Главный вопрос судебной реформы

Приближение восьмого съезда судей, который пройдет в Москве в конце этого года, влечет оживление судебной тематики. Все большее число людей ориентируется в работе судов и интересуется жизнью судейского сообщества.

Обсуждаются конкретные дела и личности. Высказываются мнения. На фоне этой нарастающей популярности судебной тематики просматривается один очень важный вопрос, который всё время обходится молчанием. Дело в том, что уже очевиден тупик в диалоге между обществом и судьями. Каждая сторона накопила достаточно аргументов для того, чтобы не доверять другой стороне и не обращать внимания на действия другой стороны. Все диалоги стали механическими и ритуальными. Реакция собеседника на слова и действия утратила смысл и стала незначимой. Все рассуждения о судебной тематике превратились в монологи.

К этому приспособились все. Это стало удобно, так как позволяет концентрироваться на своих мыслях без оглядки на собеседника, которого уже и нет. Выработался своеобразный стиль. Журналисты не пытаются соотнести свои оценки и выводы с тем пониманием, которое существует в судейском сообществе, и легко переходят грань допустимого. Суды отгородились от мира пресс-службами и транслируют новостной ряд в полном отрыве от проблем, волнующих общество. Научная общественность не желает взять на себя ответственность за происходящее и соглашается только на имитацию дискуссий. Можно назвать это правилами игры в безответственность, к которым пришла судебная реформа.

С момента старта судебной реформы прошло двадцать лет - в современном мире это целая эпоха, полный цикл. Если посмотреть на судебную систему, то можно увидеть, что за это время было изменено всё: сменились кадры, выстроена новая инфраструктура, полностью обновлено законодательство, существенно изменились практики делопроизводства. Удивительно, что несмотря на огромные затраты сил, времени и финансов, результат не устраивает никого. Но в то же время не заметны и усилия по изменению ситуации.

Для ответа следует обратиться к ситуации конца восьмидесятых, когда шел поиск новой государственной модели. Одним из результатов этого поиска стала Концепция судебной реформы, дату одобрения которой государственным законодательным органом - октябрь 1991 года - можно рассматривать как условный старт судебной реформы. Обилие задач и последующий калейдоскоп политических событий сделали малозаметной одну важнейшую проблему. Помимо того, что судебная система должна быть материально обеспечена, укомплектована профессионалами, реализовывать высокий уровень открытости, должен быть исполнен еще один пункт - судебная власть должна быть вписана в политическую систему. Дилемма судебной реформы заключалась в том, что предстояло передать политическое влияние институту, никогда его не имевшему. И вопрос стоял просто: для того чтобы судебной системе стать властью, её, эту власть, надо было у кого-то забрать.

На заре постсоветской России вся конфигурация отсчитывалась от советского наследия. В этой модели суд традиционно являлся крайне слабым институтом, и поэтому не имел возможности самостоятельно «отвоевать» себе более значимую позицию. Успех судебной реформы был возможен только при доброжелательной опеке со стороны центральной власти. Изначально такая поддержка оказывалась подкомитетом по судебной реформе в Верховном Совете. Вторым органом, активно опекавшим суды, было Государственно-правовое управление Администрации Президента РФ, где во главе с Сергеем Пашиным функционировал отдел по судебной реформе. Несмотря на все недостатки, которые можно найти в этом периоде, то был пик судебной реформы. В 1993 году произошли структурные изменения, в ходе которых были устранены оба этих органа. Верховный Совет ушёл в историю, а в компетенцию Государственной Думы мониторинг судебной реформы не вошел. В Администрации Президента не нашлось места для структуры, курирующей судебную реформу. Сторонники судебной реформы полностью проиграли аппаратные игры. Выиграли люди, представляющие структуры и ведомства, которые должны были расстаться с частью своей компетенции в пользу судов. В первую очередь, это система прокуратуры во главе с Генеральной прокуратурой. Именно активность её представителей привела к зачистке властных структур от сторонников усиления судебной системы (подробнее см.: Краснов М.А. Судебная реформа: от Концепции 1991 года до сегодняшнего дня (попытка инвентаризации). Доклад. М., 2001). Проиграв легальный уровень (в Конституции прокуратура занимает более чем скромное место), в реальном мире Генеральная прокуратура смогла отстоять и даже усилить свои позиции. Также не следует сбрасывать со счетов то, что для исполнительной власти было понятнее и проще продолжить работу при опоре на привычную вертикаль. Именно это и предлагала прокуратура.

После кризиса 1993 года было принято принципиальное решение об отложении на неопределенный срок вопроса о наделении судов реальной политической властью. Это важнейший рубеж судебной реформы. Причины такого выбора следует искать в непростой внутриполитической обстановке, которая была неустойчивой на протяжении всех 90-х годов. В этих условиях выбор всегда делался в пользу наиболее простых и уже привычных методик управления. Другой не менее веской причиной является отсутствие детально разработанной концепции политической системы, в которой суды занимали бы важное место и которая сопрягалась бы со значимыми силами и институтами. Проектов, как и прожектов, было достаточно, но все они были либо очень абстрактными, лишенными необходимых деталей и не рассматривали вопросы комплексно, либо выглядели неубедительно и не могли быть взяты за рабочую гипотезу. Прямым следствием этого явилось выдавливание судов на обочину политической жизни.

Консенсус заключался в том, что за судами не признавалось общественно значимой сферы ответственности. Они должны были продолжать играть роль технического исполнителя, которая и была у них в советский период. Именно в этой канцелярской функции следует искать ответ на проблему роста судебной нагрузки. В сложившихся условиях передача судам функций контроля над органами исполнительной власти и деятельностью предварительного расследования выглядит не иначе как насмешкой. Теоретически суды могут принять любое решение, но они не в состоянии контролировать его исполнимость. Неоднократное принятие решений, которые не исполняются, неизбежно влечет падение авторитета суда, в связи с чем в интересы самого суда входит задача поддерживать баланс, чтобы окончательно «не потерять лицо». Проще сторониться принципиальных решений, а в ситуации, когда невозможно их избежать, принимать паллиативы. Надо подчеркнуть, что это не прихоть или свойство конкретных личностей, а объективное следствие расстановки политических сил. Отсутствие механизмов в отстаивании права судей на субъектность неизбежно приводит к тому, что верх одерживает наиболее осторожная позиция.

Поскольку судебная система была лишена права выступать субъектом внутренней политики, то и её финансирование осуществлялось по остаточному принципу. По сути, суды стали предоставлены сами себе. В летописи судебной реформы России есть Постановление Совета судей от 20 октября 1995 года «Об актуальных проблемах функционирования судебной системы Российской Федерации и прогнозе ее развития», где в разделе, посвященном финансированию судебной системы, констатировано:

«Если принципиальных изменений в этом вопросе не произойдет, то в 1996 году судебная система может прекратить свою деятельность».
Также можно вспомнить Постановление Совета судей РФ от 30 октября 1998 г. с красноречивым названием «О критическом положении со штатной численностью в судах».

Единственная задача, которую могло решать судейское сообщество, - это выживание. В каком-то смысле здесь нет больших отличий с иными ведомствами, которым не нашлось места в ряду энфорсеров. Родственное судебной системе Министерство юстиции - в полной мере ее товарищ по несчастью. Внешний лоск и напыщенность не заслоняют отсутствие реальной компетенции. Играя роль перчатки в политических событиях, Минюст полностью проиграл такие исконные сферы ответственности, как разработка и опубликование нормативно-правовых актов. Но если в отношении него вопросы мало у кого возникают, то к судам они только множатся. Ведь пересмотр вектора развития произошел без коррекции продекларированной политико-правовой доктрины о судебной власти. Напротив, эксплуатация новой идеологической конструкции велась очень активно и стала одной из частей ритуала, которая активно используется всеми участниками внутриполитических событий.

При этом ситуация, когда суды исключены из списка субъектов внутриполитического пространства, рассматривается всеми как нормальная. В качестве примера можно привести недавний бурный конфликт между журналистами «Новой газеты» и руководителем Следственного комитета Александром Бастрыкиным. Суть конфликта в том, что по результатам судебного разбирательства была опубликованастатья. Эта заметка привела к «обмену любезностями» между сотрудниками «Новой газеты» и руководством Следственного комитета. Возникший конфликт своевременно был урегулирован. Следует обратить внимание, что дискуссия велась «поверх головы» суда, несмотря на то, что исходным пунктом было судебное решение. Ни одна из сторон в своей аргументации не апеллировала к суду, как собственно и сами суды не смели высказать своё мнение в ходе конфликта. Нет смысла разбирать нюансы этого события, любой желающий может самостоятельно восстановить хронологию событий. Главное во всей этой истории даже не в том, что не было аргументации к судебному решению, а в том, что такая аргументация всеми была бы сочтена недостаточной. Это объяснимо, поскольку сегодня никто не рассматривает суд как реальный субъект происходящих процессов.

Глубину проблемы можно проиллюстрировать тем, что судам ставится в вину наличие советского наследия. Действительно, это оспаривать сложно. Сама конструкция судебной системы и многие ее детали, включая терминологию, являются наследием советской судебной системы. Однако одновременно такой орган, как Администрация Президента, являющаяся плоть от плоти Центральным аппаратом ЦК КПСС, да к том же не имеющая конституционного фундамента, не удостаивается аналогичных эпитетов. Можно сказать, что его все - и критики, и наука - обходят стороной. Причиной является наличие реальной компетенции и политического влияния. Отсутствие же оных у судов влечет поиск любых аргументов. Светскость сама по себе является не более чем характеристикой, однако в приложении к очевидно слабому институту она становится стигмой.

Конечно, не все было так однозначно. Соотношение сил динамично и постоянно менялось. В конце девяностых были приняты значимые меры, которые могли существенно повлиять на ситуацию. Это создание Судебного департамента и введение института мировых судей. Произошло также массивное изменение процессуального законодательства, которое, несмотря на все недостатки, содержало возможность усиления влияния судов. Слабым местом этих, а также иных предпринятых потом новаций была попытка повысить влияние судов на официальном уровне легальными средствами. Ведь за годы реформы суды обросли букетом неформальных практик опеки со стороны множества иных акторов, которые было невозможно отменить на законодательном уровне, так как в законе они не прописаны.

В 2000-е ситуация стабилизировалась, было остановлено падение авторитета судов. Прошли финансовые вливания. Однако принципиальные вопросы решены не были. Не было сделано шагов к возникновению конфигурации политической системы, в которой суды реально получили бы «свой» сегмент ответственности. Кроме того в руководстве судебной системы, да и на рядовом уровне, уже накопилось определенное разочарование. Поддержание системы в работающем состоянии стало задачей номер один, а отсутствие механизмов для исправления ситуации привело к стагнации. Общественность предпочитает исходить из деклараций и не желает признавать сложные проблемы, опутавшие работу судей. Заклинания о независимости только усугубляют ситуацию. При высказывании недовольства работой судов не принимаются во внимание никакие обстоятельства. Как будто судьи - это гладиаторы, которые в режиме онлайн должны биться за общие идеалы, рискуя карьерой и благополучием близких. Однако эти «пожелания» не конструктивны, не говоря уже о том, что они просто абсурдны. К сожалению, этот вопрос открыто не обсуждается. Можно разве что привести высказывание Тамары Морщаковой:

«Здесь апеллировать только к негодности судейского корпуса нельзя. Это было бы несправедливо. Любой судья, если он хороший профессионал, должен страдать, когда он принимает такого рода решения. У него нет выхода. Объясню, почему. Конечно, каждый судья может задаться какой-то героической целью и сказать, что он все выдержит, он готов пойти на все. В старые времена как революционеры готовы были пойти в ссылку, Сибирь и так далее. Ну что же, наверное, человеческая такая позиция в единичном случае возможна. Но нас интересует правосудие как явление. Массовый героизм невозможен. Он даже в какой-то степени противопоказан» (Радио «Эхо Москвы», эфир от 24.01.2011. Передача «Тектонический сдвиг», тема: «Судебная реформа 1864 года: ещё одно обсуждение», гости - Евгений Ясин, Тамара Морщакова.)
Центральным пунктом отложенной судебной реформы является выстраивание такой политической модели, в которой суды занимают достойное место и в соответствии с идеей судебной власти обладают реальным сегментом ответственности. Для решения этого вопроса необходим разворот общественной дискуссии от обсуждения негатива (который, безусловно есть, но является следствием) к причине, под которой нужно понимать отсутствие у судебной системы механизмов для обретения субъектности во внутриполитическом пространстве.

Было бы неверным замыкать проблему только на суды, она шире. Потребность в изменении ситуации ощущают все, кто прямо или косвенно сталкивается с работой судов. Одновременно следует признать, что имиджевые издержки от предсказуемости работы судов если не перевешивают, то, как минимум, приближаются к выгодам, которые предоставляет сервильность судей. Достаточно сложно оценить значение этого аргумента для центральной власти, тут тоже надо демонстрировать вменяемость и готовность к компромиссам. Но в любом случае его следует добавить к стандартному набору тезисов, которые взвешивались в 1993 году, при отказе от последующей судебной реформы.

Сложно установить, чья именно это зона ответственности, как, собственно, и бессмысленно искать виноватых, каждый действует в силу обстоятельств и в соответствии с собственным представлением о должном. Безусловно, здесь идет речь о компромиссах и соединении усилий всех заинтересованных участников, включая общественность и представителей науки. Но в любом случае тут нельзя обойтись без самого судейского сообщества.

Представляется, что центральным на предстоящем съезде судей должен стать вопрос обретения судами реального политического влияния. Это не простой и не одномерный вопрос. Возможно, он даже потребует разговоров за закрытыми дверями. Но это необходимо, так как на повестке дня будущее судебной власти.