть на полгодика, на год». Собственно, так и получилось. То есть никаких иллюзий он не испытывал и никакой веры в объективный и справедливый суд у нас тоже не было. Потому что двое судей откровенно спали, один – в телефон сидел игрался. Все это было видно, понимаете? Поэтому то, как у нас шел процесс – это не процесс, а наглядное унижение участников процесса и дискредитация суда.

- Спасибо!