Развлекуха и безответственность: как развращаются наши дети

Плутарх рассказывает такую историю. Знаменитый полководец Деркеллид возмутился, что некий юноша не встал при его появлении. Но юноша ответил: «У тебя нет сына, который потом бы встал передо мной!» И все кругом развели руками: Деркеллид бездетен, а значит, мальчик прав («Ликург», XV).

О чём этот рассказ? Конечно, не о том, что даже в суровой Спарте дети дерзили старшим. И даже не о том, что главным долгом спартанцев было воспитание детей. Рассказ о том, что спартанские мальчишки готовились стать взрослыми. Мечтали об этом. Примеряли на себя роль полноправного гражданина, воина, отца. Ну или гражданки, матери.

В этом - вернее, в яростном нежелании принять эту роль и в активном и глупом потакании такому нежеланию - вся суть так называемой молодёжной проблемы. Которая вдруг въехала в фокус российской общественной дискуссии в связи с показом сериала «Школа».

Зря говорят, что в школе на самом деле всё хорошо. Или раньше было хорошо. Это кому как.

Мне, например, было неплохо. Но не потому, что я учился почти полвека назад, при благопристойном советском порядке. Просто я принадлежал к одной из двух верховых групп: умные ребята из продвинутых, как нынче говорят, семей. Вторая (а скорее, первая) верховая группа были хулиганы и силачи. Они нас не трогали, мы в их дела не вмешивались. Далее были просто ученики, у них были разные компании, клубящиеся вокруг первых двух. И ещё были люди совсем забитые, несчастные. Смешно и стыдно сказать: в классе были мальчики и девочки, с которыми я ни разу - да, представьте себе, ни разу - за все годы не поговорил. Не поздоровался. Даже рядом не постоял. Каста неприкасаемых. У нас в классе таких было два-три человека. Да и во всей нашей благополучной школе - совсем мало. Но они были. Они были слабосильные, очень плохо и поношенно одетые, некрасивые, жалко прыщавые, с сальными волосами. Они хуже всех учились. И все побои, бойкоты и издевательства сыпались на них. Представляю себе, как выглядел бы тогдашний фильм про таких вот мальчиков и девочек, снятый с их точки зрения. Ужасное вышло бы кино.

Кстати, мы в школе курили. В сортире. То есть почти в открытую. Дым валил в коридор и залетал в учительскую. Директриса с криком вбегала в сортир, а мы, наглецы и бесстыдники, не выплёвывая сигарет, становились кружком вокруг толчков и, пардон, расстёгивали ширинки. И кричали: «Ай-ай-ай, Марья Иванна!»

Мы в школе выпивали. У нас большая перемена была 45 минут, и мы в десятом классе бегали в магазин за вином, за болгарским полусухим. Не каждый день, конечно. Но бывало. Однажды я отвечал урок, будучи в очень хорошем настроении. То ли я смог собраться, то ли учительница проявила высшую мудрость - не знаю. Но обошлось. Хотя я держался за спинку стула. И ещё было много всяких занятных безобразий. Опасных - тоже.

Всё это происходило в центре Москвы, на улице Горького, у Маяковки. Так что не надо нас пугать школой. Не смешите, спасибо.

Удивляет совсем другое.

Мы знали, что скоро станем взрослыми. Мы хотели этого. Мы тянулись к заветным рубежам: получение паспорта, выпускные экзамены, вступительные в вуз. Мы брали без спросу отцовские галстуки, а девочки - мамины туфли. Тот редкий и удачный случай, когда сексуальный мотив, запечатлённый в этой фрейдовской символике (галстук и туфелька), сливается с позитивным социальным стремлением - повзрослеть.

И это со всех сторон понятно. Давайте посчитаем.

Лет до двенадцати человек живёт в полнейшей зависимости от родителей. После восемнадцати он уже взрослый. Он может идти работать, он может вступать в брак. Причём в брак он может вступать, а может и не вступать. У нас не Спарта, где, согласно Плутарху, холостяки раз в году в позорном одеянии ходили по городу, осыпаемые мусором и презрением сограждан. Но вот работать (или учиться на квалифицированного специалиста) он, в общем-то, обязан. Культура обязывает взрослеть. Производить добавленную стоимость и платить налоги. Иначе это должен делать кто-то другой, чтоб ты был сыт и одет. Иначе человек превращается в паразита или вора. Не очень почтенные социальные роли.

Итак. Короткие шесть лет сознательной жизни (ну хорошо, десять, если считать вуз), маленький отрезок между детством и взрослостью. Восемь процентов жизни. А если прибавить несознательное детство, то ещё меньше.

То есть переходный возраст. Несколько лет от детства к взрослости.

В этом возрасте человек приобретает полезные социальные навыки, а также знания и умения, которые позволяют жить и работать во взрослом состоянии. Поэтому школьные годы безусловно важны.

Хотя по важности они не идут ни в какое сравнение с первыми месяцами и годами жизни, когда формируются базовые, не разрушаемые впоследствии основы личности. Но не будем отвлекаться на эту серьёзную, но в данном случае постороннюю тему.

Итак, вопрос. Почему мои ровесники старались поскорее повзрослеть и общество всемерно помогало нам в этом, тянуло нас во взрослую жизнь? А сейчас молодые люди как будто бы стараются подольше задержаться в своей подростковости. Как будто стремятся выгородить какой-то особенный загон для своего возраста. И общество им в этом помогает! Будто бы молодость - это как национальность или родной язык, то есть постоянное качество.

Меж тем как это всего лишь юный возраст, то есть нечто скоропреходящее.

В чём тут дело?

Ответ прост, как строчка на джинсах.

В наше время ещё не было «молодёжной моды». И «тинейджеров» тоже не было. Вся эта чисто коммерческая штука возникла в 60-е годы в Европе. К этому времени Европа в целом зализала послевоенные раны; начался экономический подъём и ощутимый рост благосостояния. Но европейские потребители 1960-х - это мужчины и женщины 1920-1930-х годов рождения. Поколение войны. Пережившие оккупацию, карточки, недоедание. Люди экономные, даже прижимистые в силу своей трудной жизни.

На кого работать растущему одёжному бизнесу?

Но тут появляется поколение беби-бума - дети, рождённые в 1946 году. В начале 60-х это подростки. Их много. Своих денег у них нет. Но у них есть любящие родители, которые хотят додать своим чадам то, что недополучили сами. Красивую, яркую, модную одежду. Папы-мамы, пережившие падение Парижа и бомбёжки Лондона, не стали бы покупать лишние шмотки себе. Но детям? «Всё лучшее - детям». И машина завертелась. Молодёжная мода стала - и остаётся доныне - поистине золотым дном. Почему? По следующим причинам.

Первое. Подростки, в силу возрастных особенностей психики, хотят быть похожими на самых крутых ровесников (или киногероев, или эстрадных кумиров). Похожими в самом простом смысле - носить такой же свитер. Взрослые в рамках моды всё же тянутся к оригинальности, в одежде хотят отличаться от соседей или сослуживцев. Поэтому взрослый товар шьётся, как правило, небольшими сериями. Подростковый - массовыми, миллионными.

Второе. Подростки не так требовательны к качеству кроя, отделки, строчки и прочим портновским тонкостям. Главное - чтоб было модно (фасон и цвет). Поэтому шить на молодёжь выгоднее не только в смысле массовости, но и в смысле качества.

Третье. Подростки очень чувствительны к колебаниям моды. Они будут выклянчивать у папы с мамой деньги на стильную куртку, и никакие уговоры, что прошлогодняя ещё хоть куда, не подействуют.

Наконец, на подростках всё быстрее рвётся (не в последнюю очередь из-за невысокого качества товара). Дополнительная причина смены модных волн.

А там, где молодёжная мода, - там и формирование (сверху, сверху!) специфического образа юного потребителя. Клуб, бар, дискотека. Пластинки, потом - плёнки, диски, флешки. Проигрыватели, магнитофоны, плееры. Мобильники, превратившиеся в «станции развлечений».

Вот ключевое слово - развлечение. Жизнь как сплошное бесконечное пузырящееся пепси-колой, искрящееся дискотечными огнями, грохочущее в наушниках развлечение. Это не сами подростки придумали. Всю эту «молодёжную культуру» хитрые взрослые изобрели, чтобы вытряхнуть из мам и пап побольше денег на новое развлекалово (пардон) для детей.

То есть налицо чистейший маркетинг. Искусство создать продаваемый товар и эффективно его впарить. Собственно, это и есть так называемая молодёжная культура. Ну или субкультура, если делать существенные различия между цветом помады и размерами побрякушек в разных брендах. Ничего большего и ничего «культурного» там нет. Потому что времени уж очень мало. К восемнадцати-двадцати годам кому в институт, кому в армию, кому ребёнка выгуливать. И всем - работать. Создавать добавленную стоимость и платить налоги. За добавленную стоимость платят зарплату (или получают доход в бизнесе). На эти деньги покупается еда и одежда, книги и плееры, билеты в театр и на поезд. А на налоги строятся школы и платятся зарплаты учителям.

Конечно, никто в здравом уме не призывает нарядить всю молодёжь в одинаковые курточки и выдавать всем одинаковые бутерброды. Подростковый возраст - пора главных вопросов о смысле жизни. Время социальных тренировок. В текущей версии, разумеется. Поскольку такие вопросы задавались и такие тренинги проводились всегда и будут продолжаться вечно.

Поэтому глупо обособлять подростков, защищать их права, изучать их повадки и вообще относиться к ним как к национальному или религиозному меньшинству. Они вырастают очень быстро. Другие будут совсем другими. Буквально через пяток лет.

Ещё глупее говорить подростку «будь самим собой!». Что это значит? Пей шипучую водичку, слушай весёлую музыку? Человек - существо от природы похотливое и злобное. Культура обуздывает эти гормональные вспышки.

Чрезмерная концентрация общества на молодёжных проблемах может привести - да уже приводит - к нежеланию взрослеть. И, как следствие, к инфантильности взрослой жизни. К развлекухе и безответственности. А значит, к необузданной агрессивности. И к полудетскому «а я не знал... я как-то не подумал...» по любому поводу.

Это гораздо опаснее, чем пиво на школьном дворе.

Но главное - все искания молодых и недовольных душ, все их гормональные всплески и эстетические предпочтения, все трагические противоречия между готами и эмо, между рокерами и рэперами, учителями и учениками, мажорами и ботанами - всё это существует целиком и полностью на родительские деньги.

Вот и всё о школе и о «Школе». Не будем преувеличивать.