Апология доноса: почему надо следить за соседом

На модерации Отложенный

В России все чаще готовы разоблачать нарушителей — иначе не добиться единых правил для всех.

Много лет назад я лишился водительских прав. Дело было в Германии. Я ехал на машине по дороге в Альпах. Впереди показался фургончик сантехника, который еле тащился в подъем. Обгон был запрещен, но я улучил момент и обогнал его через сплошную. Доехав до ближайшего городка, бюргер заявил на меня в полицию, и по его свидетельству меня оштрафовали на несколько сотен евро и лишили прав на два месяца.

Примерно в то же время в соседнем городе потерял права мой приятель, превысив скорость на 30 км/ч в населенном пункте. Камера с радаром стояла на балконе у местного пенсионера, добровольного помощника полиции, который еженедельно сдавал фотографии в участок. Безлошадные, сидя в гастхаусе за кружкой пива, мы с товарищем проклинали Германию и говорили, что это и есть фашизм, когда порядок ставится выше человека, когда все друг за другом следят и доносят, идет ли речь о нарушении ПДД, неправильно отсортированном мусоре или шуме в жилом доме после 11 ночи. Ordnung muss sein!

15 лет спустя, проживая в России и наблюдая нравы на дорогах, читая о сбитых детях с воспитателями на Минской и о смерти Марины Голуб, глядя как, распугивая пешеходов, джипы едут по тротуарам и лихачи летят на красный и разворачиваются через две сплошных, я готов признать правоту немецких бюргеров и сам готов доносить на других водителей, подписывать протоколы и идти свидетелем в суд. Мне кажется, я не один в этом гражданском порыве: тысячи людей выкладывают в сети видео нарушителей, при этом особенно популярны ролики, где водители сами наказывают зарвавшихся дорожных хамов.

Стукач в России — позорное клеймо. Испокон века коллектив объединялся против доносчиков, выстраивая ритуалы круговой поруки, молчания и недоносительства: ябеду бьют в школе, осведомителя подвергают остракизму на работе, стукача могут придушить на зоне. Обет молчания, как мафиозная омерта, — знак недоверия к власти, наша защита против репрессивного государства. В России в этом смысле нет «общества» как социологической категории Gesellschaft, то есть договорного, обезличенного коллектива, в котором люди вежливы, отчуждены и контролируют друг друга. Наша единица – это община, Gemeinschaft, где люди связаны отношениями крови, родства, общей веры, общего дела, как та же мафиозная братва. Отсюда и круговая порука, и заговор молчания, и презрение к стукачам.

Доносчики в нашей истории были всегда: и при Малюте, и при Берии.

Но люди доносили не столько из любви к порядку, сколько из корысти: за деньги или за продвижение по службе, из зависти или из подлости, из малодушия и страха. В русском доносе не было чистоты жанра, стремления к общему благу. Разве что в сталинском СССР донос был возведен в державную добродетель, увенчан государственными наградами, как в «деле врачей», и дистиллирован до высшей жертвенности — самодоноса. Но те времена прошли, и в брежневскую эпоху донос опустился до уровня бытовой склоки, месткомовской интриги и сведения счетов с коллегами.

Но что-то сегодня меняется, и многие снова готовы защищать общественный порядок. Видимо, социальная ткань настолько истончилась и затрещала по швам, государство настолько цинично ушло из общественной жизни, занявшись собственными  интересами и погрязнув в коррупции, что граждане сами встают на защиту общего блага, готовы разбираться с нарушителями прямо на улицах и публично разоблачать их. Это явления того же порядка, что и наблюдатели на выборах, «оккупанты» на бульварах, демонстранты на Болотной. Это шаги к пробуждению народа, осознанию им себя как общества, а не как бессловесной общины в сословном средневековом государстве.

В условиях тотального распада появляется запрос на социальный порядок. Люди готовы разорвать порочный круг молчаливого согласия на беззаконие. Нравится нам это или нет, но контроль граждан друг за другом — это часть общественного договора о прозрачности и честности, об одинаковых правилах для всех, это часть гражданского общества. Даже не сам донос, который является крайней мерой, но страх, что тебя снимут на камеру, выкидывающим мусор в окно, что запишут твои номера, когда ты проскочил на красный, что соседи могут поинтересоваться, почему ты живешь не по средствам. Дисциплинируют не репрессии, но боязнь постоянного контроля.

Осведомительство, конечно, некрасиво. Это противоречит всем традиционным российским ценностям (хотя остались ли еще сегодня хоть какие-то?). Это даже, наверное, аморально. Но не более аморально, чем равнодушно глядеть, как люди садятся пьяными за руль, ездят на красный, паркуются на газоне, берут взятки или застраивают коттеджами природоохранные зоны. Потому что наша главная национальная беда это даже не беззаконие, а безразличие.

А на сантехника того я не в обиде. По немецкому закону у тебя есть полгода, в течение которых ты можешь выбрать месяцы лишения прав. Я выбрал лето и стал ездить на работу на велосипеде. Отличное средство для того, чтобы иначе взглянуть на мир.