О неизвестных страницах истории Альфреда Нобеля

«Интеллектуальные способности Нобелей были такими, что даже если бы они занимались упаковкой для кефира, то все равно бы разбогатели и прославились», — уверен Аркадий Мелуа, биограф семьи Нобель.

Про Нобелевскую премию знают все, а вот личность ее основателя Альфреда Нобеля все еще остается загадкой. Но только не для профессора Аркадия Мелуа, генерального директора Научного издательства биографической международной энциклопедии «Гуманистика». Он уже больше 20 лет исследует историю семьи Нобель и изучил жизнь Альфреда чуть ли не по дням. Сейчас идет работа над серией «Документы жизни и деятельности семьи Нобель», в которой впервые публикуются факсимиле уникальных документов. Накануне официальных церемоний вручения Нобелевских премий за 2012 год, которые пройдут в Стокгольме и Осло 10 декабря, Аркадий Мелуа рассказал «Итогам» о неизвестных страницах истории знаменитого семейства.

— Аркадий Иванович, правда ли, что, изучая историю семьи Нобель, вы то и дело совершаете какие-то открытия?

— Это действительно так. Когда работаешь с архивами Нобелей, конечно, хочется разыскать, увидеть и «потрогать» материальные объекты, имевшие отношение к семье. Один из последних таких объектов обнаружился в Чехии. Анализируя архивные данные, я узнал, что где-то в районе Праги находилась динамитная лаборатория Альфреда Нобеля. Попросил своего коллегу, который живет в Чехии, поехать на разведку. И действительно, в горах он обнаружил около десятка строений, ранее бывших динамитной лабораторией. Сейчас владельцы этих строений — итальянские предприниматели. Конечно, меня сразу заинтересовало, сохранились ли документы того времени. По словам местных жителей, бумаг было очень много, но два года назад случилось обширное наводнение, в результате чего большая часть документов намокла, они были утрачены.

— Немногие имеют представление о том, что собой представляла семья Нобель...

— Семья была выдающаяся. Ее глава — Эммануэль Нобель, отец Альфреда, — был изобретателем. Он все время что-то придумывал и порой успешно воплощал свои творения в жизнь — например, экспериментировал с каучуком. При этом он часто испытывал трудности с финансами. У него с женой Андриеттой было четверо сыновей — Роберт, Людвиг, Альфред и Эмиль. Все братья были одаренными и позднее проявили себя и в бизнесе, и в науке. Поначалу семья жила в Швеции, однако в 1837 году Эммануэль получил предложение реализовать свои идеи в Санкт-Петербурге и решился на эмиграцию. Там по заказу военных он начал изготавливать мины, его изобретения получили одобрение царя — как-то он даже был премирован 3000 рублями серебром. Через несколько лет Эммануэль забрал семью к себе, Альфреду на тот момент было девять лет. Школьные предметы ему преподавали на дому лучшие ученые того времени — в частности, химик Николай Зинин. По сути, с подачи Зинина Альфред, когда вырос, отправился в Европу для изучения взрывчатых веществ.

К 1850 году у Нобелей в Петербурге был завод, который получил крупные заказы от российского флота на производство вооружения. Сыновья так или иначе принимали участие в семейном бизнесе. Правда, он же стал причиной смерти младшего из братьев: в 1864 году Эмиль погиб во время экспериментов по изготовлению взрывчатки.

Многие исследователи, говоря о деятельности семьи, допускают неточности. Например, нередко встречается упоминание о том, что Альфред разработал цистерны для перевозки нефти. Никогда он этим не занимался, это дело рук Людвига Нобеля и его инженеров. Или, например, Людвигу приписывают изобретение динамита, хотя это как раз сделал Альфред. Иногда из переписки братьев выдергивают одно из писем Альфреда, где он критикует Людвига за якобы неправильное управление денежными средствами. Но Альфред имел право на это как акционер их нефтяной компании. Такого рода дискуссии обычны в предпринимательской практике. Нет оснований утверждать, будто в семье существовали серьезные разногласия. Известны споры между Альфредом и его отцом по поводу авторства одного из изобретений. Случались и обиды, но в целом это была успешная семья, члены которой сотрудничали. Постепенно семейный бизнес расширился до ряда компаний: машиностроительные, нефтедобывающие и нефтеперерабатывающие нобелевские предприятия размещались в России, динамитные компании — в других странах. У Альфреда, который специализировался на производстве динамита, было около 90 собственных предприятий. В своих научных лабораториях он проводил технологические работы и исследования, вел прикладную и фундаментальную работу, и не только в области взрывчатых веществ. Некоторые фотографии его лабораторий дошли до наших дней — приборное оборудование впечатляет... Российская часть семьи Нобель также создавала лаборатории на своих заводах, участвовала во внедрении в России метрической системы.

В основе дела Нобелей лежали профессионализм, предприимчивость, уважение к науке и к труду партнеров. Важная роль отводилась социальным вопросам: для работников открывали школы, медицинские учреждения, культурные и храмовые объекты. На предприятиях Нобелей работали специалисты из Швеции, Финляндии, Германии, Франции, других стран. И не было трудностей, которые возникают в межнациональной и межконфессиональной сфере.

— Как бы сегодня сказали, Нобели были продвинутыми бизнесменами.

— Да, продвинутыми. Нобели — одна из семей, деятельность которых в то время оказала большое влияние на развитие общества. Но они были не единственными. В России в то время занимались бизнесом многие иностранцы — Струве, Фаберже, Винклер, Однер, Ротшильд, Рокфеллер, Эрикссон...

Хотя, по моему мнению, Нобелей отличает от других масштаб государственной деятельности: решаемые ими задачи определяли развитие всей экономики России. Это прежде всего относится к таким направлениям, как добыча и переработка нефти, транспорт, создание и внедрение дизелей. После наполеоновских войн в Европе сформировалась так называемая Венская система международных отношений. Многие принципы политики тех времен существуют и поныне. Предпринимательство в целом и деятельность таких семей, как Нобель, в частности создали основу для развития Европы.

— Можно ли считать случайностью, что именно в этой семье появилось такое важное изобретение, как динамит?

— Интеллектуальные способности семьи Нобель были такими, что даже если бы они занимались упаковкой для кефира, то все равно бы разбогатели и прославились. Но так получилось, что Россия вела подготовку к Крымской войне, а Нобель в это время познакомился с Зининым, который занимался порохами, и Петрушевским, тоже работавшим над созданием динамита. Все сложилось: спрос, ресурсы, готовность совершить научное открытие. Но изначально динамит был создан Альфредом не для войны, а для горного дела, строительства железных дорог и впервые применен в Швеции при сооружении конкретных гражданских объектов.

— Но именно за это изобретение Альфреда потом стали называть «миллионером на крови». Неужели его это не задевало? Однажды газеты и вовсе по ошибке опубликовали сообщение о его смерти, и он узнал, что о нем думают на самом деле.

— Альфреда перепутали с братом. Когда умер Людвиг, газеты Западной Европы сообщили, что скончался «король динамита» Альфред. И написали о нем нелицеприятные комментарии.

— И это произвело на него такое впечатление, что он основал фонд и премию?

— Кто-то из классиков сказал, что идеи появляются только на подготовленной почве. Не думаю, что та газетная ошибка стала причиной появления его завещания, по которому большая часть капитала Альфреда должна была пойти на учреждение Нобелевской премии. Мне представляется, что одновременно с технологическими и предпринимательскими проектами он непрерывно думал и о так называемых вечных ценностях. Думаю, у Альфреда с самого начала зарождались идеи гуманитарного свойства, а люди, которые встречались ему — например, его возлюбленная Берта фон Зуттнер, — помогали проявиться тому, что было в нем заложено. Благодаря Берте ему стали близки пацифистские взгляды, а сама она потом стала лауреатом Нобелевской премии мира. Альфред прошел значительный нравственный путь от создания динамита до пацифистских идей. Он никогда не был тем, кого сегодня мы называем «ястребом». И тут просматривается четкая параллель с гениальным Андреем Сахаровым, который также был создателем самой мощной бомбы, однако впоследствии стал наиболее активным противником использования оружия как средства решения конфликтов. Всемирную известность получила именно его правозащитная деятельность.

— Все ли члены семьи Нобель были согласны с учреждением фонда и премии?

— 27 ноября 1895 года, примерно за год до смерти, Альфред подписал свое завещание. Произошло это в Париже, в Шведско-норвежском клубе. Первоначальный фонд премии составил 31 миллион крон. Единого мнения в семье по этому поводу не было. Некоторые говорили, что Альфред, мол, принял свое решение, не очень хорошо понимая, что делает. Дискуссии на эту тему продолжались около пяти лет, но в конце концов все пришли к единому толкованию завещания. Из архивных материалов следует, что только российская часть семьи сразу была однозначно за выполнение завещания Альфреда и согласилась на немедленную передачу денежных средств, находившихся в стране, а это около 17 процентов мировых активов Нобелей. Согласно завещанию акции российских предприятий, принадлежавших Альфреду, были изъяты и переданы в фонд. Я, кстати, в архивах не встречал ни одного мнения какого-либо российского чиновника, которое препятствовало бы воле, изложенной в завещании. Зато в Швеции, Франции, Англии — то есть в тех странах, в которых также размещались капиталы Альфреда, — притормаживали исполнение его воли. Рассказывают, что часть средств тайно перевозилась в сундуках из разных стран в Швецию. Это делали соратники Альфреда, которые считали своим долгом исполнить его наказ. Не знаю, было ли это на самом деле, но такая версия существует.

Капиталы в Стокгольм передавались с трудом еще и потому, что Альфред вел много судебных споров — и с правительствами разных стран, и с компаниями, которые являлись конкурентами по производству и поставкам взрывчатых веществ. Например, известно, что в 70-е годы XIX века во Франции Альфреда преследовали за то, что патент производства взрывчатки он якобы незаконно передал другой стране, при том что его нельзя было вывозить из Франции.

— Хотелось бы понять, что имеется в виду под российской частью семьи Нобель?

— У Альфреда и Эмиля детей не было, и следующая ветвь пошла от двух братьев. Почти все их потомки — это русская часть семьи, поскольку значительный период жизни провели в России. Сын Людвига Эммануэль даже принял русское гражданство. Но остальные, насколько я помню, гражданами России не являлись. Вообще правильнее говорить о такого рода фамилиях как о семьях межгосударственного значения. Вот, к примеру, Ротшильды. Кто они — англичане, французы? В различных странах у них были банки, большие капиталы, они финансировали крупные гуманитарные проекты. Я считаю, что общественная ценность, наследие этих семей измеряются их вкладом в развитие общества.

— А как насчет материальной ценности? Коллекционировала ли семья, скажем, предметы роскоши?

— У них было много картин, немало предметов, изготовленных Фаберже. Это естественно для семей, обладающих высоким достатком и положением в обществе. Имеется очень много платежных документов, свидетельствующих о покупках Альфреда, но я не видел чеков на покупку драгоценностей. Хотя интерьеры в его парижском доме и в Сан-Ремо были выполнены со вкусом.

— Как вам представляется, Альфред был счастливым человеком?

— Он должен был быть счастлив, несмотря на то что у него не было семьи, что у него было много дел и что он непрерывно болел. Тема его болезней сквозит через всю переписку. Он постоянно беспокоился о том, что его могут похоронить живым. И вообще боялся недееспособности, у него было много таких страхов. При этом он был очень организованным человеком. Это видно даже по грамотно сконструированному саквояжу, с которым он путешествовал. Альфред был обладателем личного аппарата для копирования писем — и это во второй половине XIX века! Он был очень деятельным, хватким, и у него все получалось. На сегодняшний день у меня в компьютере есть хронология и семьи Нобель в России, и Альфреда в Петербурге если не по дням, то по неделям. Так вот: у него все находилось, как сегодня бы сказали, в ручном управлении. Главным интересом его жизни было дело. Он во все вникал сам. Альфред владел шестью языками, ездил по Европе, продвигал свои изобретения, сам находил специалистов, организовывал поставки. Но при этом я не могу вспомнить ни одного предприятия, где бы у него имелся директорский стол. Например, у Людвига был огромный стол в доме на Выборгской набережной. К сожалению, это здание, в советское время служившее Домом культуры «Русского дизеля», находится в аварийном состоянии. В лабораториях Альфреда нигде нет директорского стола. На вилле в Сан-Ремо, где он умирал, у него не было даже кабинета. Судя по всему, он не испытывал необходимости в демонстрации своего статуса, был нацелен на результат. Настоящий трудоголик. Когда решал, что ему срочно надо ехать куда-то, брал саквояж и ехал. Карета у него была изготовлена по последнему слову тогдашней техники. Например, колеса были покрыты специальной резиной, благодаря чему экипаж не гремел по мостовым. А еще в экипаже стоял телефон, соединявший пассажира с кучером, — невиданное по тем временам приспособление.

— Что лично вас заставило заниматься историей семьи Нобель?

— В начале 70-х годов я как инженер участвовал в разработке сооружений, в которых должны были жить космонавты по прибытии на Луну. К этим сооружениям предъявлялись определенные требования. Они должны были иметь защиту от проникновения космического излучения. И самый дешевый способ, как мы тогда считали, — это обвалка лунным грунтом. Физики рассчитывали, какое количество грунта необходимо, чтобы уменьшить дозу облучения. Требовалось придумать способы размещения зарядов и организацию направленного взрыва. Так как это были чисто инженерные разработки, на некоторые из них мы с коллегами получали авторские свидетельства. Лично я запатентовал десятки своих лунных изобретений. Занимаясь этим, я, естественно, наталкивался на публикации по динамитным работам Альфреда Нобеля. Постепенно знакомство с этими документами переросло в серьезное исследование. В 80-е годы я возглавлял Ленинградский филиал Института истории естествознания и техники, то есть напрямую занимался историей науки. Однажды академик Игорь Глебов, который возглавлял Ленинградский научный центр Академии наук и был председателем комиссии по науке и технике Совета Союза Верховного совета СССР, вызвал меня и вручил для исполнения письмо генерального консула Швеции Томаса Бертельмана, который предлагал установить в Ленинграде мемориальную доску в память о жившем в городе Альфреде Нобеле. Я встретился с Томасом, мы подружились. Спустя некоторое время его перевели в Стокгольм, он получил должность председателя комиссии парламента Швеции по международным делам, в последующем работал послом в различных странах, затем опять вернулся в Швецию. По его предложению в сентябре 1989 года состоялось совещание в Нобелевском фонде, я в нем участвовал вместе с тогдашним послом СССР в Швеции Борисом Панкиным. Все произошло неожиданно для меня. Я приехал в Стокгольм совершенно по другим делам, и вдруг Панкин говорит: «Через час мы должны быть в Нобелевском фонде — у нас встреча с председателем. Машина с секретарем посольства выезжает за тобой». Я был ошарашен: «А где я возьму галстук, белую рубашку?» И тем не менее мы отправились на встречу. Нас кратко ознакомили с экспозицией, с историей фонда, потом состоялся официальный обед. Именно тогда мы договорились о совместной работе по восстановлению истории семьи Нобель в России. После этого я встретился с руководством МИД СССР, Эдуард Шеварднадзе лично поручил второму европейскому департаменту МИДа курировать сотрудничество с Нобелевским фондом. В то время там работал талантливый дипломат Евгений Потапович Рымко, ныне здравствующий. Он свободно владеет шведским, и вместе с ним мы запустили программу по исследованию наследия семьи Нобель. Денег никогда никто на это не давал, но никто и не мешал. В 1990 году я пригласил руководство Нобелевского фонда в СССР, и председатель совета директоров академик Ларс Юлленстен впервые нанес визит в нашу страну. С ним приехали исполнительный директор фонда Стиг Рамель и глава Общественной Нобелевской организации Свен Нобель. Свен произвел впечатление человека, очень активно интересующегося Петербургом, его историей. Попросил показать места, где жил Достоевский, другие писатели.

— С потомками вам приходилось часто встречаться?

— Я встречался, может быть, с 20—30 представителями семьи, они производят самое благоприятное впечатление — интеллигентные люди, интересующиеся наукой и историей. Каждый из них что-то вспоминает, и все без исключения относятся с уважением к России как к стране, с которой связана их семья. Сейчас насчитывается около 500 потомков, и далеко не все они носят фамилию Нобель. Я думаю, что общественная организация «Семья Нобель», которую сегодня возглавляет профессор Томас Тайден, расширит архивные исследования и составит полную историю Нобелей. Мы им поможем. Ежегодно в декабре, когда вручаются Нобелевские премии, отдельный день посвящают встрече потомков.

— Есть ли среди них разногласия насчет того, как распоряжаться капиталом Нобеля?

— На сегодняшний день нет. Несколько лет назад, правда, Майкл Нобель, правнучатый племянник Альфреда, возглавлявший до Томаса Тайдена общественную организацию «Семья Нобель», выступил с инициативой создания новой премии. Она должна была быть посвящена то ли энергетике, то ли нанотехнологиям. Но руководство Нобелевского фонда возразило. Это единственная организация, управляющая капиталом Альфреда, и потому никто не может указывать ей, как поступать с капиталом. Большая часть семьи Нобель тогда убедила Майкла отказаться от этой идеи. Что благополучно и было сделано.

— Действительно ли средств фонда хватит на долгие годы и премия никогда не перестанет вручаться из-за финансовых трудностей?

— Премия выдается из процентов, накопленных на капитал. Этот принцип сразу ставит все на место, независимо от финансового положения в Швеции и в мире в целом. Нобелевский фонд — это частная организация. Но другое дело — управление деньгами. Если появится неумелый исполнительный директор и вложит деньги в неправильные активы, тогда, конечно, размер капитала уменьшится. Но я в это не верю. Во-первых, Швеция находится в верхней части списка благополучных стран с точки зрения доходов, ВВП и прочих экономических показателей. А во-вторых, это же не зависит от воли одного человека. Собирается совет опытных людей. На сегодняшний день исполнительный директор — Ларс Хейкенштен, опытный финансист, прежде он был президентом Банка Швеции.

— Что вы еще не знаете, но хотели бы узнать о семье Нобель?

— Моей целью является систематизация архивов Нобеля, находящихся в различных странах. Наиболее интересные из документов мы публикуем.

— На следующей неделе состоится торжественное награждение лауреатов 2012 года, и среди них опять нет россиян. Почему так получается, что нашим ученым редко дают Нобелевскую премию, хотя они делают открытия не менее значимые, чем иностранные коллеги?

— В российском обществе преобладает критическая оценка якобы предвзятого отношения экспертов нобелевских учреждений к россиянам. Это не соответствует истине. На основе своих многочисленных контактов с руководством Шведской Королевской академии наук и Нобелевского фонда я утверждаю, что россияне не реализуют возможность быть номинированными на эту самую престижную премию. Две причины считаю главными. Во-первых, публикация научных результатов на английском языке должна стать нормой для научного работника. Во-вторых, нужны тесные контакты с учеными других стран, работающими в таких же или близких по тематике областях. Многие годы я являюсь подписчиком журнала Nature. В нем крайне редко появляются статьи авторов из России. В каждом номере — десятки приглашений иностранных университетов на вакантные места исследователей и руководителей научных учреждений. Ни один наш университет ни разу не публиковал таких приглашений. Конечно, уже сейчас взаимодействие российских и иностранных ученых улучшилось. Со временем это приведет к желаемым результатам.